когда го(во)рят города

«Выбор» Ишь, чего надумала! Стряпней Блэка не возьмешь! Уж, если у Молли в девичестве это дело закончилось громким провалом, (а ведь что-что, но готовит она – пальчики оближешь), то на что рассчитывала эта девочка, едва ли не впервые стоящая у плиты? Ха! Подумать только, какая самонадеянность! И все-таки, нехорошо, Сириус, ой, как нехорошо. Ты-то, понятное дело, бесчувственный чурбан, который чхать хотел на все эти празднества. А вот девочка… Маленькая еще, в сказки верит, во всяких там Санта Клаусов да принцев на белом коне, и, что удивительно, принц ее, похоже, собакой оказался той еще. Упс. Ну, нет, то есть не УпС, конечно, - надо бы по дереву постучать, ну, так, на всякий пожарный. Чурбан я, говоришь? Значит, голова моя подойдет, вот и славно, - но, не многим лучше, если уж на чистоту. Хотя, нет, ты Блэк и ты никогда не станешь равнять себя на этих чистокровных снобов-ублюдков упивающихся. Впрочем, глупо наверное отрицать факт того, что и сам ты нередко упиваешься огневиски. Так вот, нехорошо это и неправильно. И, вообще, удивительное открытие – у «почти-аморального-Сириуса» есть такая вот высокоморальная сторона. Даже тошно как-то. «Совесть» называется, о, как! Совесть в лице Молли Уизли, Ремуса Люпина и всего честного Ордена Феникса строго настрого запретила ему истязаться над этой девчонкой и всячески ее изводить. Вот буквально пару дней назад… - Нет. Это исключено. – Резко оборвал пламенную речь столь же пламенной рыжеволосой женщины ты. Ее плечи тут же поникли. Что ж, этот «бой» она проиграла, но не войну, верно? - Ну, хотя бы в Рождество, будь человеком?- Вздыхая, бросает тебе вслед, в ее голосе еще теплится надежда. - Да пойми же ты. – В сердцах выкрикиваешь и, резко развернувшись на каблуках, снова стоишь лицом к своей боевой подруге. Бережно и неспешно ты ставишь свою драгоценную бутылку огденского на стол и запускаешь тощие пальцы в спутанные длинные волосы, которые уже кое-где тронула седина (еще бы, с такой-то жизнью), бегло окидывая взглядом пол. Затем резко опираешься кулаками на край кухонного стола. – Ну не умею я, Молли. – Мерлин, ну за что мне все это?? Возведя глаза к потолку думаешь ты. - Не мое все это. Не мальчик я давно, уж сама знаешь, чтоб с девочками сюсюкаться. Не о чем нам с ней говорить. И еще уйма других «не», понимаешь? – И впервые за долгое время ты вот такой…отчаявшийся, человечный, и трезвый, да. Ну, почти. Достали со своей Грейнджер. «Не обидь», «не нахами», «не съязви». Впору выпустить свои «десять заповедей» со сносочкой “all inclusive”, мелким шрифтом где-то в самом углу таблички. «Все включено» лишь в том простом смысле, что включает запрет на абсолютно любые действия в адрес этой. Проще говоря: ничего нельзя. Вот так и живи в своем доме, как в темнице. И не разговариваешь с ней уже …неделю? Две? Да твоя воля, глаза б ее не видели, уши не слышали! Надоела до смерти. Но, нет же, подружка Гарри! Вот не умели Поттеры никогда выбирать себе друзей, что старший, что этот. Весь в отца. Ох, Сохатый-рогатый, на кого ж ты меня покинул? Слинял в самый ответственный момент. Момент, который, похоже, задумался «а почему бы мне вдруг не остаться здесь на «подольше»?» и длится вот уже шестнадцать лет. - И как, скажи на милость, ты собираешься уживаться с Гарри под одной крышей, когда он вернется? – Спрашивает женщина, совершенно наглым образом вырывая тебя из раздумий и сетований на жизнь. -А… ты еще здесь? – Разочарованно проносится в твоей голове. Но тебя радует эта беспрекословная уверенность в ее голосе. Радует это «когда», вместо убийственного «если». И ты понимаешь – она верит, что с ним все будет в порядке. Конечно, с сыном Джеймса и Лили иначе не может быть. - Гарри – парень, - поясняешь очевидное ты, но ее взгляд говорит о том, что ответ не засчитывается,- о боги, Молли, мне не придется «печься» о том, насколько цензурным и безобидным было мое каждое высказывание, о том, так ли я на него посмотрел… - Ты забываешь лишь об одном, - гнет свою линию рыжая. Руки в боки и думает, видать, что вся такая гневная. Пусть думает. – Он – всего лишь мальчик, и, как и Гермиона, прежде всего человек. Слышишь, Сириус, че-ло-век, которому необходима поддержка близких, пожалуй, больше, чем кому бы то ни было, а не их эгоизм… - Взгляд Уизли, до сего момента метавший молнии, потухает. Она вдруг вытирает мокрые ладони о фартук, ведь в начале вашего разговора женщина мыла посуду, разочарованно машет рукой в твою сторону, дескать – дохлый номер, и снова поворачивается к раковине. Разговор окончен. И в этот момент тебя захлестывает волна понимания. Во-первых, тебя отчитали, как мальчика. Надоело до чертиков. А ведь ты уже давненько так вырос. Во-вторых, рыжая Уизли стала мудрой женщиной и наверняка хорошей матерью, а ты все как-то не замечал. И в третьих, что самое паскудное и неприятное, она права. Сириус Блэк признает поражение? Да ни в жизни! И вот сейчас, ты, всем назло конечно, поступил по-своему. Что ж, браво! Испортил праздник ни в чем не повинной девочке. А она ведь старалась! Но, с другой стороны, разве ты должен исполнять ее прихоти? Вовсе нет. Поступить-то ты поступил, но вот удовольствия от чего-то не получил и даже чувствовал себя чуточку виноватым, что попросту невозможно и вовсе немыслимо! Чудеса, да и только. А быть может, это Грейнджер отомстить решила и загадала какое-нибудь похабное желание а-ля «добрый, чуткий, милый Сириус Блэк под елкой на Новый год»? При мысли об этом ты все-таки давишься алкоголем, который больно обжигает глотку. И как поступить? Быть хорошим – совсем не хочется, не можется, не умеется, чай не Санта Клаус. Ну, гулять, так гулять. - Кикимер! - Вдруг восклицаешь ты. - Да, хозяин! – Эльф дрожит, как осиновый лист, поджав свои большие уши и отвешивает земной поклон. Видимо ожидает, что ты его пнешь, а может, просто от старости. Иногда, кажется, что он вот-вот развалится, ворчит ведь, как столетняя старушка. - Тащи сюда нашу гостью и ее стряпню. – И кто тебя за язык тянул, Блэк? Но отступать уже поздно. Эльф исчезает, бубня под нос проклятья в адрес «маггловской девки», и позорящего род Сириуса. И вот уже в твоей комнате кое-как накрыт стол, разложены приборы, а перед тобой стоит недоумевающая девочка, все в том же испачканном фартучке, сером растянутом свитере с закатанными рукавами, и потрепанных синих джинсах, которые болтаются на ней. И ведь не скажешь, что Молли их плохо кормит. Ее волосы, видать в ходе пылкой работы, то тут, то там непослушными прядями выбиваются из хвоста, а на щеке красуется белый след от муки. Сразу видно – старался ребенок. Она выглядит так наивно и нелепо, что ты смеешься, за что она одаривает тебя гневным испепеляющим взглядом. - Ну, чего ревешь. – Скорее утвердительно, нежели вопросительно, говоришь ты, кивая в ее сторону. - Вот еще – фыркает она, гордо вскинув подбородок. – Не реву вовсе. – И едва заметно утирает краешком рукава влажные уголки глаз. В этот момент ты почти всем своим видом, всем естеством мысленно говоришь «ну-ну» добавляя одними губами «так я тебе и поверил. – Ц. – Девочка закатывает глаза с видом «велика честь из-за тебя, старый хрыч, слезы лить».- Лук резала. Чего вы от меня хотели, мистер Блэк? – О, как запела. - Да, собственно вот, - широким жестом руки окидываешь комнату. – Праздничный ужин, все такое. Рождество как-никак, Гермиона. - Спасибо, я не голодна. – И в голосе ее – металл. А ты как-то нервно хихикаешь. – Вам смешно? – Возмущенно спрашивает девочка, хмуря брови. - Нет, что ты, вовсе нет. – Как можно серьезнее отвечаешь ты, отрицательно кивая головой, и ну о-о-чень галантно отодвигаешь ей стул. А Грейнджер смотрит на тебя, как баран на новые ворота. И на стул с подозрением так. Но ты, вздохнув, кладешь ладони на ее плечи (отчего она вздрагивает), и, таки, усаживаешь за стол. Ох уж эти «нечаянные» касания. Но, в конце концов, сами напросились. Галантный Сириус куда страшнее и опасней грубого и неотесанного. Грейнджер минуту колеблется, и все-таки снимает передник, нервно комкая его в руках. Победа. Впрочем, ты и не сомневался. Несколько незамысловатых заклинаний и комнату освещают липовые луна и звезды, а в углу красуется ель, пестрящая разноцветными игрушками и переливающаяся гирляндами. Теперь в комнате достаточно светло, но не слишком ярко. Ты, конечно, терпеть не можешь романтику во всех ее проявлениях, но, увы, пить при ярком свете ламп не любишь еще больше. - Ну, выкладывай давай, - брезгливо отодвигаешь бутылку вина, уготованную девочкой, в сторону, откупоривая специально припасенное виски, уж увольте, эту гадость для милых дам ты пить точно не собираешься,- как докатилась до жизни такой, что со старым злобным дядькой отмечаешь такой прекрасный семейный праздник? – Неизвестно зачем спрашиваешь ты, заполняя бокалы медового цвета жидкостью. - Да вот, - в тон тебе отвечает она, - познакомилась еще на первом курсе с мальчиком в причудливых очках и со странным шрамом на лбу, - улыбается своим воспоминаниям. – А с ним не знаешь, где сегодня уснешь и где завтра проснешься, что уж о Рождестве говорить-то. – Пожимает плечами. - Я сама выбрала такую жизнь. – Опережает она твой язвительный комментарий, уже готовый сорваться с губ. Говорит твердо и уверенно. В ее голосе нет ни нотки сожаления, и тебя это радует. - Что ж, - уголком губ улыбаешься ты, усаживаясь на стул напротив, - тогда выпьем за правильный выбор. – И пододвигаешь ей бокал. – До дна. – Ты внимательно наблюдаешь за тем, осилит ли она. Но Грейнджер принимает «вызов». А в голове мелькает мысль «Мерлин, я спаиваю несовершеннолетнего», мелькает, но не задерживается там. И ты залпом осушаешь свой.