Драконье царство

      Вот мы и в Камелоте. «На новом месте приснись жених невесте». Или наоборот, если получится. Все слышали когда-нибудь выражение «угрюмый мрачный замок»? Так вот, Камелот действительно мрачный и угрюмый. По дороге сюда мы не раз останавливались в местах куда более жизнерадостных, не с такими толстыми стенами или вообще без стен, и без риска стать жертвой горного обвала в галерее или в собственной комнате. Ладно, чего уж там, мне ли жаловаться, с моей-то тягой к романтике? Какая-то часть меня на самом деле пребывала в полнейшем упоении. Но если есть бункеры, похожие на замки, то есть и замки, похожие на бункеры.       Впрочем, моя комната выглядела не так уж плохо, хотя я и успел приготовиться к худшему. Пока меня не было, Бедвир снарядил какую-то челядь и внес некоторые усовершенствования вдобавок к спартанскому убранству.       Остановившись на пороге спальни, отделяемой при желании от передней тяжелой ширмой, я в первый раз окинул критическим взглядом свое новое жилище. В голове при этом промелькнула обычная мысль: «что, если это навсегда?» Такая перспектива меня одновременно слегка ужаснула и насмешила. Передо мной была рукотворная каменная пещерка с низким сводом, почти полукруглая, в крайне упрощенном романском стиле. В углах примостились бронзовые жаровенки, покрытые патиной и вряд ли использовавшиеся в последние два-три года, но теперь украшенные язычками пламени, прогоняющими вековую сырость и испускающими сизые клочки дыма. Маленький камин пока бездействовал. Стены немного неуклюже затягивали новенькие, с еще сочными красками, ковры. Ложе напоминало растерзанное животное – эклектика из медвежьей и волчьих шкур, покрытая коричнево-красными одеялами из овечьей шерсти, набросанная поверх довольно высокого дощатого помоста. «А сбитый пух в изголовье – труха от забытой плахи». Еще один выпотрошенный волк раскинулся рядом на полу как морская звезда.       – Что-то знакомое, – заметил я.       – Угу, – подтвердил Бедвир. – То, что здесь лежало и висело прежде, я велел сразу выбросить – старье, моль и блохи. Так что некоторые подарки пришлись очень кстати.       – Добрая старая традиция, – тепло одобрил я и, заприметив еще кое-что, прошел к большому сундуку, набитому одеждой. Его мы тоже привезли с собой, и он-то подарком не был, как и значительная часть его содержимого. В конце концов – кто сказал, что мне положено дышать только чужими подношениями? Пусть не воображают о себе невесть что. Небольшое вливание синтезированных драгоценных металлов не должно было сильно подкосить британскую экономику. Да и подкашивать, если честно, особенно нечего. Зато многие наверняка заподозрили, что не такое уж я и деревце без корней. На крышку сундука Бедвир выложил пару льняных полотенец и небольшой глиняный флакончик с ароматным маслом, а рядом обнаружились небольшое корытце и бадейка с немного остывшей, но еще испускающей пар водой. На ее стенке болтался ковшик с изогнутой ручкой.       – Ты уж извини, – сказал Бедвир, – ничего побольше у них не нашлось. И с горячей водой тоже как-то туго.       – Бедвир! – радостно воскликнул я, когда обрел дар речи. – Ты просто мой добрый гений! – И впрямь, черта с два дождешься такой заботы от тех, с кем знаком поближе. Такое положение вещей начало мне нравиться.       Отмывшись немного от дорожной пыли, избавившись от лишней щетины и приглушив душистым маслом вездесущий конский аромат, я откопал из сундука свеженький наряд, внезапно ощутив тягу к черному цвету. Должно быть еще и оттого, что, вдобавок к бытовым предположениям, теперь все прекрасно «знали», сколько мне лет (Артур родился шестнадцать лет назад), и мне втемяшилось таким образом добавить себе серьезности. Вот цвет плаща, скорее всего, останется неизменным уже до конца. Красный дракон есть красный дракон.       Так что мой новый наряд был черен как ночь и шкура моей лошади, хоть и покрыт в некоторых местах тонкой серебристой узорной вышивкой, а перехватывающий тунику пояс переплетался с овальными золотыми звеньями. Среди традиционных украшений в виде нескольких браслетов и цепи с крупным темным янтарем на груди, как обычно, скрывались некоторые весьма полезные в непредвиденных обстоятельствах вещи. Не то чтобы они были так уж необходимы, скорее выполняли роль сувениров из родного дома. Я почти закончил одеваться и зашнуровывал сапоги, сложив рядом на кровати кроваво-красный плащ с золотой каймой, придавив его Экскалибуром в парадных ножнах и железным зубчатым ободком короны, от которого подумывал на ближайшее время все же отказаться, пока еще цела голова, когда в дверь постучали.       Бедвир приоткрыл дверь, и я услышал, как он с кем-то переговаривается, а Кабал стучит когтями по полу, снуя туда и сюда, возбужденный появлением нового человека. Прислушиваясь, я понял, что Бедвир пускать гостя не собирается, решившись всерьез беречь мой покой. Но из любопытства я все же высунулся в переднюю, завязав шнурок.       – Это безобразие, – бубнил из коридора отец Блэс. – В Камулдунуме нет христианской епархии! С этим надо немедленно что-то делать!..       – Разумеется, разумеется, – отвечал Бедвир. – Но ведь не прямо сейчас...       – Мне поручил это архиепископ Дубриций! Я должен ему об этом напомнить. Он ведь не забудет?..       – Отец мой, ведь ты уже говорил об этом утром...       – Чтобы он не забыл, нужно напоминать...       – Я передам обязательно.       Наконец Блэс отступил, и Бедвир с облегченным вздохом прикрыл дверь.       – Опять? – спросил я.       – Опять, – подтвердил Бедвир.       – И чего он хлопочет? Ведь знает, что архиепископ надумал поставить епископом в Камулдунуме кого-то из своей родни.       – Волнуется, – пояснил Бедвир. – Неуютно ему в этом языческом гнезде, вот и ратует за саму идею...       В дверь снова постучали. Я ретировался в спальню. Бедвир открыл. Это оказался Кей, интересовавшийся, как мы тут устроились. От него я решил не прятаться и зазвал их обоих в главный покой, где мы немного поболтали, делясь впечатлениями.       – Этот чертов Пеллинор совсем запустил хозяйство! – возмущался Кей. – Дали бы этот замок мне, я привел бы его бы в чувство меньше чем за месяц. Хотя насчет кое-чего – тут я даже не знаю, что и делать! – он покачал ногами, сидя на сундуке, и головой тоже, а его брови сошлись на переносице, что было верным признаком напряженной работы его стратегической мысли.       – А может, действительно попробуешь? – подначил я. – Если отец позволит?       – М-м-м, – Кей потер пальцем подбородок и чуть просветлел лицом. – А что, может быть...       – Подумаешь? – спросил я с коварной улыбкой.       Согласно легендам, лучше коменданта не найти. А согласно тому, что я о нем узнал за время, прошедшее с момента нашей первой встречи – это сущая правда.       В дверь постучали.       – Я подумаю, – пообещал Кей.       Теперь заявился Бран – при виде которого Кей поспешил улизнуть – и пожелал исследовать все углы на предмет возможного скрытого наведения порчи. Пока он возил носом по стенам, что-то немелодично подвывая себе под нос, а потом начав сыпать в углах какой-то порошок, позвякивать в колокольчик и постукивать, я решил, что самое время немного прогуляться, а заодно нагрянуть с инспекцией к «трем поросятам». Бедвир подробно объяснил мне, где их найти: выйти в коридор, свернуть в самый темный угол (хоть мы находились еще дальше этого угла от общего коридора, но без странного перешейка, оставшегося от брошенной перестройки помещений), и постучать в первую попавшуюся там дверь. Так я и сделал, простучав им на двери вступление к бетховенской Патетической сонате. Галахад распахнул дверь так резко, что я чуть не рухнул внутрь, и ликующе вопросил с порога:       – Злишься?       – С чего бы это? – удивился я.       – Да с того, что, мол, бросили, забыли. В твоем положении люди частенько маются паранойей.       – Ну да? Кстати, разумная рекогносцировка. Дальше мы с Кабалом и тупик, а вы перекрываете ход к нам буквально собственными телами. Если, конечно, успеете выскочить из аппендикса. Благодарю за службу!       Фризиан фыркнул и посторонился. Я вошел и осмотрелся. Они тоже успели устроиться относительно уютно и цивилизованно. Однако сводчатый потолок был тут еще ниже, чем у меня, слепые стены вызывали еще большую клаустрофобию, а в расширяющиеся внутрь узкие щели, называемые здесь окнами, сумел бы забиться не всякий голодающий воробей.       И мебель посреди гостиной, по совместительству со всем остальным, была весьма своеобразной – спил огромного бревна, заключающий не меньше чем триста, а то и вдвое больше годовых колец, и чурбачки-пеньки вокруг вместо стульев. На двух из них сейчас восседали над клочками жеваного пергамента Олаф и Гамлет, и что-то там чертили, порой ехидно похихикивая.       Фризиан отметил мой взгляд, прикованный к этой живописной композиции.       – Да, – подтвердил он. – Это то, что ты думаешь. Круглый стол натуральный – пень дубовый.       – Угу, – сказал я. – Да в такой конуре только Кабал поместится. Что это вы сюда забились?       – Да потому что больше сюда никто не влезет, – рассудил Галахад. – А в твоем проходном дворе, даром что он в тупике, по определению всегда будут толкаться лишние. Нужна же нам хоть какая-то независимая территория.       – Весьма разумно, – согласился я.       – А с Кабалом тебе и охрана ни к чему! – заключил он торжествующе.       – Да! Кроме того, что любой друид может напичкать его каким-нибудь снотворным. Ладно, шучу, тут весь замок одна большая конура. Я знаю. Мне Пеллинор показывал. Большая часть помещений вообще ни на что не годится, а оставшаяся скоро к ней присоединится.        Это ненадолго, – самоуверенно заявил Фризиан. – Я собираюсь все тут начисто перестроить.       – Ах да, что-то такое я уже слышал. И будет тут недостроенный лабиринт хуже чем был…       – Предложения есть? – спросил Олаф, поднимая голову от жеваных кусочков пергамента, над которыми они с Гамлетом увлеченно шушукались.       – А что это вы такие хитрые? – поинтересовался я.       Они довольно хохотнули.       – Просто тема благодатная и многогранная. Мы обсуждаем план прокладки канализации.       – Да ну!       – Ага! – кивнул Гамлет. – Cloaca Camulus – как звучит, а?!       – Класс! Кстати, я тут видел еще остатки старой, римской. Что-то от нее, наверное, еще можно использовать для новой.       – Проверим, – проворчал Олаф. – Прежде чем делиться славой со всякими там древними.       Потом мы с Фризианом устроили себе экзамен по спортивному ориентированию, спустившись вниз, отыскав выход во двор и проверив, как там поживают в конюшнях наши четверокопытные товарищи. На воздухе оказалось еще более сыро и промозгло чем в момент, когда мы пересекли ров по дощатому настилу. Погодка потихоньку портилась и ветерок становился неприятным. Тем более что каменные стены скорее учиняли аэродинамические трубы, чем преграждали ему путь. От местной путаной топографии Фризиан был просто в восторге. Мне не очень понравилось, как разместили Гвена, и я потребовал, чтобы ему нашли местечко получше и заботились о нем не хуже, чем о Таранисе. В конце концов, за время нашего знакомства я успел проникнуться к старичку сентиментальными чувствами. По дороге все время приходилось разгонять то собак, то всякую снующую двуногую мелочь. Интересное наблюдение – в присутствии Пеллинора все тут же разбегались по углам, и вокруг сама собой образовывалась мертвая зона. Насколько я понял, мы такого угнетающего действия на всех не оказывали. Хотя нельзя сказать, что народ совсем не проявлял уважения, скорее наоборот, умилялся и радовался, и потому то и дело создавал пробки. Так что все заняло немножко больше времени, чем мы предполагали, так как никто не желал сразу рассеиваться, пока не получал благословения в виде хотя бы улыбки, взмаха руки или какой-нибудь шутки. В последнем Фризиан здорово мне помог.       – Ну и игрушечка, – сказал я, когда мы возвращались, оторвавшись ото всех, уже опять несколько взмыленные. – И ведь не скажешь, что мы так уж нарочно ее придумали.       – Если не мы придумали эту игрушку, – проскрипел Фризиан страшным шепотом, – что, если это она нас придумала?       – Точно! Как сказал этот гнусный старикашка Бран, имена нами правят и все такое! Чему еще не лень…       По возвращении я застал у себя новых гостей. В передней меня дожидался немного бесцветный высокий темноглазый человек в сером плаще с рукавами и с прической, напоминающей древнеегипетский парик. Глаза его, тоже во вполне египетском духе, напоминали глаза сфинкса – такие же загадочные и себе на уме. Бедвир представил его как Огама, старшего слугу.       – Старший надзиратель, – мягко поправил Огам с какой-то затаенной насмешкой.       Его миндалевидные очи, казалось, цепко охватывали и ощупывали все мелочи тех предметов, на которые смотрели. Осведомившись о каких-нибудь пожеланиях и полюбопытствовав ненавязчиво, отчего это Бедвир решил все повыбрасывать, Огам крадучись удалился, напомнив напоследок о времени ужина. Я заметил, что Кабала с нами не было, а Бедвир все как бы невзначай перекрывал путь Огаму к главному покою.       – Здесь еще кое-кто есть, – просветил он меня, как только Огам исчез из виду и пределов слышимости.       Я понимающе кивнул.       – Не намекнешь, кто?       – Принц Гарет.       Промычав что-то неопределенное, я прошел повидаться с названным племянником. Тот уютно устроился на коврике из волчьей шкуры и о чем-то задушевно разговаривал с Кабалом, так как они нежно тыкались друг в друга носами. При виде меня он поднялся и смущенно улыбнулся, изобразив чинный поклон.       – Привет, – сказал я. – Как дела? Надеюсь, все хорошо?       Он кивнул и спросил:       – А Кабал на самом деле адская гончая?       – А ты как думаешь? – Я уселся на сундук и предложил Гарету тоже располагаться поудобнее. В мое отсутствие Бедвир успел добавить к обстановке еще пару небольших стульев. Гарет, впрочем, предпочел волчью шкуру. Кабал принялся трусцой бегать между нами как челнок.       – Думаю, да, – серьезно решил Гарет. – Он только притворяется, что он обычный пес. А ты тоже?       – Разве я притворяюсь псом? – удивился я.       – Да нет, человеком, – невольно засмеялся Гарет и погладил Кабала по голове. Тот лизнул его в нос. Гарет ойкнул и настроился на более деловой лад.       – Мама просила передать тебе, чтобы ты остерегался Пеллинора. Он не такой, как все люди.       Я кивнул.       – Спасибо, я уже понял.       – И никому здесь не доверяй, – добавил он. – Это место может попытаться тебя проглотить.       – В каком смысле? – не понял я.       – Не знаю, – пожал плечами Гарет. – Это ее слова. Ты придешь к ней поговорить? Может быть, завтра.       – Почему бы и нет. Это неплохая мысль.       – Хорошо, – улыбнулся Гарет. – Тогда я пойду.       Но у дверей он нерешительно остановился.       – А может, ты мог бы?... – он надолго замолчал.       – Что? Продолжай, Гарет.       Он опустил голову.       – Да нет, ничего. Просто, знаешь, на самом деле меня не существует.       Я встревоженно вскочил, подошел к нему и мягко взял за плечо.       – Что значит, тебя не существует? О чем ты?       Неужто полку умалишенных прибывает?       – Я просто ничего ни для кого не значу, – более буднично выразился Гарет.       – Ну, это неправда. Мне ты нравишься, и мать тебя любит.       – А... разве, когда любят, это так скучно? К тому же, я ведь никто. Ну, мне надо идти. Она меня ждет.       Гарет выскользнул и умчался прочь.       – Бедвир, ты что-нибудь понял? – спросил я своего Вергилия в этом мире.       Он пожал плечами, задумчиво наморщив нос.       – Знаешь, поговаривают, будто собственная мать пьет из него жизнь.       – Прекрати, Бедвир! – рассердился я. – Это глупости!       – Хорошо. Тогда она просто слишком его бережет. То есть, всегда держит при себе, и лишь иногда посылает его сказать что-нибудь кому-то ее голосом. Вот и все.       – Интересно, – сказал я, – наверное, стоило бы с ней поговорить и об этом.       – Огам хотел предупредить, что все почти готово, – напомнил Бедвир. – И ждут только тебя, чтобы дать сигнал.       – Да-да, конечно. Поговорю с ней потом.              В сумеречном зале гулял ветер, свободно врывающийся в узкие, ничем не прикрытые окна. Если бы не смоляные факелы, ярящиеся на сквозняках, обстановка была бы не уютней, чем в склепе. За исключением того, что в склепе так шумно может быть только в Вальпургиеву Ночь или в канун Дня Всех Святых, когда этих святых в самую пору выносить. Гам стоял и от людей, и от собак, возящихся в отсыревшем тростнике, прикрывавшем пол, выстланный разбитой плиткой, и источавшем чудный аромат. Интересно, всплакну ли я когда-нибудь над этой суровой романтикой, когда тут станет поухоженней? А ведь наверняка: ностальгия – она такая!..       Меж тем, становилось все шумнее. Должно быть потому, что Пеллинор, то ли в очень расстроенных чувствах, то ли просто демонстрируя смиренное благочестие, отправился праздновать по-своему – посовещаться с богами в любимой священной роще. По-моему, он и жить там собрался. Что ж, кажется, это было вполне в его духе.       А начиналось все довольно мирно. Как обычно, говорили о всяких пустяках – о чудесах, пророчествах, о Мерлине и делах давно минувших дней, а потом невзначай перешли и на не столь давно минувшие дни. В таких случаях обычно говорят: «кто старое помянет – тому глаз вон», чтобы чего похуже не случилось. И теперь дело подходило к тому, что еще чуть-чуть, и ножи, предназначавшиеся для свинины, отловленной с утра Пеллинором в промозглом лесу, начнут использоваться как более благородное оружие – для человечины.       Зачинщиком выступил Леодегранс, король Лодегранса, бодрый старик обманчиво мудрого образа, убеленный почтенными сединами и, кроме прочего, отец малышки Гвенивер, который, вдруг распалившись, через стол швырнул кубок с вином в голову королю Лоту. Не попал. Лот, более молодой и резвый, увернулся, а недопитое вино из кубка Леодегранса щедро плеснуло на сидевшего рядом Уриенса Гоорского, который, вполне понятно, тут же озверел, хотя предыдущую перебранку перенес с завидным хладнокровием, пока Леодегранс припоминал своему соседу Лоту какую-то вялую братскую помощь во время последних набегов. Лот заявил, что у него и своих проблем по горло, помимо соседских. Леодегранс не счел это оправданием подобной безответственности и швырнул кубок. Безвинно облитый вином король Уриенс, прежде, можно сказать, мирно почивавший, потребовал от обоих публичных извинений – от Леодегранса за то, что тот бросался, и от Лота за то, что тот увернулся. Лот пообещал ему в ответ публичную выволочку, а Леодегранс вооружился обглоданной свиной лопаткой.       Граф Эктор бросился призывать к миру и порядку, Кадор презрительно закатывал глаза, Мельвас радостно похохатывал, одни принялись подзадоривать спорщиков, другие – поминать прошлое друг другу, и пошло – поехало. Гавейн, Галахад и Ланселот начали нетерпеливо ерзать, переглядываясь и заодно поглядывая на дверь, за которой было сложено, по обычаю, оружие гостей; тем более что туда начинали с вожделением поглядывать уже многие. Бран носился по залу тенью, несомненно назойливой, но не слишком замечаемой. Я попытался было что-то сказать, но не сумел перекрикнуть шум ни в первый раз, ни во второй, заполучив только, может быть, пару сочувственно-насмешливых взглядов. Больше никакого внимания на меня никто не обращал. А это, согласитесь, уже свинство. Ну, раз так, я решил добавить немножко шуму и от себя. Встал, схватил вымазанную жиром грубую деревянную тарелку, примерился и запустил ее в другой конец зала, на манер летающей.       – Эй! – запоздало воскликнул Бедвир и бросил на меня подозрительный взгляд – не стоит ли ждать еще какого-нибудь интересного припадка? Я ему подмигнул и глянул опять на свой снаряд. Есть! В отличие от Леодегранса, я попал, куда метил. Тарелка, пролетев птицей, врезалась в торчавший в стене факел. Из гнезда она его, к сожалению, не выбила, но прогоревшие частицы щедро брызнули на тростник тлеющими искрами.       Кто-то радостно завопил: «Пожар!» По-моему, это был торжествующий клич Галахада. Вот что называется – схватил на лету. Кто-то просто всполошенно повскакивал, кто-то поспешно затоптал слегка задымившийся тростник. Впрочем, он и так был сыроват для хорошего пожара. По крайней мере, все чуточку отвлеклись.       – Ну что за забавы! – с упреком буркнул Бран, тут же принесшийся невесть откуда. Мол, только тебя тут не хватало!       Я ободряюще махнул ему рукой, что заодно было и предложением немного помолчать.       – Милорды, – воззвал я громко и довольно раздраженно, – вижу, слушать кого-то кроме самих себя, для вас в новинку.       Видно, впечатлившись хорошим броском, все с интересом посмотрели на меня.       – Тогда что вы здесь делаете? Зачем вы тут собрались? – Внезапно воцарилась настоящая тишина, не считая ветра и собак, конечно, и мне показалось, будто я невзначай рыкнул в пустую бочку. На всякий случай я решил тона не снижать. Не прирежут в первый момент, и ладно. Ланселот, обеспокоившись, вскочил и потихоньку двинулся к дверям, где, как уже упоминалось, было сложено все оружие кроме столовых кинжалов. Своим я как раз потихонечку сверлил стол.       – Почему бы вам всем просто не отправиться по домам и не подождать каждому, какой набег – иноземный или ближайшего разлюбезного соседа станет для него последним? Тот или этот? Завтрашний или через год-другой? Разве то, что вы здесь, не значит, что для какой-то выгоды вы согласились терпеть друг друга? И стоять друг за друга горой? Иначе для чего вам вообще понадобился верховный король?       Молчание? Уже неплохо.       – Никто не жаждет власти над собой, но всем бывает нужна точка опоры. Вы не хотели видеть на моем месте кого-либо из вас. Что ж, так и вышло. И вы все здесь равные. Вы равны в правах и достоинстве. Никто из вас не выше и не ниже другого. Забудьте все, что было прежде. То, что вы здесь, значит лишь то, что вы заключили новый союз, под одним знаменем, зная, что только так никто не сможет сокрушить вас всех! Тот, кто не согласен с этим, может удалиться и продолжать жить, как жил все это время, если его это устраивает. Никто не станет его останавливать, это его право. Но никто и не будет обязан прийти ему на помощь, когда она ему потребуется. Или королевства Дракона одно целое или никакого Дракона не существует! И никакая голова ему не нужна! Если вы думаете так, прошу, избавьтесь от этой головы и дело с концом!       – Это предложение? – крикнул со своего места Константин Корнуэльский. Кадор разъяренно приказал ему замолчать и одарил меня сердитым взглядом, намекая, что неплохо бы и мне сделать то же самое и не предлагать таких заманчивых глупостей. В отношении моей преждевременной кончины Кадор пока как-то мямлил.       – И впрямь, кто я? – переспросил я с ехидцей. – Всего лишь условная персона, ничего сама по себе не значащая – лишь символ, гарантия вашего союза! И мое назначение – оберегать его, призвав в свидетели и судьи всех богов, скрепляющих и хранящих священную власть договора. Будь то среброрукий Нуаду или Митра – бог легионов, Марс или Камулос или даже Христос и бог, чье лицо – чистый пламень, все они несут не мир, а меч нарушающим свое слово, разрывающим договор и теряющим с этим честь среди людей и милость богов. Вы – равные. Вы – братья. Тот же, кто поднимет руку на брата своего и на его владение, будет изгнан остальными! Кто протянет ему руку, когда он падет и поддержит его? Кто идет против одного из вас, тот идет против всех и может быть смят как зерно в жерновах, – в этот момент лезвие моего кинжала как-то особенно громко ковырнуло стол, хоть я этого не предусматривал, просто слегка увлекся, – ибо всем наносит удар и подвергает опасности. Итак, признаете вы этот союз?       Несколько мгновений еще висела довольно смущенная тишина. Все слегка призадумались. А потом Уриенс Гоорский, как ни в чем не бывало, грохнул по столу кулаком.       – Я признаю этот союз, но если мне кто-нибудь ответит за нанесенное здесь оскорбление, в твоем доме, Пендрагон! – Он вызывающе ткнул пальцем в мою сторону. Гамлет нехорошо прищурился и двинулся к нему.       – Ответить тебе, король Гоорский? – спросил он таким тоном, будто хотел на месте свернуть скандалиста в бараний рог.       – Нет, – резко сказал я. Гамлет посмотрел на меня как на предателя.       Уриенс фыркнул.       – Прочь! Я требую удовлетворения от равного!       – Увы, но всех гусей уже забили, – трагически заметил Кей. Эктор посмотрел на сына ошарашенно, но тот высказал свое замечание недостаточно громко для немедленной гражданской войны.       Гамлет чуть не схватил короля Гоорского за шиворот, но Фризиан бросил ему что-то негромкое и ехидное, бог знает на каком языке, так как, судя по всему, его понял только Гамлет – и слегка переключился, уставившись на приятеля испепеляющим взглядом.       – Ланселот, – сказал я спокойно, – мой названный брат и мой чемпион. Ты знаешь, кому наносишь оскорбление, оскорбляя его.       – Валяй, Уриенс! – хохотнул Мельвас. – Вот смеху будет на твоих похоронах! Ответь ему, Артур! – И впрямь, не только же Мельвасу терпеть такой позор, что я его побил. Но Мельвасу тут же пришла в голову другая идея, как отстоять свой престиж. – Или нет! Позволь мне ему ответить! – Мельвас вскочил, спружинив, на ноги, усмехаясь волчьей усмешкой.       Уриенс, пораженно глянув на него, переменился в лице и, кажется, прокусил себе язык, резко трезвея.       – Нет, – воскликнул, поднимаясь, Кадор. – Я ему отвечу! Как твой родич, Артур. – Этакий реверанс после веселой реплики Константина.       – Нет, – повторил я.       – О, тогда позвольте мне, – вмешался, оживляясь, Лот. – Уриенс мой ближайший сосед, а моя дражайшая супруга... – Моргейза одарила его мрачным взглядом.       – Нет, – повторил я. – Я объявляю мир. Если Уриенсу угодно, он может удалиться хоть на все четыре стороны, раз его так тяготит наше общество, но не рассчитывать при этом, что кто-то за него вступится, когда кто-то из нас или даже многие – посягнут на его власть и владения. Союз – дело добровольное, милорды.       И тут все с выжидающим злорадством воззрились на Уриенса как канюки на добычу. Озираясь, Уриенс мертвенно побледнел. Что ж, стая есть стая – может напугать кого угодно. Интересно, они все думают, что это хорошая идея?       – Прошу прощения... – пробормотал Уриенс, вряд ли имея в виду именно это и вообще что-то соображая. Но отвертеться я ему не дал, поймав на слове.       – Хорошо. Твои извинения принимаются.       Уриенс вздрогнул от неожиданности, затем явно испытал облегчение и покорно кивнул.       Но не стоило так уж давить его в одиночку. В конце концов, даже не он первый начал.       – Король Леодегранс, – сурово окликнул я. Тот поперхнулся, обгладывая потихоньку баранью лопатку, которую не успел ни в кого запустить, и похоже почувствовал себя очень неуютно, когда всеобщее хищное внимание переключилось уже с Уриенса на него. – Ты ведь сожалеешь о том, что невольно дал повод брату своему к обиде? Не так ли?       Леодегранс судорожно глотнул, затравленно огляделся и проблеял.       – Я... хм... да-а... э-э... Сожалею. Конечно!       – Благодарю, – молвил я не слишком доверчивым тоном. Леодегранс покраснел. Не знаю, мелькала ли у него мысль, что яйца курицу не учат, но высказать эту идею вслух он постеснялся. И правильно. Сейчас мне было все равно, кем он меня видит и что думает о моем возрасте. Но, скорей всего, он сам не знал сейчас, что и думать. Мельвас был не так далек от истины, сказав однажды про «сотни лет». Иногда это становилось заметно.       Чуть выдержав взгляд на Леодегрансе, я перевел его на Лота. Тот сориентировался моментально:       – Брат мой, я тоже весьма сожалею об этой прискорбной ссоре!       Я улыбнулся.       – Благодарю, милорды. Так пожмите друг другу руки, и пусть исчезнет между вами даже тень раздора. – Когда они с некоторой натяжкой это исполнили, я добавил завершающий штрих:       – А теперь, представьте, что этот стол – круглый, – призвал я увлекшись, как заправский массовик-затейник. – И за ним нет мест лучших или худших – все зависит только от вас. Если мы обернемся – не будет стороны света, с которой на нас можно напасть врасплох, не останется незащищенных границ, не останется слабых мест. Но это требует доверия и честности от всех нас, и взаимного уважения – недостаток их всех ударит жестоко, и нам самим придется быть жестокими, если это случится. Да не допустят этого боги, и да сохранят нас от всякого зла!       Я поднял рог, наполненный вином, а ответил мне громкий довольный рев, перешедший в дружный троекратный вопль:       – Долго живи, король!       Я сел, посмеиваясь, и обращаясь сам к себе, воскликнул: «Какой актер пропадает!» – Эту реплику я стащил у Нерона.       Дальше все пошло уже спокойней, и все вопросы государственной важности касались, в основном, только кулинарии. А вещи более беспокойные мы оставили для завтрашнего совета. Сегодня же все только ели, пили и веселились по мере сил, и последнее, что я помню о том вечере или уже утре, это как мы с Кеем на пару перетаскивали сладко посапывающего графа Эктора в его комнату. Бедвир вертелся рядом, пытаясь перехватить инициативу, и занудно намекал мне, что не королевским я делом занимаюсь. На что я резонно отвечал, что будучи единственным трезвым во всей компании, я просто обязан взять в свои руки столь ответственную и тяжелую во всех отношениях задачу.       Пожалуй, надо всем еще всплывает странно задумчивый взгляд Кадора, преследовавший меня в тот день до самого конца. И слова Кея, что он всегда подозревал, что я могу быть тем еще камнем на шее, если захочу.       А потом были всего лишь сновидения, о которых не стоит помнить.              Общий план крепости, который мы восстановили на чертеже, был на самом деле очень даже неплох. В основе его лежали правильные квадраты и другие разумные геометрические фигуры. Запутано все оказалось лишь в результате нововведений, разрушений и перестроек по каким-то сиюминутным соображениям, включающим в себя и вполне сознательные акты вандализма с целью покончить с позорным римским прошлым.       Фризиан брал на заметку места, которые стоит в первую очередь пустить под снос, Олаф пытался терпеливо пристроить к постоянно меняющейся схеме системы канализации, вентиляции и теплообмена, используя или не используя остатки старых. Гамлет пытался бастовать, заявляя, что все только дурью маются, и его лично эти доисторические проблемы никак не касаются, после чего решил, что совершенно необходимо усовершенствовать систему стоков лишней влаги со двора и из подвала. Дурака по большей части валял только я, как субъект чрезмерно загруженный связями с общественностью, так что идеи подкидывал только мимоходом, бессистемно, зато по всем возможным направлениям и не сильно утруждаясь математикой или логикой. За что я любил эти маленькие сборища, так это за поистине космический порядок и хоть какую-то наполненность смыслом, по сравнению с теми шумными и бестолковыми высокими собраниями, вроде того, что состоялось после того, как в Камелоте все в первый раз протрезвели. Ну и поскольку с похмелья думается лучше, тут же занялись важными делами.       Однако сперва меня нашел Гарет, и отказать ему я, конечно, не мог, тем более что все равно уже проснулся и, выбравшись на открытую площадку полуразрушенной башни, разглядывал внизу давно рухнувшие отсюда обломки парапета.       Моргейза встретила меня загадочным взглядом.       – Доброе утро, брат.       – Доброе утро, сестра.       Уже с «утра» – а раз в замке почти никто еще не проснулся с прошлой ночи, можно было и впрямь считать это утром, она выглядела удивительно свежей и ухоженной. А ведь ей все-таки немногим больше двадцати пяти, – решил я, – а может, вовсе и не больше. Я дал бы ей и меньше, если бы не Гарет.       Ее комната была завешена пурпурными темными занавесями, милосердно скрывающими обшарпанные стены, и все скрывала полутень. Все колченогие стулья были надежно замаскированы подушками. На них мы теперь с полной невозмутимостью и балансировали.       – Мне сказали, что ты уже проснулся, – промолвила Моргейза. – Как почивалось?       Она понятия не имела, о чем спрашивала...       – Крепко, – сказал я, не вдаваясь в подробности.       – Это хорошо, – кивнула она. – Бран не обнаружил никаких наложенных заклятий?       – Ничего существенного, – заверил я ее.       – И это хорошо. Выпьешь что-нибудь? – она вопросительно приподняла бровь.       – Спасибо. Уже нет, – отказался я.       Она тихонько рассмеялась.       – Иногда я начинаю сомневаться, так ли ты молод, как кажется. Например – вчера... – Она посмотрела на меня и многозначительно погладила подушку. – Ты случайно не одержим каким-нибудь духом посильнее тебя?       – Сильнее меня? – с готовностью усмехнулся я в ответ. – Да разве такое возможно?       – Не знаю, не знаю, – загадочно промолвила она.       – По-моему, я знаю, чего ты хочешь, – проговорил я, пристально поглядев на нее. Она чуть заметно подобралась, но продолжала улыбаться.       – Чего же?       – Просто не отпускать меня. Как Гарета. Но тебе не о чем беспокоиться. Я и так питаю к тебе добрые чувства, меня незачем подкупать видимостью излишней заботы. – Может, это и было несколько резковато, но постоянная раздвоенность впечатлений рядом с ней несколько выводила из равновесия, хотя я старался все время быть настороже. Может быть, я чуть перестраховывался.       Ее улыбка ничуть не увяла.       – Ты так думаешь?       – Ведь случайно наложенные на древние стены заклятия не могут быть настоящим поводом для этой встречи, о которой ты известила через Гарета еще вчера. Кстати, о Гарете...       – Ты прав, – тут же перехватила она инициативу. – Это не настоящий повод для беседы. Но Камулос – это место, можно сказать, проклято. Твой отец потерял здесь и власть и разум. И после него здесь случилось немало нехороших смертей, тех, кто пытался установить власть над этим местом. Пока не пришел Пеллинор. Но он скорее тень, чем человек, на многое он смотрит и смотрел сквозь пальцы. Он ничего здесь не менял и ничего не трогал. Не он выбрал свое место. Оно выбрало его. Он только страж, а не правитель. Но если ты действительно собираешься что-то менять – тебе придется остерегаться собственных стен. Здесь может произойти что угодно. Что угодно, Артур. Если говорить напрямик, прежде чем ты сможешь быть уверен, что все в твоих руках, тебе придется избавиться от многих людей, населяющих эту крепость. Я не знаю, как ты это сделаешь, но прими мой совет – при первой возможности смени всех старых слуг. Старших же лучше всего будет просто убить.       Я смотрел на нее не отрываясь. По-моему, она говорила серьезно.       – Зачем ты говоришь мне это?       В ее глазах появился хитрый блеск.       – Ты говорил, что знаешь, зачем. Разве я не выиграю от того, что твоя власть укрепится?       Ну как не восхищаться этой женщиной! Я подумал об Огаме. Если уж лететь головам, то его – в первую очередь. А почему бы и нет? Мне еще вчера не понравилась его улыбка. Я развеселился. А самое смешное, что по нынешним понятиям совет и впрямь вполне разумный и полезный. С дурными целями такого просто не дадут.       – Прости, – сказал я. – Кажется, совет очень мудрый.       – Я рада, что ты все понимаешь, – тепло откликнулась Моргейза.       На этом мы пока и расстались. И только потом я понял, что так и не сумел повернуть разговор на Гарета. Впрочем, еще успеется.       А что до убийств... Может, на деле все же обойдемся простым запугиванием адскими гончими и прочими божественными атрибутами?       Но вернемся к высокому собранию.       Хорошо, что некоторые акценты были расставлены еще вчера, и когда на следующий день совет все-таки состоялся, меня не стали заваливать требованиями немедленного разрешения территориальных споров с приложением карт исконных родовых или племенных земель, которые вкупе не уложились бы и в материк Гондвана. Почти не поступало и скромных прошений о получении головы соседа (можно в копченом виде). Было почти спокойно и некоторые пожелания придерживались при себе, пока все потихоньку присматривались к тому, как пойдут дела. Если пойдут совсем плохо, всегда можно найти подходящий темный уголок и какой-нибудь тупой тяжелый предмет. Ну, это так, к примеру.       На большом куске пергамента с неким выскобленным священным текстом была начертана карта Британии. Прежнее содержание было выскоблено не мной, надо заметить, а заботливым Пеллинором, так что присутствовавшему архиепископу Карлионскому со свитой не на что было пожаловаться. Но уж карту я набросал сам и по ходу дела дополнял необходимыми пометками. На некоторых такое легкое обращение с картой произвело почти парализующее впечатление, но в целом благоприятное.       Карта была приколота к столу маленькими стальными гвоздиками с полукруглыми шляпками, основной рисунок прочерчен чернилами, а красной краской помечались территории, находящиеся под угрозой: а) внешнего вторжения морских пришельцев; б) набегов диких соседних пиктов; в) неразумного внутреннего правления мелких княжеств, не присоединяющихся к союзу и вставляющих всем палки в колеса; г) волчьих земель, где укрываются одни разбойники и кикиморы; д) существующих уже не первое поколение саксонских поселений – королевств, в основном, вдоль восточного побережья, крупнейшие из которых располагались одно в Эборакуме, другое в Кантиуме (для потомков – в Йоркшире и Кенте).       Наш разнесчастный Камелот оказался расположен в довольно-таки ненадежном месте, в одной из самых восточных частей страны, где и служил, собственно, форпостом, не зря же его назвали в честь бога войны.       Удивительно, конечно, как он еще не был захвачен, но тут постарались его дурная слава, Пеллинор, друиды, предыдущие желавшие его захватить претенденты, а также как раз соседние саксонские королевства, либо оттягивающие прибывающих на себя, либо составляющие им неодолимую конкуренцию, да и мелкие приграничные князьки, разгуливавшие здесь со своими войсками почти как дома и потихоньку отщипывающие для себя по кусочку то здесь, то там, так что довольно приличная часть уже оказалась все же в чужих руках. Следовало наведаться туда в ближайшее время и хорошенько все разъяснить – тем более, все это находилось лишь в немногих часах пути – пометить, как говорится, территорию, собрать клятвы верности со всех, с кого не собрали в Лондоне, или попросту прищемить кое-какие хвосты.       Но сперва, пока все находились под рукой, со всех нужно было стребовать отчет о текущем состоянии дел – просто для статистики, что заняло ужасающе долгое время, потраченное на всякие преувеличения, увиливания или препирательства – и обсудить проблему дальнейшей связи. Так как информация – дело великое, а дороги, увы, место гиблое, и для гонцов не в последнюю очередь, то для такого дела придется или снаряжать целые отряды или, по возможности, передавать вести по цепочке, по принципу испорченного телефона. А чтобы телефон и впрямь не слишком портился, требовалась некая группа инспекции, что курсировала бы по заданным маршрутам и без оных, проверяя достоверность приходящих сообщений или причины их отсутствия.       Такую службу я с ходу предложил назвать странствующим рыцарством – соберем желающих искать приключений себе на голову, и пускай себе путешествуют. Юмора, конечно, никто кроме Гавейна, Ланселота и Галахада, не оценил. Назови я этих странников рыцарями плаща и кинжала, тоже никто бы глазом не моргнул. Смысл, причем, был бы почти тот же.       Заодно, многие пожелали оставить в Камелоте по какой-либо части своих людей в качестве постоянных представителей. С одной стороны, это были те же рыцари плащей и кинжалов, с другой, не в пример иным посольствам, они, из чисто материальных соображений, поступали в наше полное августейшее распоряжение. С чем и были приняты, с принесением соответствующей присяги – процедуру приводить бессмысленно, так как в вопросах вероисповедания наблюдался полный разброд и всякий понимал самые страшные клятвы по-своему. К жиденькому гарнизону Пеллинора дополнение вышло неплохое, хотя Пеллинор упоминал, что просто не счел нужным собрать вместе все патрули, продолжающие и теперь курсировать по территории и с которыми мы еще познакомимся позже.       Возможно, вдохновленный неопределенностью последней церемонии, архиепископ Карлионский полюбопытствовал, когда же я собираюсь в Карлион для христианской коронации. Когда разберусь со всем остальным, – заявил я. Если гора не идет к Магомету, гора может и подождать, пока Магомет соизволит к ней прогуляться. Разумеется, вслух я этого не высказал, за отсутствием в нашем здешнем прошлом такого исторического персонажа как Магомет, время для которого наступит лишь век спустя. Архиепископ задумался, но обижаться пока не решился, хоть и намекнул, что можно бы сперва и заручиться поддержкой наиболее сильной в Британии конфессии со времен императора Константина... Друиды с последним решительно и шумно не согласились. Так что христианство пришлось пока признать не сильнейшей, а одной из сильнейших конфессий, чтобы не приключилось немедленной войны на почве религиозной розни. Или резни. Друид Маэгон так схватился за свой посох, будто в нем был припрятан клинок.       – Однако надобно отметить, – добавил я, – что в Камулдунуме Церковь вот уже несколько лет, как не существует вовсе.       Архиепископ закивал, не сводя с меня подозрительного взгляда – мол, не скажу ли я теперь, что она тут и дальше даром не нужна.       – Находя это исторически несправедливым, думаю, что пора восстановить здесь епархию, – продолжил я к его облегчению. – С одним условием. – Он опять насторожился. – Епископом Камулдунума я хотел бы видеть святого отца Блэса, в чьем благочестии я уже имел возможность убедиться лично.       Кей подавил смешок, глядя на ошарашенного Блэса, похожего на воробья, застигнутого сногсшибательной новостью в момент сосредоточенного купания в пыли. В отличие от упомянутого святого отца, Кей, граф Эктор и даже Бран уже были посвящены в этот маневр заранее.       Архиепископ слегка смешался – естественно, ведь по нашим сведениям он успел пообещать это место другому. Но только слегка, и раз таково было условие укрепления позиций в этой части страны, а вразумительных протестов у него не нашлось, он, можно даже сказать – с радостью, согласился. К нашему вящему удовлетворению.       – О, не пошли ему, Боже, судьбы Томаса Бекета!.. – приглушенно заунывно затянул «сэр Гавейн» на манер литании.       – Блэсу или архиепископу? – поинтересовался я. Олаф фыркнул.       Религиозная тема временно была исчерпана.       Никто сперва не понял, почему я с рассеянным видом отметил красной краской область в восточной части Уэльса. Только Мельвас вдруг проявил похвальное любопытство:       – А там-то что?       – Человечина, – ответил я. – Жареная. Или разложенная птицам на корм. Знаете, такой очаровательный обычай – истреблять поголовно поселения вассалов соседа, чтобы подорвать его хозяйство. Тот, кто это сделал, наверняка знает.       Что-то все затихли, выжидая. Только собаки под столом продолжали шумно возиться в тростнике. Мельвас пару раз оглянулся и озадаченно сказал:       – Это не я.       – Верю. – Вряд ли он стал бы отпираться. Хотя это ничего не говорило о его невинности в других случаях. К тому же, как говорится, что творится по традиции, то почти то же самое, что творящееся по неведению, и смертным грехом это признать трудно. Ясное дело, что только у ленивого рыльце не в пушку. – Что ж, конечно традиции есть традиции. Но в следующий раз подобное уменьшение населения в Большом королевстве будет почитаться за государственную измену и повлечет за собой заслуженную кару. – Говоря это, я посматривал в сторону Родарха Деметского, высокого румяного субъекта с детским выражением лица, несмотря на не менее чем четыре десятка прожитых лет, и тот потихоньку заливался малиновой краской, в остальном, впрочем, стойко делая вид, что ничего не происходит. Дело в том, что Марцеллин отыскал на «месте происшествия» некую слегка обгоревшую тряпочку с плотной вышивкой, и когда он ее выстирал, то увидел нечто весьма похожее на значок деметского сокола, которому, как он полагал, было там не место. Так уж вышло, что регедцы к таким делам спокойно не относились.       – Адская гончая всегда берет след, – скучающим голосом заметил «сэр Галахад».       Все в гробовом молчании уставились на него. И в воздухе отчетливо разнесся запах страха. Родарх вскочил с места, его, похоже, чуть не хватил удар и, неуверенно потоптавшись, снова сел, в совершенно расстроенных чувствах. Фризиан решил, что жизнь удалась.       А чуть позже, подкрепившись после таких переживаний трапезой и возлияниями, и наметив несколько подходящих жертв в списке тех земель Камулдунума, положение которых следовало «разъяснить», все с большим воодушевлением погрузились на коней, отправляясь на славную потеху.