Драконье царство

      Мы были в пути два дня.       – Да сколько ж можно хоронить?! – простонал Гамлет.       Мы ехали чуть в сторонке от остальных – они шумели сами по себе: бряцанием оружия, топотом копыт, скрипом колес в повозках без рессор, смехом и нестройным пением, что не дало бы им нас хорошенько расслышать, и Гамлет решил хоть немного дать волю чувствам, накопившимся за время этого короткого путешествия.       – Вот видишь, что значит связываться с порядочными христианами, – заметил я назидательно. – Сколько придется!       Конечно, далеко не все населенные пункты Британии превратились в кучки отбросов и остывшего пепла, но маниакальное стремление прибирать по дороге за всеми, не только за собой, и впрямь немного утомляло, одновременно внушая уважение. Компания графа Эктора, похоже, вообще внушала уважение всем вокруг, не только этим стремлением к порядку. Исключая сумасбродную атаку короля Мельваса Клайдского, подобных нападений больше не случалось. Мелкие дорожные склоки, если и возникали по первому недоразумению, гасли на лету. Эктора повсюду встречали как фактического главу Регедского королевства, умудрявшегося почти процветать среди господствующего смятения и разорения. Неудивительно, что именно ему король Лодегранса, соседнего постоянно подвергающегося вторжениям королевства, доверил свою единственную дочь. Нигде она не могла бы чувствовать себя в большей безопасности, чем под таким покровительством. А старый король Регеда спокойно доживал свои дни, не беспокоясь ни о необходимости поддерживать свое право на власть в трудной борьбе, ни о том, что кто-то посмеет на него покуситься. За такой-то каменной стеной.       – А тебе-то, собственно, что за печаль? – осведомился Олаф. – Ты же почти не принимаешь в этом участия. Вечно у тебя находится какая-нибудь дама, которую надо занимать беседой, полезной уму и сердцу.       – Я пока еще не ослеп и обоняние у меня не отшибло, – возмутился Гамлет. – От вас, кстати, я бы просто молчал, чем уже несет!       Фризиан критически потянул носом.       – А что? Приятным дымком от костра.       – Теперь это так называется... Уж лучше бы мы ехали одни, чем с этими маньяками!       – Да-а? – насмешливо протянул Олаф. – А я вот все думаю – что, если бы первым делом мы встретили не Эктора? Как ты сам заметил, что-то постоянно приходится хоронить.       Гамлет оскорбленно надулся.       – Отмахались бы. А вот хоронить всех подряд точно бы уже не стали.       – Как оптимистично. Честно говоря, хотел бы я знать, как тут нашим потом проехать без тяжелой артиллерии.       – Ну зачем же – без? – возразил я. – Пусть все тащат с собой – сойдет за колдовство, оно тут в чести. Мерлин скончался – надо же как-то заполнить нишу.       Весело тявкая, нас догнал адский пес. Галахад нагнулся в седле, протягивая ему хлыст. Пес вцепился в него зубами, и Фризиан втащил его наверх.       – Ну-ка, песик, голос! – скомандовал Фризиан.       Тот, бестолково размахивая лапами, завилял хвостом и лизнул своего покровителя в нос. Фризиан, не успев увернуться, издал досадливый возглас.       – Ты кому, собственно, командовал? – спросил Олаф под наш смех.       Беззаботно подскакал Бедвир, заправляя за ухо мешающую светлую прядь.       – Кстати... насчет собачки. Вы ее уже как-нибудь назвали? А то как-то неудобно, что все так и зовут – то зверюшка Аравна, то чертова животинка, то адское отродье.       – Это тебе Бран сказал, что если дать ей имя, будет не так страшно? – поинтересовался я.       – А чем вам не нравится такое гордое имя, как Адский пес? – полюбопытствовал Фризиан с ангельски невинным видом.       – Хе! – ответствовал Бедвир. – Да не то чтобы не нравится, но, ей-богу, смущает!       Фризиан царственно отмахнулся.       – Не будем торопиться. Не так-то просто дать достойное имя адской гончей.       Бедвир со смешком закатил глаза.       – Кажется, у этого объекта мы собираемся остановиться, – похоронным голосом сообщил Ланселот. Вымышленные имена все чаще возникали в голове первыми. Так и должно быть.       Объектом Гамлет назвал постоялый двор с привязанной у входа веткой остролиста. Буколическое заведение, смахивающее на старый добрый свинарник. Последний тоже пребывал где-то здесь, о чем свидетельствовали запах и отчетливое хрюканье, доносящееся не издалека. Из лабиринта дощатых построек и плетеных загородок доносилось животное многоголосие. Ржание, гогот, кудахтанье, лай и прочее, от чего, предположительно, завяли бы уши у всякого цивилизованного человека. На нас особенного впечатления это не производило – видно, начали входить во вкус, хотя воспринимать окружающее непосредственно не совсем то же, что через призму чужого сознания и мировоззрения, иных памяти и привычек. Так что в своих реакциях мы порой чувствовали некоторый недостаток желаемого профессионализма. Но когда вообще удается полностью достичь желаемого?       День катился к мутному закату и хотелось бы надеяться, что предстоящая ночь пройдет не беспокойнее предыдущей. Вчера мы встали лагерем в довольно-таки густой лесной чаще. Несмотря на последнее, волки и разбойники обходили нас далеко стороной. До глубокой ночи у костров рассказывали байки о подвигах, потом – жуткие истории о призраках, проклятиях и мести мертвецов, перешедшие затем снова, чтобы развеять напущенный ужас, к россказням о том, кто-как-кого зашиб понадежнее, с тем намеком, что мертвые, в общем-то, не кусаются, если соблюдать осторожность. Как заметил один парень по имени Дерелл:       – Если видишь мертвеца, ткни его мечом как следует, а то еще, не дай бог, поднимется.       Тут же обсудили и ловкие приемы ведения боя. Марцеллин поведал нам жуткий секрет – нет средства вернее, чем «подлый удар в спину». Пока все катались со смеху, он пояснял:       – Нет, серьезно! Вот говорят – не бей в спину. А куда ж, дохлый фомор побери, еще попадешь, когда он во весь дух улепетывает?!       Галахад, посчитав, что все достаточно развеселились, счел это за вызов и поведал историю ужасов собственного сочинения – о лесных дебрях, о черном сердце густой чащи, где скрипучие деревья передвигаются, сбивая путников с толку, выщелкивают сухими сучками страшные заклинания и выпивают из смертных жизнь и душу, так что они навеки остаются там, становясь такими же деревьями-упырями, чья единственная цель и наслаждение – ловить человеческие души и дальше, превращая людскую плоть в холодную, источенную червями древесину, почти бессмертную и вечно страдающую от гложущих ее жучков, животных, уродливых грибов и зимних морозов. Леденящая кровь история о верной дружбе и любви, от которой у слушателей перестал попадать зуб на зуб. А было в ней следующее, опуская некоторые лирические подробности:       Один человек отправился как-то на охоту, да заплутал. И куда бы он ни ехал, лес кругом становился все гуще, деревья вставали все плотнее и плотнее, и когда он уже обезумел от отчаяния и страха и вконец обессилел, деревья подступили вплотную, обхватили его ветвями и стали сдавливать, пока не раздавили в страшных муках человеческое тело, превратив в жесткий ствол дерева. И был у этого человека верный друг, его названный брат, что поклялся найти его. К несчастью, его поиски увенчались успехом. Тогда жена первого неудачника, дама весьма преданная и отважная, сама решилась отыскать возлюбленного или отомстить за него. И также отправилась в лес, вооружившись топором, кремнем и трутницей. Как женщина умная, как только ей становилось не по себе, а лес казался слишком густым и темным, она разжигала костер, и – пожалуйста, лес тут же редел. Но окончательно поняла она, что дело нечисто, когда срубила один ствол, испустивший человеческий предсмертный крик, и из сруба истекла скудная капля крови. Соседнее же дерево все задрожало, застонало, и капли росы упали с него как слезы, когда оно горестно заплакало. И знаком был женщине этот голос – голос ее потерянного супруга. В великой печали, потеряв голову, бросилась она к дереву и заключила в крепкие объятия. Но объятия дерева были еще крепче... И сжав ее в чудовищных тисках, кривые сучья обратили женщину в тонкую трепещущую осину, с листьями, горящими брызнувшею выдавленной кровью. Но никто бы не понял этого, увидев осину – ведь стояла осень.       Под конец истории все дрожали как осиновые листья. Учитывая почти гипнотические способности Фризиана, в этом не было ничего удивительного. Тон, бархатный голос, проникающий глубже, чем сталь, небрежная естественность и смиренное сокрушение над вымышленным несчастьем. Потом сам Галахад как ни в чем не бывало дожевал оленину и с удовольствием допил вино. Остальных почему-то охватила отвратительная трезвость, и всю сонливость как рукой сняло. Как-никак, дело было в лесной чаще.       Поскольку Фризиан так об этом и не позаботился, пришлось всех успокаивать замечанием, что пока костры не погашены, подобные напасти нам никак не грозят. К тому же дело происходило в давние времена, когда основным металлом для людей была бронза, а с приходом холодного железа, которым, между прочим, каждый из нас обладает, число зловредных существ, посягающих на человека, сильно поубавилось. Довод с холодным железом принес некоторое облегчение. О его способности отпугивать злых духов было известно всем, и значит, имелись все основания уповать на его защиту.       – Ладно, ладно, – хитро сказал Галахад. – Надеюсь, дух Галапаса не придет к тебе сегодня ночью. Он ведь, говорят, был не обычный человек.       Все опять начали от нас отодвигаться. Что-то Фризиан совсем увлекся. Мало того, что все и так уже чуть не бьются в истерике от нашей подшефной адской гончей. Хорошо еще, что сейчас последняя мирно спала, только изредка подергивая ушами и лапами, будто вышла во сне на чей-то след.       – Ко мне – не придет! – самоуверенно заявил я. – Но если что – будите. Я с ним разберусь!       Потом мы с Галахадом напросились в караул в четвертую стражу, за компанию с Бедвиром, и, наконец, решили соснуть.       Говорят, когда меня будили, я кого-то чуть не убил, хотя помню только, что слегка поворчал. Но об этой четвертой страже мы не пожалели.       Что и говорить о вере в колдовство, вся ночь казалась пропитанной магией, как мякоть свежего плода душистым соком. Сказочно четкие очертания верхушек деревьев на фоне звездного неба, с которого уже скрылась теряющая свою округлость луна, причудливо изогнутые стволы и ветви, напоминающие невесть что – это уже зависит от меры вашей испорченности; тени от притушенных костров водили самозабвенные хороводы, то высвечивая, то вновь скрадывая фрагменты живой фантастической картины.       А потом пал туман. Наплыл тяжелыми дымными клубами почти абсолютного мрака из глубины леса, с чудовищной быстротой заволакивая и поглощая все вокруг. Видимость резко упала, все растворилось, помутнело, и даже соседний костер казался призрачным болотным огоньком.       Мы спугнули в тумане какую-то птицу, устроившую в ветвях настоящий грохот, а адский пес возбужденно растявкался, но больше ничего не случилось. Просто мы первыми встретили жемчужный рассвет. Великолепная вышла коллекция меняющих освещение и прозрачность пейзажей.       Потом туман в какой-то степени сказался на «серых клеточках» – некоторая призрачность стала преследовать нас и средь бела дня. А друид все приставал с какими-то дурацкими расспросами то о медведях, то об эльфах.       – Я знаю, что ты это знаешь, – похихикивал он тихонько, как-то мерзко потирая свои коричневые паучьи лапки.       Чтобы он отвязался, я наговорил ему бог знает чего – он вдруг призадумался, перестал хихикать, а потом его обеспокоенная кунья мордочка пропала из виду, будто ветром сдуло. Что я, собственно, такого сказал? Кажется, что среди медведей и среди эльфов встречаются шатуны, и надо всегда быть начеку, так как шатуны эти сильно не в себе. Кажется, друид правильно все понял на свой счет и обиделся.       А потом какие-то эльфы обстреляли нас издали, не показываясь, стрелами и пращными снарядами, не нанеся, по счастью, особого вреда, ни одной смертельной или серьезной раны. И ни одного из них мы так и не увидели. Не обращая внимания на всякие мелочи, мы продолжали путь. А Гвенивер снова пела. На этот раз целую поэму, то и дело сверяясь с пергаментом. Меня восхитило, что она умела читать. Графиня Элейн, судя по проявленному к пергаменту интересу, тоже.              Под роковой звездою, в час суровый,       На трон британский Вортигерн воссел.       Преступник узурпировать корону       Ценой кровавой подлости сумел.              Убит им Константин – король верховный,       Два принца на чужбине ищут кров.       Призвал друзей властитель незаконный –       Германцев орды прибыли на зов.              Союзников таких сдержать непросто,       Как вскоре сам призвавший их признал.       Почти захвачен саксами весь остров –       Король от них в Деметию бежал.              В холмах валлийских скрыто это царство,       Прекрасен, тих британский этот край.       Здесь, испытав союзников коварство,       Узрел король душою дивный рай.              Здесь замок крепкий он решил воздвигнуть,       Где мог бы он укрыться от врагов.       Но замок сей, увы, не мог возникнуть:       Когда фундамент башни был готов,              И луч закатный озарил долину,       И на деметский край спустился сон,       Исчезла в землю башня, как в трясину.       Когда же осветился небосклон              И солнце озарило это чудо,       Тревога охватила короля,       Но Вортигерн сдержал ее покуда.       И вышли вновь строители в поля.              Но повторялось чудо это снова,       Как странный и навязчивый кошмар.       Исполненный предчувствия дурного,       Решил король: здесь дело темных чар.              Созвал он колдунов со всей округи,       И о явленьи этом вопросил.       Молчали долго древних таинств слуги,       Но вдруг один из них проговорил:              «Король, найти ты человека должен,       Рожденного на свет сей без отца, –       Чтоб замок твой счастливо был заложен,       И выстроен был славно до конца,              Убив его, пусть смочат основанье       Для башни теплой кровью жертвы сей».       Посланцев с надлежащим указаньем       Шлет Вортигерн и добрых ждет вестей.              Послы же не окрылены надеждой,       Известно им без всяких мудрецов,       Что нужно быть совсем уже невеждой,       Чтоб верить во младенцев без отцов.              Пока же они горько сокрушались       Над этим, ведь грозил им всем топор,       Услышали как раз, как препирались       Два отрока, затеявшие спор.              Один из них, устав от рассужденья,       И спору положить решив конец,       Воскликнул: «Между нами нет сравненья!       Ведь у меня-то, все же, есть отец!              А ты – неясно как явлен был свету,       Быть может, вовсе ты не человек?       И я не внемлю твоему ответу,       Ведь ты – всего лишь демон!» – отрок рек.              Послы от изумления очнулись,       Почуяв избавление от кар,       И с облегчением переглянулись –       Судьба, похоже, им приносит дар!              И справки наведя без промедленья,       Властителю они приносят весть:       «Король, мы в деле проявили рвенье,       Узнав, что человек потребный есть!              То отрок Мерлин, прозванный Амброзий.       Правителю Деметии он внук.       Но мы, уж верно, как-нибудь устроим,       Чтоб нам сошло его убийство с рук.              К тому же, ведь ни для кого не тайна,       Что отрок сей от демона рожден.       И дело наше будет даже славным:       Во имя Божье дьявол поражен!»              И Вортигерн, узреть желая жертву,       Немедля приглашение послал –       И Мерлина и мать его Ниневу       По-дружески, как будто, он призвал.              Когда ж они доверчиво явились       На этот короля коварный зов,       И в вероломстве вскоре убедились,       С себя сорвавшем радужный покров,              Всех удивила Мерлина улыбка,       С которой Вортигерну он сказал:       «Не строй же башни там, где почва зыбка,       Где тайный под землей сокрыт провал.              Спроси у мудрецов, тебе подавших       Насчет меня блистательный совет,       Известно ль им, что в месте стен пропавших?»       Но ни один колдун не дал ответ.              «Открою ж это вам, – промолвил Мерлин, –       Там озеро подземное лежит.       Пусть люди в месте том разроют землю –       Сомненья ваши это разрешит».              Гамлет какое-то время рассеянно прислушивался краем уха, потом начал проявлять признаки беспокойства, хмурясь и неуверенно ерзая в седле. Я исподтишка следил за ним, сдерживая усмешку. Догадается сам или нет? Олаф бы давно уже догадался, но его и Фризиана понесло сейчас в авангард вместе с Кеем.              И вот пред всеми озеро предстало,       Как им Амброзий-Мерлин предсказал.       «Вот оттого здесь башня и не встала, –       Изрек он и опять вопрос задал: –              Ответьте мне, мудрейшие из мудрых,       Что в озере находится на дне?»       Ответом был десяток взоров хмурых,       В беспомощной гнетущей тишине.              «Ну, что ж, я и на это вам отвечу.       На дне два камня, полых изнутри.       В них – два великих змия дремлют вечно.       Пусть озеро осушат до зари».              И спущены из озера уж воды,       Две глыбы перед всеми обнажив.       Зловещей чернотой зияют гроты.       Выходят змии, смертных устрашив.              Один – как пламя, алым полыхает.       Жемчужно белый, будто снег, другой.       Огонь и дым шумливо извергая,       Драконы меж собой вступают в бой.              Глядит король, глазам своим не веря,       На битву двух гигантов пред собой.       Постройка замка – малая потеря       Пред чудом, что он зрит такой ценой.              «Следи ж за ними, – Мерлин ему молвит, –       Британии судьбу ты видишь здесь.       Коль снежный змий багряного прогонит –       Захватят вскоре саксы остров весь.              Дракон багряный – славный знак британцев,       Тебе он представляет весь наш род.       А белый змий – свирепый знак германцев.       Гляди ж, чей ныне победит народ».              Все жарче схватка, белый наступает,       И алого соперника теснит.       Король и Мерлин молча наблюдают –       Который же из змиев победит?              Гамлет обернулся и уставился на меня тяжелым взглядом. Точно, дошло. Я напустил на себя невинный вид и отвернулся.       – Так вот, что ты строчил вчера вечером, – медленно проговорил Гамлет. – Перевод.       – И что же?       Гамлет шумно втянул воздух и покачал головой.              Дракон багряный отступал недолго.       И мощь, доселе скрытую, открыв,       Врага изгнал из озера, но только       Исчезли оба, на берег ступив.              И Вортигерн спросил в недоуменье:       «Что значит боя странный сей исход?»       Ответил Мерлин: «Это без сомненья       Победа змия красного, ведь тот,              Внезапно гнев и силу обнаружив,       О коих прежде не подозревал,       Мгновенно ход сражения нарушил       И саксов из страны своей изгнал.              Увы, недолгой будет та победа.       Страной ему не вечно обладать.       Обоих змиев ждут здесь злые беды,       Триумфы и несчастия опять.              Миг для британцев ныне предрассветный –       Им вверена земля эта сейчас,       И стрелы бед окажутся безвредны –       Для них пора в другой настанет раз».              «Но кто ты? Молви мне, о отрок вещий.       Кто твой отец – злой дух иль божество?       Откуда знаешь скрытые ты вещи –       Грядущую беду иль торжество?»              «Я – Мерлин, прозываемый Амброзий.       Иль Мирддин Эмрис на валлийский лад,       И Мирддин – бог ветров, лихой и грозный,       Всегда мне покровительствовать рад.              Считает кто-то: он и я – едины.       Возможно, правы в чем-то и они.       Но мой отец – то Дух страны родимой –       Могучей, славной, древней сей земли.              Сюда приходят люди и народы,       Затем, чтоб после снова исчезать.       И, превращаясь в горные породы,       Навеки эту землю оставлять.              Увы, и ты ее покинешь скоро –       Наследники законные грядут:       Аврелий, Утер – их приносит море –       Тебя и саксов принцы разобьют.              О Вортигерн, нельзя построить башни       На озере подземном никогда –       Трон не стоит на преступленьи страшном –       Их подмывают кровь или вода.              Спеши сокрыться, отдалить на время       Ту участь, что тебе присуждена.       Уже недолгим будет жизни бремя –       Ее твоя же поглотит война».              Главу печально Вортигерн склоняет –       На лике лишь усталости печать.       О власти он давно уж не мечтает.       Как от судьбы зловещей убежать?              «Не хочешь ли отправиться со мною       Куда-нибудь?» – он Мерлина спросил.       «Нет, Вортигерн, мне под другой звездою       Творец скитаться в жизни отпустил.              Останусь здесь, в Деметии я править,       Прекрасной, после деда моего.       Мне много в жизни суждено исправить,       Но нет в ней больше места твоего».              Ни трона и ни башни не воздвигнув,       Уехал опечаленный король.       Душой для мира этого погибнув,       Он знал – не удалась чужая роль. –              Торжествующе допела Гвенивер и весело рассмеялась, довольная, что одолела такого монстра с пергамента до конца, и отыскала меня взглядом, вполне сошедшим за воздушный поцелуй.       – Нам надо поговорить, – ничего не выражающим тоном сказал Гамлет.       – Не принимай так всерьез, что ты Ланселот, – пошутил я, с улыбкой поклонившись девушке. – В конце концов, это даже не любовная лирика.       – Заткнись, – раздраженно прошипел Ланселот, ухватив меня за рукав и притянув поближе. – Переводить собственные старые сказки на бриттский язык – это уж слишком! Да еще такие псевдоисторические. Ты выдаешь за местную легенду то, что, возможно, было совсем не так! На второй же день, даже не проверив, какие тут есть несоответствия!       – Еще чего! – я небрежно оттолкнул его. – Конечно, все было не так! На то и легенды. Какая разница? А ты что, веришь в драконов? Эй, драконы!..       Гамлет шарахнулся, хотя не так уж громко я и позвал.       – Псих! – выплюнул он сквозь зубы и в сердцах ударил кулаком по седлу. Его конь недовольно всхрапнул и поддал задом. – Скотина, – сообщил Гамлет уже лошади. – А ты, Эрик, еще сведешь нас всех в могилу.       – Да что ты такой дерганый?       – Я? Это кого из нас несет вразнос?!       – Да никого и не несет. И вообще, а что терять-то? – разумеется, спрашивал я совершенно не всерьез, по крайней мере, пребывал в полной уверенности на этот счет и удивлялся, что кто-то может подозревать иное.       Гамлет томно зажмурился.       – Тебя надо было усыпить сразу после рождения. Ну за что мне с тобой такие мучения?..       Ну вот, еще одна кудахчущая клушка… Ладно, шалость, конечно, была шалостью, но куда интереснее и страннее то, что и Гвенивер и графиня Элейн спокойно приняли сказку, известную в другом времени, за должное. Подробности всегда разнятся, но основа не вызвала у них никаких вопросов, будто нечто подобное и впрямь рассказывали повсюду на все лады.       Тут Кей заметил на деревьях пару повешенных, и мы сделали остановку. На коре деревьев красовались вырезанные магические знаки, на ветвях – повязанные ленточки. Умерщвление явно носило ритуальный характер. Отец Блэс немедленно напустился на всех язычников, друид Бран потребовал не обобщать. Принадлежа к просвещенной школе Мерлина, он и сам был против человеческих жертвоприношений. В том смысле, что не надо богам ничего навязывать – захотят, так сами заберут все, что им причитается. Но как говорится: заставьте дураков богам молиться – они принесут в жертву все, что видят, как будто создатели даром надрывались! Получается не поклонение, а прямо-таки утонченное издевательство над своими богами.       В таком духе и прошел почти весь день.       Гамлет оказался прав. У этого, как он выразился, «объекта», мы и остановились. Оставалось надеяться, что лесные сказки Галахада не имели большого влияния на это решение. Более полусотни человек не так просто сунуть в какой-нибудь угол. Впрочем, всех и не стали. В «темный угол» сунули только верхушку общества, женщин и разномастных священников. Для остальной армии, под бдительным оком Кея, с удивительной сноровистостью был неподалеку сооружен лагерь – вбиты колышки для привязи, раскинуты палатки, и даже вырыт небольшой ровчик по периметру. На мой взгляд, это куда больше смахивало на «люкс», чем стены, обмазанные глиной и покрытые камышовой крышей. Затем Кей удалился охранять своих родителей, забрав с собой Марцеллина, а у нас за главного остался Бедвир, который оказался настолько любезен, что предоставил нам четверым отдельную палатку – четверым, не считая собаки, которую на всякий случай все обходили стороной и постоянно при виде нее сплевывали, чтобы избежать сглаза.       Только мы расположились, на дороге появился еще один крупный отряд вроде нашего. Под штандартом из треугольного плотного алого шелка с вышитой клыкастой головой белого вепря, в постоянно развернутом виде прибитом к перекладине на древке. Человек, ехавший впереди на буланом коне, с заплетенной в косички гривой и упряжью с бубенцами, время от времени трубил в длинный рог. Весь поезд выделялся заносчивой стройностью и броскостью, в то же время лишенной изнеженности в своей пышности. Даже кони ступали по земле с высокомерием.       – Король Корнуолла, – пробормотал шустрый Дерелл и поспешил известить Бедвира. Но тот уже и сам вышел из шатра на звук рога.       Воины без особого беспокойства, но со сдержанной настороженностью, стали подтягиваться друг к другу, негромко переговариваясь и двигаясь обманчиво расслабленно, как сытые волки. Это не было подготовкой к бою, только данью уважения другому следующему своей дорогой крупному хищнику, дабы тот не сомневался, что его принимают всерьез, хотя и своего не уступят. Впрочем, тот другой демонстративно не обращал ни на кого внимания, кроме того, что ехавший за трубачом человек в золотой короне и блестящем чешуйчатом доспехе, покрытом алым плащом с белой каймой, с отрешенным любопытством скользнул взглядом по воинству Регеда, чуть задержался на здании гостиницы, мысленно отметив, что вождь наш где-то там, и мирно продолжил смотреть на путь перед собою. Видимо, между Регедом и Корнуоллом не было ни любви, ни раздора. Так бы они и проследовали мимо, если бы вдруг на новый звук рога наш адский пес не взвился в воздух, и не помчался к всадникам с бешеным лаем.       – Кабал! Назад! – закричал Фризиан и бросился за ним вдогонку.       Я досадливо поморщился. Вот за что не люблю собак – до всего им есть дело, всюду суют свой мокрый нос и шумят почем зря. Псина кинулась не к трубачу и не к человеку в золотой короне, а облаяла юношу на вороном жеребце, едущего вслед за королем Корнуолла и, судя по явному сходству и гордому виду, его сына-наследника. Возможно, это случилось от того, что конь принца был весь в мыле, грыз удила, приплясывал под ним и храпел, и пес среагировал просто на излишки адреналина, выброшенные норовистым животным.       Как бы там ни было, процессия сбилась с ритма, вороной заржал и попытался сбросить седока, и это ему почти удалось. Фризиан же сгреб пса в охапку и оттащил, сердито ему выговаривая и даже, в раздражении, стукнув по носу. Принц справился с конем и остановился, в ярости глядя вниз, на собаку. Лицо его стало пунцовым, как его плащ, русые кудри растрепались, брови свирепо сдвинулись. Тронув укрощенного зверя шпорами, он двинул его вперед.       – Оставь, Константин, – спокойно проронил король Корнуолла, не меняя скучающего выражения лица.       – Да, отец, – сказал тот, не оборачиваясь. – Вот только посмотрю, как убьют эту шавку. Эй, ты, – презрительно окликнул он Фризиана. – Ты меня слышал. Прибей ее.       Фризиан, удивившись подобной наглости, поднял голову и посмотрел парню в глаза. Взгляд был оценивающий, а результат оценки – явно так себе. В конце концов, принц или не принц, для нас – всего лишь еще один смертный туземец. Все ведь относительно.       – Поезжай своей дорогой, – бесстрастно промолвил Фризиан, продолжая держать пса за шею, уже защищая, а не оттаскивая. Щенок, кажется, догадался, что был не прав, и тихо смущенно жался к его боку.       Принц оторопел. Конь его дрожал и ронял с удил клочья розоватой пены. Теперь, когда он стоял рядом, я услышал, что животное тихо стонет. Я уставился на него в легком изумлении, потом обвел взглядом прочих всадников. Нет, ни одна лошадь больше так не выглядела. Нормальные здоровые кони, в меру покрытые потом и пылью, и только этот – на грани безумия, что и оказалось для нашего щенка так заразительно. И запах крови – от разорванных мундштуком губ и боков, израненных шпорами. В подернутых лиловой дымкой глазах мешались бешенство и затравленность. Затравленности было больше, чем бешенства.       Забывшись, я не заметил, насколько приблизился, пока подбежавший Бедвир не положил руку мне на плечо, мягко, но уверенно отодвигая назад. Похоже, он знал, с кем имеет дело. Правда, не в моем случае.       – Это плачевное недоразумение, – произнес Бедвир примиряюще. – Прости, милорд. Этот глупый щенок впервые проявил такую прыткость.       Принц перевел на него взгляд и обрел дар речи.       – А, это ты... – похоже, он собирался прибавить что-то оскорбительное, но все же передумал. – И впрямь, плачевное. Я ведь могу подумать, что собаку натравили нарочно, если вы вдруг ищете ссоры с Корнуоллом. Если нет – убейте эту бешеную тварь. Сейчас же, ну! Собаке – собачья смерть. До тебя доходит, что я имею в виду? Сакс?       Парню явно не повредит порция хорошего испуга. Основная проблема крылась в том, что принц не видел глаз адской гончей. Сперва просто не заметил, а потом Фризиан держал пса так, что ничего не поймешь. Так ведь можно и до войны доиграться. Я тихо кашлянул.       – Галахад, покажи ему получше, кого он хочет убить, – сказал я ехидным голосом.       Галахад засмеялся. Принц рассвирепел.       – Да как вы смеете!..       Галахад перехватил пса и приподнял его на руках.       – Ты действительно хочешь его смерти? А ты осмелишься? Скажи-ка это его настоящему хозяину.       Принц невольно бросил на собаку брезгливый взгляд, потом воздух застрял у него в горле, а с лица схлынули все краски – он вмиг стал белее самой адской гончей и застыл как соляной столп.       – Константин, – хрипло позвал его король. – Довольно. – Он дал знак, и отряд двинулся дальше.       Принц молча повернул коня, руки его заметно дрожали, потом он оглянулся и сплюнул.       – Будь проклят тот, кто путается с нечистью, – бросил он на прощанье чуть севшим голосом, пристально посмотрев на Фризиана, потом на Бедвира, пробормотав что-то вроде «саксонский ублюдок», и дав шпоры коню, в два счета нагнал отца.       Бедвир проводил его задумчиво-свирепым взглядом, в котором явственно читался лестный невысказанный эпитет: «сукин сын».       На нас налетел запоздавший Кей, выскочивший из дверей гостиницы.       – Какого черта тут случилось? – выпалил он, запыхавшись.       Дерелл тут же всех заложил:       – Адская гончая напала на Константина Корнуэльского! – заявил он торжественно, будто эта фраза должна была войти в легенды.       – Что?.. – Глаза у Кея округлились, а щеки вспыхнули совсем не то чтобы недовольно. – Ну, надеюсь это знак! – воскликнул он, подавив усмешку.       – Я тоже, – очень сдержанно сказал Бедвир.       – Но... – Кей резко повернулся к адской гончей и уставился на нее, сдвинув брови. – Черт побери, держите эту тварь в узде! Если от нее будут какие-нибудь неприятности, я утоплю ее своими руками в чане со святой водой!       Кей снова смешливо фыркнул и удалился, по дороге продолжая пофыркивать.       – Похоже, принц Корнуолла особой любовью не пользуется, – заметил я.       Бедвир поглядел на меня и фыркнул, совсем как Кей, тоже подавив усмешку и покачав головой.       – Бедный Корнуолл. Представляете, что начнется, когда Кадор умрет и королем станет Константин? Это будет такая же история, как с его лошадьми.       – А что у него с лошадьми? – полюбопытствовал Олаф.       Бедвир слегка повел бровью, но не стал спрашивать, с какой луны мы свалились. Он уже как-то заметил, что наше воспитание сродни монастырскому, и наше неведение относительно мирских проблем его только чуточку забавляло.       – Вы видели его коня? Будто вот-вот совсем ополоумеет. Константину тешит самолюбие ежеминутно кого-то укрощать. Дело не в том, что он таких диких выбирает. Так поведет себя под ним любая, самая мирная тварь. А удается это ему так, по его собственным словам: «надо заставить лошадь провиниться, а потом тут же наказать, чтобы знала – кто хозяин». Всадник-то он, конечно, отличный, но кони у него надолго не заживаются. Кстати, у Корнуолла серьезные виды на верховный престол. Ведь старик Утер женился как-то на Игрейн Корнуэльской. Кое-кому эта родственная связь кажется значительной. – Бедвир пожал плечами и пошел по своим делам. Дерелл, немного потоптавшись, последовал за ним.       Гамлет откашлялся.       – Я все правильно понял? Константин – это будущий король Британии, после того, как Артур и Мордред порубят друг друга в капусту?       – Вопрос риторический, – ответил Олаф, задумчиво потирая щеку возле еще свежего шрама. – Он самый.       – Что-то, сдается мне, дело тут будет нечисто, – поделился сомнениями Гамлет.       – Явится вепрь из Корнубии*, – проговорил я мечтательно, цитируя одну хронику, – и растопчет своими копытцами их выи... Комментаторы всегда считали, будто вепрь из Корнубии – это Артур, который растопчет саксов, так как по матушке он происходит из Корнуолла. Но, может, нам придется пересмотреть легенду? По крайней мере, в этом варианте? – Мой взгляд упал на белого щенка, подергивающего ушками-лопушками. – Галахад, а почему, собственно, ты назвал его Кабалом? Или мне послышалось?       Фризиан пожал плечами, прилаживая на шею псу импровизированный ошейник из каких-то плетеных ремешков.       – Не послышалось. Я просто выкрикнул первое, что пришло в голову. А в голову пришло легендарное имя – Кабал, пес Артура, чей след, отпечатавшийся на камне, вошел в список «див дивных Британии». Ну скажите мне, что может быть легендарней натуральной адской гончей?       Я усмехнулся.       – Даже собаке вы дали легендарное имя. А что будем делать с настоящим Артуром или настоящим Кабалом? – Очень уж тут все походило на легенды, это начинало как-то странно действовать на голову.       – Да какая разница, – поморщился Олаф. – Да и где твой Артур? Зато один Константин чего стоит. Чудное местечко мы нашли – стоит того, чтобы, может быть, застрять тут навеки.              Меня разбудил кошмар – по мою душу пришел броненосец-переросток, чья бабушка как пить дать согрешила с пауком-тарантулом. На всякий случай я нашел сачок покрепче, а потом дал себе команду немедленно проснуться. Слава богу, удалось, и сачок не понадобился. Я немного поломал голову над тем, куда же подевался этот сачок, потом ко мне стало возвращаться чувство реальности. Темнота, тишина, если не считать того, что кто-то рядом похрапывал, обстановка самая умиротворяющая. Я немного полежал с открытыми глазами, чтобы не вернуться во сне к только что оставленному сценарию. Хотя это было почти безнадежно – если начинает что-то такое сниться, скорее всего, ночь будет испорчена, как оказывались испорчены почти все ночи с некоторых пор. И трудно было поверить, что когда-нибудь это пройдет. Впрочем, понемногу привыкалось, но, как обычно, проснувшись так, я начинал тихо беситься от ненависти, которой невозможно дать выход. Я даже не знал в точности, что именно ненавижу – кого-то в отдельности, или просто, что такое возможно. Что очень, очень много всего возможно и есть – во всех абсолютно мирах. И к этому тоже оставалось только привыкнуть. Я погладил лежавший рядом меч. Оружие всегда успокаивает, так уж мы устроены. Холодное железо и впрямь отгоняет призраков. Избавляет от чувства бессилия. Даже перед тем, перед чем никто из нас не властен.       Едва слышно хрустнул сучок, будто под чьей-то ногой, старавшейся, чтобы ее не услышали. Я затаил дыхание, держа руку на мече, и вдруг страстно возжелав, чтобы невидимка приблизился, вошел, оказался врагом и дал мне повод отвести на нем душу. Будто отвечая моим желаниям, легкие шаги прошуршали ближе. Ощущая прилив странного веселья, я огляделся – глаза уже привыкли к темноте. Сквозь плотную ткань маячила бледная тень. Я понаслаждался мыслью, что могу прикончить злоумышленника прямо через материю, но могу и подождать. А где, кстати, наша собачка? Что-то не видно, не слышно. Придется, видно, как римлянам, заводить гусей.       Полог осторожно отодвинулся. Я изготовился к убийству, почти облизываясь. Нет, конечно, сперва я постараюсь выяснить, что именно творится...       Крадущаяся скрюченная фигурка, вполне походящая на смесь броненосца-переростка в крайней степени дистрофии с пауком-тарантулом, проникла внутрь. Я мысленно разочарованно вздохнул. Друид Бран. Кажется, с убийством придется повременить. Что это старичку тут понадобилось? Страдает лунатизмом?       Бран постоял немного, словно в задумчивости, оглядываясь с некоторым напряжением – свет луны сквозь ткань вместе с отблесками недалекого костра не лучшее подспорье для старческих глаз. Потом извлек из складок своей хламиды какой-то мешочек и, развязав его, сунул внутрь руку. До меня донесся странный терпкий аромат: сушеные травы, пряности и дым... и плотные тени в дыхании затхлых болот, стыдливо накрытых густой непрозрачной вуалью, чарующей тайной в пристанище вечного сна...       Друид вытащил руку из мешочка и, держа в ней что-то, наклонился над Олафом, мирно посапывающим ближе всех к нему. Ну, берегись, друид!.. Моментально придя в ярость, я подскочил, будто напружиненный, и приставил меч к шее незваного гостя.       – Что ты здесь делаешь, друид?! – Бран застыл в полусогнутом положении. – Только попробуй просыпать свой порошок, и я за себя не отвечаю! – предупредил я достаточно громко, чтобы разбудить друзей, не перебудив при этом весь лагерь. Они зашевелились, послышался легкий скрежет доставаемых не то мечей, не то кинжалов.       – Какого дья?.. – сонно возмутился Гамлет, и взвизгнул от неожиданности. – А это еще кто?       Конструктивно мыслящий даже спросонья Фризиан начал шумно терзать кремень, высекая искру. Вскоре что-то у него затлело в маленькой медной жаровенке, куда он подбросил пару щепок, и он хмуро посмотрел на жреца, моргая от света и приглаживая взъерошенные волосы. Олаф сидел с мечом на коленях и протирал глаза.       – А, друид, – мрачно констатировал Фризиан. – А где наш пес?       Бран посмотрел на него хорьковыми глазками-бусинками и поперхнулся шальным смешком.       – Он мирно дремлет на сытый желудок. Никто его не учил не брать еду у чужих. Не бойтесь, юноши! Зла я вам не желаю! Да и к чему вам адский пес? Вы и сами псы хоть куда – не подойди да не тронь, – рассудил он, косясь на мой меч.       – Пойду-ка, гляну, – сказал Фризиан еще мрачнее и одарил друида тяжелым взглядом, прежде чем выйти на воздух. Полог он оставил откинутым, для лучшего проветривания.       Олаф поглядел на сжатый кулачок друида, слегка потянул носом и нахмурился.       – Занятно, – пробормотал друид. – Сдается мне, вы кое в чем толк знаете. Хотел бы я знать – откуда.       – Чутье подсказывает, – ответил я.       Гамлет тихо чихнул, прикрывая нос.       – Травки-травки – белена, мак, дурман и конопля, мандрагора, волчий корень и другая ерунда... – проворчал он. – Ты поосторожней, друид. Эрик за такое и правда убить может. Прямо с цепи срывается, если ему втемяшится, что кто-то хочет помутить ему рассудок.       – Ну да, – фыркнул друид, – вы же у нас христиане. Все равно, меня вам бояться нечего. Может, уберешь свой меч? Я же безоружен.       – Бран, сначала очень аккуратно ссыпь порошок обратно в свой мешочек и тщательно его закрой, – посоветовал я. – Потом выброси наружу. И не говори, что безоружен. Просто твое оружие иначе выглядит.       Друид вздохнул, печально повесив кончики бровей, хотя в глазах его мимолетно блеснуло чуть не восхищение, и выполнил мое требование.       – Ты доволен?       Я пожал плечами и опустил меч. Теперь мне захотелось извиниться. Но я удержался, вдруг почувствовав ужасную усталость. Что в его травах могло быть серьезного? И в нем не чувствовалось никакой враждебности, только любопытство исследователя, кравшегося к микроскопу.       – Любопытно, – принялся нарочито ворчать друид. – Чем это ваш Иисус лучше нашего Езуса, жертвы которому вешают на древе? Говорят, ученик Иисуса – Иуда даже сам себя повесил. Ради него, не так ли? После того, как принес в жертву его самого – его ведь тоже повесили, верно? Хоть и на кресте – но ведь деревянном!..       Олаф с намеком прочистил горло.       – Зачем ты пришел, друид? Поговорить о повешенных? Среди ночи?       – Тсс!.. – театрально прошипел друид, прижимая к губам темный палец и нетерпеливо оглядываясь на вход. Вернулся Фризиан, кислый как незрелый лимон.       – Спит как убитый, – буркнул Фризиан.       – Утром проснется, – беспечно отмахнулся Бран. И вдруг, заставив нас вздрогнуть, воззвал совсем другим, рокочущим голосом, пугающе торжественно воздев руки и тряхнув широкими рукавами: – Внемлите!!! На крыльях дракона, в драконьем огне придет драконья кровь! Дракон повергнет дракона! Придет он из тьмы и пламени, уйдет он во тьму и пламя! Огонь тот согреет смертных! Крылья укроют от зла! Блеск ослепит врагов!       Ошарашенные, мы продолжали таращиться на Брана, когда он уже безмолвствовал, еще некоторое время стоя неподвижно. Потом он снова едва слышно захихикал и медленно опустил руки.       – А это что было? – спросил Олаф.       – Неважно, – сказал друид, иронично и хитро приподняв мохнатые брови. – Но уверен, дракон меня услышал!       Он шустро юркнул прочь из палатки, подхватил свой мешочек и заспешил прочь, в анемичный рассвет.       – Вот псих, – изумился Олаф.       – Скажи мне, кто твой бог, и я скажу тебе – кто ты, – буркнул все еще дующийся Фризиан.       – Надышался, видно, собственной дряни, – сочувственно предположил Гамлет и посмотрел на меня. – Здорово ты его поймал. Интересно, что бы было, если бы он сунул нам в нос эту дрянь? И что бы мы ему наговорили о «потусторонних мирах»?..       – Собачки для опытов, – проворчал Фризиан. – Ну и как тут теперь спать, когда шатаются кругом какие-то экспериментаторы? Впрочем, Эрик, кажется, ты его напугал. Грубое холодное железо против тонкого искусства. Недурно действует, а?       – Иногда, – отозвался я меланхолично.