Собирая пепел

Гермиона устало вышагивала по коридорам Хогвартса. Мадам Помфри наказала ей прийти вечером в медицинское крыло, чтобы убедиться, что она совершенно здорова. Гермиона была уверена в том, что эта предосторожность излишняя, но не стала подводить заботливую женщину и теперь брела в медпункт. Было восемь вечера, все факультетские постепенно исчезали в своих гостиных, но слизеринцы, заполонившие коридоры, не собирались расходиться. Они праздновали победу. Гермиона со злостью скрипнула зубами: ну как Гарри так оплошал? Ревнивец хренов. Конечно, его никто не винил, но команда всё-таки проиграла. Обидно. Гермиона подошла к медицинскому пункту и хотела дёрнуть дверь, но та открылась сама, чуть не ударив её по лицу. Из медпункта выплыл растрёпанный радостный Малфой с саднящим лбом и светящимися счастьем глазами. Его тут ещё не хватало! - Поздновато ты пришла меня навестить, Грейнджер. Меня уже выписали. Гермиона фыркнула и прошла в кабинет, больно задев плечом о его руку. Кажется, Малфой был более чем в приподнятом настроении. Он не нагрубил, а лишь усмехнулся её бессильной ярости и прикрикнул вдогонку: - Не забудь про сегодняшнее дежурство, истеричка! Гермиона закатила глаза. Она совсем забыла, что сегодня среда. Придётся идти с хорьком дежурить, хотя в планах было запереться в комнате и пролистать книгу-другую. - Мисс Грейнджер! А я уж думала, что вы не придёте. Гермиона подошла к доктору. - Я в порядке, мадам Помфри. Женщина окинула её внимательным взглядом. - Да, я вижу. А почему такая грустная? Чаю будете? - Ничего особенного, - вздохнула Гермиона, - обидно, что проиграли. Помфри запричитала, одновременно заваривая Гермионе чай с чабрецом. - Никогда я ваши игры не одобряла. Ни к чему они хорошему не приводят. Вон, победитель только что вышел. Победил, глаза горят, улыбка до ушей, а сам весь в синяках и ссадинах. Гермиона молча послушала и, не прощаясь, бесшумно вышла за дверь. Ей казалось, что её стошнит, если услышит ещё хоть слово о Малфое. Слишком уж много Малфоя было в её жизни в последнее время. - Но меня, конечно, никто не слушал, когда я говорила, что эти игры нужно отменить! Миссис Помфри растерянно посмотрела на пустой кабинет, а потом на дымящуюся чашку в руке. - Ну и что я такого сказала? – Пожала плечами она и залпом выпила чай. *** - Эй, Гарри, ну перестань! – заунывно пробормотал Рон, жалостливо глядя на друга и похлопывая его по плечу. Почти все гриффиндорцы собрались сейчас в гостиной, рассевшись небольшими компаниями и невесело беседуя. Гарри и Рон заняли место у самого камина и хмуро молчали. Во всей гостиной царило подавленное настроение общего огорчения, которое на фоне хохота слизеринцев, гуляющих сейчас по всему Хогвартсу, казалось ещё печальнее, чем было на самом деле. - Я ничего не делаю, Рон. Я молчу. - Я про это и говорю, Гарри. Ты в порядке? Поттер закатил глаза. - Клянусь, следующий человек, который спросит в порядке ли я, получит по морде. Рон покорно замолк, но надолго его не хватило. Он собрался с духом и снова завёл свою песню: - Гарри, ты не виноват. И тебя никто не винит. Все понимают. Гарри крепился минут пять. Потом он сжал кулаки, вскочил на ноги и, не обращая внимания на замолкшие разговоры и устремившиеся в спину взгляды, прошел в спальню и свалился на пружинистую кровать, сняв очки. Перед глазами все расплылось, но так, отрёкшись от чёткого мира, было легче. Почему у Рона такой характер, что он не может просто промолчать? Просто посидеть рядом, слушая треск дерева в очаге. Просто послушать тишину. Он не понимает, как иногда нужна тишина. Без жалости, без угодливого говора голосов, без сочувствующих взглядов. Просто лечебная тишина, заживляющая куда лучше разговоров. У Рона нет этой тонкой струны в душе, отвечающей за тишину. В такие минуты Гарри особенно не хватало Гермионы. Или Джинни. Но, ни та, ни другая не могли прийти сейчас к нему и побыть с ним. Гарри закрыл глаза, уткнулся лицом в подушку и решил молчать в одиночестве. *** Сразу после соревнования, хромая и еле двигая болезненно ноющей рукой, Драко дошёл до медицинского крыла, поддерживаемый Блейзом. Прыгая и свистя, его сопровождала почётная делегация из слизеринцев, наряженных в длинные серебристо-зелёные шарфы. Драко не сдерживал восторженной улыбки. Он – победитель. Он – лучший. Он сделал это. Драко опьянел от головокружительного, уносящего вдаль чувства победы. Он не помнил, как его затащили в медпункт, не чувствовал прикосновения волшебной палочки мадам Помфри и вправляющих чар. Он очнулся лишь когда его уложили на кровать после выпитого «костероста». Сильная боль пронзила вывихнутую руку, и Драко снова впал в бессознательное состояние, вызванное, однако, не только болью, но и небывалой эйфорией. Драко про себя выругался: снитч был почти в его руках, но резко ушёл. Малфой бросил ещё один ненавидящий взгляд на противника, но Поттер не смотрел на него, и снитч он не искал. На что это он уставился? Драко прищурился. Неужели на Уизли-младшую глазеет? Идиот! Ни гордости, ни уважения. Она с Долгопупсом обжимается, а он… ревнует? Ревнует рыжую к придурку? Драко скривил губы. Поттер просто лузер. Где видано, чтобы на ответственном матче капитан загляделся на девчонку и просрал возможность победить? Малфой завертел головой, выискивая внимательным взглядом снитч. Где же эта грёбаная золотистая пернатая хрень?.. Драко быстро рывком зажмурил глаза. Кажется, что-то карее промелькнуло. Или опять ему показалось? Ну, знаешь, Малфой, у тебя уже маниакальная боязнь столкнуться глазами с грязнокровкой! Потому что знаешь, чем это закончится. Будешь пялиться на неё, как идиот, пока не отойдёшь. Почище Поттера видок будет. Он метнул ещё один осторожный взгляд на неё. Да, не ошибся. Эти отвратительные карие глаза он узнает всегда. Из тысячи, блять! А кто это рядом с ней? И почему этот мудила наклоняется к ней, шепча что-то на ухо? Что за… Драко резко рванулся, за золотистым мячиком, дразня просвистевшим мимо. Он быстро выставил руки, забыв, что должен держаться за метлу. Пальцы сомкнулись, и он успел лишь на секунду поднять голову. И опять её глаза. Нестерпимо карие. Огромные до неузнаваемости. Почему такой страх в твоих глазах, а Грейнджер? Что-то с Поттером? Или в Уизли попал бладжер? А может, этот твой новый ухажер, наклоняющийся к твоему грёбаному уху, тебя огорчил? Чего ты боишься, Грейнджер? И он упал, услышав только бешеный свист ветра в ушах, смешавшийся с рёвом трибун, и глухой хруст собственной кости. Перед глазами стоял её карий взгляд отчаянно-в-пустоту. Только теперь он понял, что в руках его трепетало что-то живое и дорогое. До одурения нужное сейчас. Золотой снитч. Видишь, Грейнджер? Я – победитель. Ты слышишь, Грейнджер? Ты должна это слышать. Я, Драко Малфой, - победитель. И, кажется, Грейнджер, кажется… - Мистер Малфой! Драко очнулся. Всё это снилось? А он будто снова пережил все ощущения этой победы. Тело больше не болело. Он встал с кровати. Только голова немного кружилась. Больничное зеркало услужливо отразило бледное лицо с небольшой заживающей ссадиной на лбу и со светящимися, отбрасывающими серые лучи глазами. Он вышел без разрешения мадам Помфри, с размаху отперев дверь. Чёрт тебя побери! Опять Грейнджер. Она издевается? Но Драко был слишком счастлив, чтобы хамить ей. Что он ей сказал? Что-то грубое? Он и сам не понял. Что-то по привычке сострил. Напомнил про дежурство. Даже не обернулась. Да пошла она! Настроение почему-то покатилось к чертям. Эйфория от победы прошла, Грейнджер опять начала отравлять ему жизнь своим присутствием. Надо снова развеселиться. Драко упорно стал искать глазами кого-нибудь подходящего. Вокруг десятки слизеринцев. Весёлые парни, податливые девушки. Кто же ему нужен сейчас, чтобы поднять настроение? Может быть, поиграть в шахматы с Забини? Рядом послышался звонкий смех. Драко обернулся. Поиграть не в шахматы с Пэнси? Но, подумав с минуту, Драко всё-таки решил, что она может развлечь его и завтра. «Сейчас лучше отдохнуть у себя», - подумал Малфой и направился в башню старост. *** Гермиона натянула тёплый бордовый свитер крупной вязки: в этот раз она так не сглупит. Больше ей не хочется валяться с простудой в Больничном крыле. Свитер был размера на два больше, но её это не волновало: перед Малфоем ей, что ли, рядиться? Она собрала в хвост пушистые волосы. Вот так гораздо лучше. В джинсах и свитере намного удобнее, чем в школьной форме. Она взглянула на часы: доходило десять. Ну что же, пора. Гермиона вышла из своей комнаты. Малфой ещё не показывался, но из-за его двери слышны были шорох и возня. Гермиона вздохнула и присела у огня, грея ладони. - Хватит нежиться у огонька, грязнокровка. Пошли, - услышала она через минуту властный голос вышедшего из своей обители Малфоя. Гермиона скрестила на груди руки. - Ты умеешь не ёрничать? Особенно если у тебя это не получается, - прокомментировала она. Малфой насмешливо посмотрел на неё, сузив глаза. - Перестань умничать. Шагом марш, дура! Я дважды не повторяю. Гермиона смерила его презрительным взглядом. - Бессердечная тварь. - А ты о моем сердце не заикайся, зануда. - У тебя его нет, - парировала Гермиона и прошла вперёд, покидая гостиную. За спиной слышались привычные шаги Малфоя. Голубоватый свет люмоса освещал им путь в темноте коридоров. Молчание давило тяжелым грузом, но так всё-таки было лучше, чем слушать вечные издевки слизеринского хорька. Малфой, видимо, так не считал. - Сегодня восторжествовала справедливость. Мальчик, Который Всех Заебал оказался в жо… - Заткнись, Малфой! – Прервала его фразу Гермиона. – Ты не достоин даже пальца Гарри. - Мне не нужны его пальцы, идиотка. Гермиона закатила глаза. Шутка оценена. Браво! - Ты неисправимый, Малфой! Какой же ты!.. - Какой? Заканчивай фразу. Гермиона упорно молчала. Она не придумала, как достойно ответить ему, и надеялась, что Малфой заткнётся. Но тот не собирался молчать. - Какой я, Грейнджер? Чертовски сексуальный? Охренительно красивый? Или, может быть, невероятно умный? Выбирай, грязнокровка. Гермиона яростно развернулась, махнув хвостом, от чего волосы попали ей по лицу. Она злобно смахнула их. Малфой остановился, наблюдая, что она собирается сделать. Её ноздри раздувались. Губы дрожали. Глаза сверкали. Губы Драко скривила усмешка от непривычной и неуместной мысли: грязнокровная крошка Грейнджер превратилась в горячую девочку. Гермиона посмотрела на него, наблюдая за ухмылкой, в которой расплылись его губы. Ей показалось, или она заметила в его глазах плотоядный огонек? Он что, сожрать её собрался? Гермиона поджала губы. - Какой ты? Ты хочешь знать? – Напала она, напрягая мысли в поисках подходящего ему определения. – Ты… Ты просто хорёк, Малфой. Отвратительный, мерзкий, тщеславный хорёк. И, ты прав, чертовски красивый… Драко подошёл к Грейнджер ближе, на расстояние волшебной палочки. Так удобнее будет читать страх в огромных глазах. Я хорёк? Отлично. Как скажешь. Драко размахнулся, чтобы дать пощёчину, но резко затормозил, только скользнув рукой по горящей щеке Гермионы. Она опять больна или так злится? Гермиона сжалась, ожидая удара, но, увидев, что он только того и ждёт, ждёт испуга, выставила палочку, уткнув её в грудь Малфоя. - Не прикасайся ко мне, - пробормотала она дрожащим голосом. Слишком робко. Ну же, соберись, Грейнджер! Драко выхватил палочку из её некрепких пальцев. Через миг она уже валялась далеко в коридоре, продолжая слабо освещать пространство. В полутьме очертания лица Гермионы казались совсем другими, но это была она. С её запахом теплоты и книг. - Я бы к тебе не прикоснулся и за миллиард галлеонов, - прошептал он, обводя пальцами худую скулу с нежной кожей, казавшейся синевато-серой в неверном свете палочки. - Тогда зачем ты это делаешь? – Спросила она, чувствуя, как дрожь подступает к телу. - Я слишком сильно ненавижу тебя, - снова еле слышно выдохнули бледные губы. Драко внимательно разглядывал её лицо. Эти губы... Они помнят, он знал, они хорошо помнят его поцелуй. У Драко помутилось в голове. Сладостный, дурманящий туман накрыл его с головой. Он тонул. Тонул и не сопротивлялся, расслабляясь и отдаваясь во власть чар её запаха и горячей волнующей кожи. Гермиона смотрела на него, не отрываясь. Боясь сморгнуть всю нелепость момента. Слишком неправдоподобно было это всё. И его рука, и приоткрытые губы, вкус которых она не успела еще забыть. Вкус дождя и холода. Сладкого холода, прожигающего изнутри. Все ощущения Гермионы сконцентрировались на шорохе его ладони, безвольно гладящей её кожу. В груди заныло. Непонятное, извращенно-сладостное ощущение скручивало легкие. Гермиона, почти не касаясь дрожащими подушечками пальцев провела по его шероховатой коже, накрыв его руку своей ладошкой. Это было последней каплей, оборвавшей струну его самообладания, летевшего к чертям. Бледные губы властно накрыли пылающие и горящие губы Гермионы. Он требовательно вторгался в её рот влажным горячим языком, мучая и выпивая до остатка её гордость. Она, уже не думая о сопротивлении, только крепче прижалась к нему, отвечая на поцелуй, обводя языком кромку горьковатых губ, искусывая их до крови, лаская шероховатый язык. Почувствовав её горячий, отчаянно-страстный ответ, Драко застонал и обхватил ладонью затылок девушки. Чем сильнее она отдавалась ему в своем порыве, тем ненасытнее были его движения, тем яростнее он кусал её губы, мгновенно зализывая языком ранки. Стон сорвался и утонул в отчаянии их поцелуя. Ни один из них так и не понял, чей это был стон. Один на двоих. Одна рука Малфоя крепко прижимала её голову, другая опустилась на напряженную спину, чувствуя под ненужной тканью грубого свитера худые лопатки, ощущая каждый позвонок, чувствуя каждый судорожный вдох и выдох в его губы. Гермиона, впустив пальцы в его белокурые волосы, крепко сжимала кулаки, доставляя ему заслуженную боль, но тут же разжимала ладони, нежно гладя мягкие волосы, так восхитительно пахнущие им. Дорогим табаком вперемешку с дождём. Холодом зимнего вечера. Насквозь промокшим асфальтом. Чем сильнее и требовательнее становился их обезумевший и утонувший в волнах страсти поцелуй, тем сильнее они осознавали невозможность прервать его. Гермиона почувствовала текущие по щекам влажные горячие дорожки. Солёные слезы, перемешиваясь с кровью на искусанных губах, жгли огнем, не давая угаснуть их до безумия грубым, истерзывающе-нежным ласкам, доставлявшим им странное жадное наслаждение одно на двоих. Они медленно сходили с ума, утопая друг в друге. Нельзя мешать людям сходить с ума. *** Гостиная Слизерина пустовала этим вечером. Младшие курсы уже спали, а старшие ещё не появлялись и, видимо, не собирались возвращаться до самого утра, невзирая на запрет находиться вне гостиной после десяти вечера. На это у них было, как минимум, две причины: долгожданный выигрыш Слизерина в квиддиче и дежурство их капитана и старосты одновременно. Подвыпившие старшекурсники были уверены, что он их не будет строго наказывать. Это их день. Таким образом, в гостиной находился только один человек. Он обошел гостиную Слизерина кругом, разглядывая узоры на серых камнях и рисуя в воображении, как где-то здесь много лет назад жил и учился его отец. Высокий смуглый парень-брюнет провел пальцем по слизеринскому гербу, висевшему на стене, смахивая тонкий слой серебристой пыли, скопившейся в уголках. Наверняка, отцовские пальцы тоже касались этой змеи на изумрудном фоне. Парень сжал окрепшие за лето кулаки. Отца больше нет. Он больше никогда не дотронется до этого герба. Юноша сел на мягкое, местами вытертое кресло перед потухшим камином. Он старался не думать, но в голову неотступно лезли мысли, что именно здесь сидел и его отец, греясь у огня. Брюнет достал палочку и взмахнул ей, отчего чёрные головешки снова зажглись ярким пламенем. Прикрыв тёмные глаза, он глубоко вздохнул, решив больше не поддаваться воспоминаниям, огнем пылающим в его сердце. Но счастливое прошлое его семьи, вперемешку с несчастьями, которые вдребезги разрушили их жизни, неуклонно лезло в его голову, будоража кровь и раскрывая заживающие раны. Эту историю - историю своего отца, своей матери, а затем и свою - юноша знал наизусть, повторяя её про себя каждый вечер, пытаясь найти в ней предпосылки того, что она закончится именно так. Отца этого парня звали Тоффлером Роули. Он никогда не был красив: широкий лоб, длинный нос, насупленные чёрные брови, маленькие карие глаза с морщинками в уголках, которые к концу его жизни превратились в глубокие рытвины, сильно состарившие его лицо. Тоффлеру едва исполнилось двадцать лет, когда умерла его мать-волшебница. Маглорождённый отец не любил своего сына, обладающего магией, и, надо сказать, побаивался его насупленных чёрных бровей, от чего мальчик часто страдал из-за незаслуженных оскорблений. После смерти матери несправедливость к юноше и их обоюдная неприязнь только усилилась. Тоффлер, возненавидев отца, как и всех магглов, убежал из родного дома. Он долго бродил по землям Англии, не находя себе пристанища, ненавидя всех и ненавидимый другими, пока морозной зимой ему не отказали ноги. Роули упал без чувств у какой-то маггловской развалюхи и лежал у покосившегося забора, пока его не подобрала неизвестная ему женщина, жившая в том бараке. Женщина была совершенно обычной. На вид не больше пятидесяти лет, с намёком на былую красоту в потускневших глазах. В ней не было ни грамма волшебства, но молодой человек был так благодарен ей за спасение и неприкрытую материнскую нежность, которой она его одарила, что его зачерствевшее сердце оттаяло, и он не стал выказывать ей свое презрение к магглам и вскоре поладил с доброй простой женщиной, полюбившей Тоффлера, как своего сына. Миссис Дин, как звали её, не только выходила Тоффлера, но и познакомила его со своей племянницей – красивой русоволосой девушкой с большими и лучистыми серо-голубыми глазами, Маргаритой Адамс. Миссис Дин была несказанно рада, что такой любезный человек, как Тоффлер, сошелся с её племянницей, но всё же сочла своим долгом предупредить юношу, что "в красавице живут бесы". Маргарита и правда была со странностями, но Тоффлер быстро нашел им причину: она была волшебницей. В раннем детстве лишившись родителей, не получив письма из школы магии, девушка выросла стеснённой и замкнутой, понимая, что она не такая, как все, и стыдясь этого. Но Тоффлер смог разбудить её внутренние жизненные силы, заложенные в неё с молоком матери, сумел развить бойкий характер, который таился в её крови, помог ей контролировать свои магические способности, а не бояться их, и Маргарита полюбила Роули, несмотря на его внешность. Любовь делает самого уродливого человека в любящих глазах прекрасным. Тоффлер тоже полюбил наивную и робкую девицу, преобразившуюся из-за общения с ним, и вскоре они поженились. Молодая чета магов перебралась жить в маленькую болгарскую деревушку волшебников Нисар. Там у Тоффлера и Маргариты родился сын, названный Аргусом Роули. Тоффлер смотрел на своего сына и не мог нарадоваться: мальчик унаследовал многое от него, но не был уродлив и груб. Черты прекрасного материнского лица смягчили внешность мальчика. И когда Роули-младшему едва исполнилось восемь лет, никто не сомневался, что он вырастет вовсе недурным молодым человеком. Мать щедро наделила его тонкой аристократичной красотой: высокими скулами, большими глазами с рядом густых ресниц, тонкими, красиво очерченными губами, но мальчик, благодаря отцовскому наследству, не выглядел чересчур нежным и хрупким. Тоффлер одарил его мужественным подбородком, решительным взглядом и широкими плечами. Когда парню исполнилось одиннадцать лет, он был на голову выше, сильнее и умнее своих одногодок. Именно в этом возрасте его отправили учиться в болгарскую школу чародейства и волшебства Дурмстранг. Аргус быстро освоил законы этой школы, на лету схватывая всё, что ему могло понадобиться для успеха. Благодаря быстрому и острому уму, он вскоре стал лидером своего курса и одним из лучших учеников. Но тот же ум не давал ему возгордиться, и Аргус держал себя наравне со всеми, только в душе понимая своё превосходство. На каникулы он приезжал к родителям и проводил с ними самые счастливые дни в своей жизни. Но скоро случилось несчастье, поставившее крест на их семье. Где-то в далёкой Англии воскрес Тёмный Лорд и начал собирать союзников и последователей. То лаской, то угрозами переманивал он волшебников на свою сторону. Аргус не сразу понял, кто этот человек, и что ему нужно от его отца. Но когда понял, отец уже был в непонятном чужом Лондоне и принимал чёрную метку. Аргус ужаснулся, но он знал, что отец делает это не по собственной воле, а спасая его, своего единственного сына и свою любимую жену. Роули-младший продолжил старательно учиться, пока его отец среди других Пожирателей Смерти вёл войну на стороне своего господина. Аргус уже учился на пятом из семи курсов, которые предполагала школа Дурмстранг, когда его отец вернулся домой. Тоффлер сильно постарел и стал ещё уродливее, чем был. В его глазах, кожа вокруг которых была испещрена морщинами, сновал огонёк злобы и бессильного отчаяния. Много ли людей он убивал и пытал по приказу Тёмного Лорда? Аргус предпочел не знать об этом. Роули крепко обнял жену и сына, фальшиво-радостно улыбаясь им, но Аргус проницательным взглядом видел, как больно отцу. Это была последняя их встреча, но юноша решил не запоминать отца таким, каким он его видел в этот последний раз. Он навсегда запомнил его тем весёлым любящим человеком, каким Тоффлер был когда-то. На следующий год произошла битва, слухи о которой доходили до Аргуса весьма отрывочно, но парень понял, что это была Великая битва. Его отец погиб. Парень приоткрыл глаза. Он всё ещё находился в гостиной Слизерина, а его однокурсников всё ещё не было. Огонь в камине начал утихать, когда до брюнета донесся голос, осторожно зовущий его. Парень прищурился и, немного подумав, подошел к огню. Там он увидел лицо знакомого человека. Красивое бледное лицо. - Никого в гостиной нет? – Шёпотом спросил человек из камина. Брюнет повернул голову. - Нет. Огненное лицо холодно улыбнулось. - Здравствуй, Аргус Роули! Парень нахмурился. - Называйте меня Дин Адамс. *** Мужская нежная рука, ласкающая оголённую поясницу, прожигающая своим холодом насквозь, скользящая по спине вверх, пытаясь сорвать чёртов бордовый свитер, привела Гермиону в сознание. В последнем порыве мучительного наслаждения она прижалась к нему всем своим истомлённым телом, желая каждой клеточкой ощутить до костей пробирающее, изнурительно-нежное касание его рук по голой коже. Малфой зарычал, вжимаясь в неё, впиваясь губами и зубами в её шею, целуя и кусая, притягивая руками к себе податливое тело, пытаясь ощутить сквозь слои одежды изгибы её фигуры. Из её губ вырвался рваный до хрипоты выдох, похожий на стон. Она неохотно и слабо отпрянула от парня, от его губ и рук, которые своей страстью довели её до исступления. Малфой опять рьяно прижал её к себе, уже грубо и сильно удерживая в своих объятиях. Гермиона уперлась руками в его грудь, пытаясь оттолкнуть возбужденного до предела парня, но это оказалось нелегко. Она слабо застонала, когда его губы в очередной раз полугрубо-полунежно спились в её кожу, оставляя на ней отметины. - Малфой! Её слабая мольба на выдохе отрезвила Драко. Он с усилием оторвался от неё. С минуту он разглядывал не отрывал взгляда от красноватых отметин на нежной коже шеи, которые наверняка превратятся в синяки к завтрашнему утру. Утру, которое, казалось, никогда не наступит. Малфой окончательно оттолкнул её от себя и схватился за взъерошенные её пальцами волосы, отворачиваясь и приходя в себя, усмиряя неудовлетворенное внутреннее жжение. Тряпка! Обещал же себе, что такого больше не повторится! Но Драко понимал, что если этого больше не повториться, он сдохнет. Просто сдохнет, если не узнает, каково это - быть в ней. Наконец, он достаточно взял себя в руки, чтобы спокойно повернуться к Гермионе. Он засунул руки в карманы и принял самый обыденный вид, усмиряя всё ещё колотившую его дрожь. - Грейнджер. Она стояла точно так же, не изменив своего положения. В слишком большом свитере, края которого были приподняты и смяты его пальцами, и в джинсах, съехавших ниже, чем они должны были быть. - Зачем ты это сделал? – Хрипло, странно прозвучал в его сознании её голос. Драко закатил глаза. Потому что слишком хорошо знал ответ. Это звучало, как бред, как сон сумасшедшего, но Драко решил, что нужно сказать ей. Пусть лучше такое оправдание его поступка, чем никакого. - Ты спрашиваешь «зачем», Грейнджер? Наверное, затем, что я почти месяц не сплю, потому что боюсь, что мне приснится твоя пресловутая физиономия, от которой нет покоя ни днем, ни ночью, - прошептал он. - Может, потому что меня бесит твой чёртов взгляд, эти игры в грёбаные гляделки? Может, потому что я устал уже чувствовать твой запах горького шоколада, на который у меня аллергия и которым провоняла вся гостиная? Заебался каждое утро слышать твой поющий писклявый голосок из ванной. Я тебя ненавижу, Грейнджер... Но я хочу тебя! – Начав спокойно и, под конец, срываясь на хриплый крик, отчеканил Драко. Гермиона закусила губы и сжалась. - Ты… Как ты так можешь? Драко с горькой насмешкой взглянул на девушку. Тёплый свитер ей не помогал. Она опять мерзла, ёжась под его взглядом, хотя её кожа, которую он до сих пор чувствовал на кончиках пальцев, была огненной. Она выглядела такой подавленной, отчаянно-несчастной, что Драко искривился от неожиданной жалости к ней, которая, в принципе, так же резко ушла, как и появилась. Так ей и надо! Пусть помучается хотя бы в половину того, как мучаюсь я. - Ты забыла? Я - бессердечная тварь, – напомнил Малфой Гермионе её собственные слова. – Я всё могу. И вообще, не ври, что тебе самой не понравилось. Гермиона возмущённо приподняла брови и приоткрыла рот, но слова не пошли. Она опять крепко сжала губы и отвернула пылающее лицо. - Нет, - шепнула она. Так тихо, что сама себя не услышала, но Малфой каким-то особенным чутьем или гениальным слухом разобрал её еле слышный выдох. Он улыбнулся уголком рта, демонстрируя краешки ровных зубов. - Нет? Ты хочешь сказать, что не отвечала мне на поцелуй? – Гермиона ещё сильнее покраснела и слабо покачала головой. Говорить «нет» она уже не решалась. Малфой развеселился ещё сильнее, но что-то дьявольское было в его напускном веселье. Будто безумец решил посмеяться под адскими пытками. - Кого я обманываю, Грейнджер? Это был не поцелуй. Это только напоминало поцелуй. Это был почти секс, Грейнджер. И ты почти отдалась мне. И сейчас ты не сможешь даже покачать своей мохнатой башкой, потому что так и было, - серьёзно завершил Малфой, резко прервав порывы своего неуместного смеха и с издёвкой глядя на Гермиону, которая не в силах больше была стоять рядом с ним и предпочла бы провалиться сквозь землю, чем слушать его слова. До ужаса правдивые. Драко опять уставился на неё своим стальным взглядом, пронизывая насквозь. - В следующий раз ты не вырвешься. Ты сама придёшь ко мне. И тогда меня оставят грёбаные мысли о тебе, сводящие меня с ума. Гермиона не в силах была больше стоять на месте. Она развернулась и на ватных ногах пошла вперёд, подняв на ходу утерянную палочку и оправляя задранный свитер. Драко сжал кулаки. В следующий раз она не уйдет, и тогда он успокоится.