Драконье царство

             Немного походило на дежа-вю, но совсем немного.       Мы уже миновали великую стену, отстроенную отнюдь не китайцами, а римлянами, может и не столь же «великую» как первая, но все же внушительную – шутка ли перегородить не такой уж маленький остров из края в край, пусть и в узком месте. Это и называлось стеной Адриана или Адриановым валом, протяженностью в сто километров от залива Солуэй-Ферт до Уоллсэнд-он-Тайн, из торфа и камня. Вдоль ее северной стороны был выкопан ров в три метра глубиной и девять шириной, а вдоль южной сооружена насыпь, чтобы легче было взбираться наверх. Через каждые семь километров она была укреплена крепостями, а через каждые полтора – фортами поменьше, каждый с парой дозорных башенок. Дальше на север остров пересекал еще заброшенный некогда вал Антонина, имелся и вал, отделявший центральную Британию от Уэльса – методичные ребята были эти римляне, не ленивые. Стена все еще неплохо сохранилась, хотя прежней функции уже не несла. Однако же понемногу она все еще использовалась. Несмотря на избыток проходов в ней, мы выбрали путь через одну из крепостей-фортов, занятую отрядом саксов, затратив на это не больше часа и применив минимум осадной техники, благо с южной стороны сделать это было раз плюнуть. Восстановив временно утраченные права на форт, мы двинулись дальше и теперь снова подходили к реке, именуемой Дуглас… У которой собирались в более или менее единое целое «темные» силы саксов, пиктов и скоттов, вдохновляемые Бальдульфом.       Эта река Дуглас была уже притоком Клайда, а не Трента, и дело происходило в местности, которую позже назовут Шотландией. Несмотря на последнее обстоятельство, назвать эти земли исконно принадлежащими скоттам сейчас согласились бы немногие. Не так давно скотты переселились сюда из Ирландии, а в данных областях и вовсе еще были чужаками, что давало нам полное подобие права не соглашаться с выбранным ими укладом жизни и политической линией и словом и делом наставлять их на путь истинный. С пиктами дела обстояли сложнее. Для них мы сами были относительными новостями и достойными всяческого возмущения агрессорами, преемниками римлян. Но поскольку данное статус-кво сохранялось уже достаточно долго, а кто слишком уж старое помянет – тому глаз вон, на это возмущение тоже не стоило слишком обращать внимание. Но можно было пообещать им в случае мира более выгодные условия, чем могли предложить наши противники. Причем действительно, хоть и «чуть», но более выгодные, а не с три короба золотых гор и звезд с неба, что обычно кончается какой-нибудь подлой резней под сурдинку (становящейся после достоянием многих легенд и героических песен), когда опасности, грозящие недолговременным вынужденным союзникам, остаются более или менее позади.       Свои обещания мы распространяли и посредством обычным образом распускаемых слухов, и при слабом подобии переговоров, и со специально засылаемыми в стан неприятеля при помощи стрел посланиями, которые, – была на это некая эфемерная надежда, – кто-то сумел бы прочесть. Ведь латынь такая вредная штука, что хоть многие ее демонстративно не любят, но, считая себя образованными людьми даже по местным порой нарочито диким меркам, представители знати почти во всех уголках этого острова предпочитали на всякий случай ее или выучить, дабы таким манером «знать врага в лицо», или по меньшей мере держать под рукой переводчика.       Как бы там ни было со слухами, намеками и переговорами, вторая битва на реке, именуемой Дуглас оставалась неотвратимой. Не исключено, что она могла быть решающей. Быть может, для кого-то – второй шанс? Никогда ведь ничего не повторяется совершенно одинаково.       Да, на этот раз все было по-другому.       Теперь, над этой рекой Дуглас, ярко сияло солнце, а армии казались почти равными по силе и Бальдульф вел себя куда более церемонно и рыцарственно, чем его брат. До начала сражения мы встретились посреди поля, замкнутого с двух сторон собравшимися войсками, а с третьей – холодной змеей реки, по инициативе самого саксонского предводителя. Причем выехал он в середину демонстративно один и, подумав немного, я отослал назад Кея и Пеллинора, вознамерившихся было меня сопроводить. Они, конечно, поворчали, но не стали портить картину численным перевесом и вернулись назад с наказом возглавить атаку, если произойдет что-то непредвиденное.       – Великая встреча, – неторопливо проговорил Бальдульф без тени иронии, и в глазах его мелькал живой интерес и сдержанное воодушевление. – Давно не знали мы столь славных битв, будто времена славы миновали и время подвигов прошло. Хвала богам, может и на наш век что-нибудь перепадет!       – Может и перепадет, – согласился я, не без некоторого невольного к нему расположения. Бальдульф весьма отдаленно походил на брата. Был он и выше и легче и подвижнее и, что делало его особенно привлекательным даже в качестве врага – не в пример поэтичнее. Менее задавленный государственными делами и помыслами, он мог позволить себе роскошь еще не стать законченным циником. Зато герой другого лагеря из него получался замечательный, он и сам, судя по всему, относился и к себе и к жизни откровенно эпически. – Как я понимаю, без славной битвы ты не уступишь.       Бальдульф засмеялся, сверкнув здоровыми крупными зубами, разве что в паре мест надтреснутыми. Его буланый конь переступил копытами, Таранис подозрительно повел в его сторону ухом, но не шелохнулся.       – А может, и вовсе не уступлю!       – Одни боги знают, – ответил я вполне миролюбиво.       – А может, они еще не решили, – беспечно качнул головой Бальдульф. – Для этого-то и нужны битвы.       – Значит, думаешь, войны идут тогда, когда боги сомневаются? – спросил я с любопытством.       – Я так думаю, – кивнул он. – Хотя многие думают иначе. Когда боги не знают, как сделать лучше, они дают во всем разобраться людям и смотрят, что получится.       Настал мой черед смеяться.       – Мир твой светел, Бальдульф. Он мне даже нравится.       – Да и мне тоже, – весело признался Бальдульф. – Сколько можно говорить о судьбе? Наверное, и боги любят неожиданности, иначе унылой была бы их долгая жизнь.       – И бессмысленной наша, короткая, – согласился я. – Что же, если все в наших руках, решим все сами?       – Решим, – бодро ответил Бальдульф. – Я бы предложил поединок, – заметил он небрежно, явно уловив намек в моих словах, и на удивление одновременно хитро и откровенно вильнул в сторону, – но это слишком ясно, мы почти не оставим судьбе выбора. Пусть начнется сражение многих против многих, не будем вынуждать богов давать знаки, которые они, быть может, не хотят давать. Пусть все решают люди.       Я посмотрел на него чуть прищурившись.       – Иными словами, ты отказываешься от поединка?       Бальдульф посерьезнел.       – Могу сказать лишь одно. Чем ни закончится наш поединок, этой битве все равно быть. Никто не отступит.       – Ты хочешь, чтобы пролилось столько крови?       Бальдульф чуть удивленно поднял брови и медленно, будто с сожалением, покачал головой.       – Кровь сама желает пролиться, – он кивнул на ряды своих воинов. – Я веду их, но они отвечают за себя сами. Никто из них не откажется от славы. Если желаешь, мы вступим в бой. Если в случае моей победы твои войска отойдут, я, может быть, буду рад, но мои воины будут разочарованы и едва ли я смогу удержать их от преследования. А в случае твоей победы они не уйдут и сразу начнут битву.       – Благодарю за откровенность, – ответствовал я, задумчиво оглядев Бальдульфа. Возможно, имело все же смысл лишить его войска полководца, но…       – Так что ты решишь? – светло и спокойно спросил он.       – Возвращайся к своим войскам, Бальдульф, – ответил я.       Он посмотрел на меня пристальным взглядом, будто пытаясь оценить, было ли это оскорблением или простым согласием с разумностью его доводов. Должно быть, все-таки вторым. Чего бы мне ни хотелось, это не значит, что того же хочется этому миру. И что «кровь сама желает пролиться» – это было чистой правдой. Они должны сами узнать свою силу.       Наконец он кивнул, как будто очень понимающе, и развернул коня. Я сделал то же самое и мы вернулись к своим войскам.       Так и началась вторая битва при Дугласе. Без особенных тактических маневров, сама чем-то похожая на поединок, но развернутый, помноженный на тысячу раз. Но совсем без маневров не обошлось. Пеллинор по моему поручению обошел противника с фланга на некотором отдалении, прикрытом холмами и чахлым лесом, чтобы зайти ему в тыл, но это компенсировалось точно таким же маневром со стороны Бальдульфа. За холмами два посланных нами отряда встретились, и там произошло еще одно обособленное ожесточенное сражение. Противостоял Пеллинору во главе своего небольшого войска некий выдающийся по слухам сакс с легендарным именем Беовульф, по странному совпадению прозываемый победителем чудовищ, хотя для классических легенд о Беовульфе было, пожалуй, рановато, так что наверняка мы имели дело с тезкой или неким компонентом собирательного образа… Хотя – легенды могли оказаться более древними, чем время, к которому относятся их зафиксированные образы.       Но это за холмами, а на главном поле разворачивалось нечто посерьезнее встречи с Кольгримом. Отряды Бальдульфа, в отличие от той сборной армии, устрашающей скорее лишь своей численностью и не ожидающей никакого серьезного отпора, были сплоченными частями, действующими согласованно. И к нам они относились не в пример серьезнее, тем более что и выглядело наше войско теперь куда сильнее и внушительнее, чем прежде. Так что схватка вышла если не эпической, то жестокой. И как бы ни хотелось свести потери к минимуму (чего откровенно не одобрял старина Клаузевиц), достичь этого можно было только одним путем – нанесением больших потерь противнику. Решение, конечно, половинчатое, но из двух зол… обычно выбирают чужое.       Классические клинья саксов и фаланги их союзников, составлявшие причудливую аппликацию, двинулись вперед.       Мельвас был весь в предвкушении. Кей немного приуныл и заявил, что так отвык иметь дело с достойным противником, что даже не хочет сразу его лишаться. На что я напомнил, что даже достойный противник – вещь относительная, кто знает, как все обернется, если дать ему выиграть. Откуда берутся сказки о рыцарях, превращающихся в драконов, после того как они сами побеждали драконов? Просто изначально грызутся друг с другом, как правило, именно драконы – как в пророчестве Мерлина, что бы они сами об этом ни думали и в какие бы сверкающие доспехи не рядились – чешуя и есть чешуя.       Обошлось без всякой кавалерийской атаки в начале, если не считать битвы за холмом. Заиграли сигнальные рожки и первыми с той и с другой стороны выдвинулись лучники. После получасовой перестрелки без особенных последствий, кроме как от нескольких залпов из наших катапульт, – к слову сказать, и у Бальдульфа имелись катапульты, но их расчеты были менее точны и наши своей меткостью явно раздражали врага, – Бальдульф наконец все же повел прямую атаку – сперва конница, чтобы пробить и смешать наши ряды, за ней пехота, для суровой методичной работы.       Наши стрелки перестроились, отступив назад, за копейщиков и отойдя к флангам, пехота выставила копья. Но стрелкам на флангах пришлось отступать шустрее, чем они рассчитывали – конница Бальдульфа не стала пробивать фронт направленным ударом, нарываясь на копья в силу собственной инерции, а рассредоточилась небольшими группками, преследуя любую мелкую цель, мельтеша и больше отвлекая, пока не подойдет пехота, а заодно стремясь пробиться к катапультам, чтобы разобраться с ними поближе. Что ж, тоже разумно.       Отступившие стрелки перешли на прицельную стрельбу, а наша конница, вступив в схватку, принялась разметывать разрозненные группы кавалерии противника, которым не удалось вновь собраться вместе и пришлось отойти назад, и перешла в контрнаступление, врезавшись в подходящую пехоту. Все-таки бой был упорный, отряды Бальдульфа по большей части стояли насмерть и стали отступать не раньше, чем от их численности осталось меньше половины.       Да и на нашей численности все сказалось не лучшим образом. Мы потеряли убитыми больше двухсот человек, и еще сотни были ранены. В том числе Кей, чуть не потерявший левую руку от удара боевого топора, но отделавшийся глубокой раной в мякоти плеча и царапиной на кости, Мельвас, получивший стрелу повыше правой лопатки и Пеллинор с рваной раной в боку, от копья с гарпунным наконечником, которое он вырвал из себя сам. Марцеллин, защищавший Кея, в самом начале выбыл из строя с трещиной в черепе, ему повезло, что в сутолоке его не затоптали. Я обошелся одними ссадинами и иссеченным щитом. Таранису досталось больше – неглубокая, но неприятная рана от копья поперек груди, когда мы врезались в их пехоту и рана от косы, от которой он охромел на правую переднюю ногу, впрочем, не настолько, чтобы прекратить его военную карьеру.       Встретиться с Бальдульфом в бою мне так и не довелось, хотя он постоянно находился где-то поблизости, но в то же время держался на безопасном расстоянии, контролируя действия своих людей. Охотиться на него нарочно, пренебрегая здравым смыслом, я не собирался, тем более что, похоже, он на это рассчитывал. Безосновательно. Если при первом Дугласе мне действительно было необходимо вынудить Кольгрима к поединку из-за большого перевеса его сил, то теперь, когда ситуация переменилась и моя армия умножилась и числом и опытом, а противостоящие ей войска были организованней и подготовленней, и на их счет я тоже не обольщался, бесполезно было пробовать заманить меня перспективой поединка подальше от моих людей. Всерьез так всерьез, раз уж мы так решили.       Бальдульф мелькал в отдалении, то там, то тут, беспрестанно отдавая приказы и подбадривая своих воинов. Его и впрямь стоило опасаться больше, чем его брата, несмотря на все его обаяние. А вернее, и благодаря последнему. Я видел, с какой верой его люди смотрели на него, с какими воодушевлением и решимостью стеной напирали на британцев. Тут нечего было и думать отвлечься хоть на мгновенье, и я носился от одного отряда к другому, от одной случайно сбившейся кучки к другой, также ободряя их, отдавая приказы, как им поступить в этот момент наилучшим образом, и по мере возможности помогая и выручая, рубя всех, кто только из неприятеля подвернется по дороге. Кажется, я давно потерял голос, себя я уже не слышал, но они слышали и кидались вперед на врага с такой верой, что даже становилось больно. Где-то там, под холодной и одновременно яростной отстраненностью, вперемешку со сдерживаемым азартом, что находит в бою, я утешался тем, что если они и умирали, то умирали счастливыми, гордыми собою и своим королем.       Если это было им нужно, почему не дать им этого?       А что иначе? Все равно ведь – ничего хорошего и никто не вечен.       Я рассек очередного встретившегося сакса от плеча до грудины, следующему воткнул меч в горло. От крови и пота становилось уже не продохнуть. Кей старался не отставать от меня, но явно начал выдыхаться и я оставил его временно командовать одной смешанной группой всадников и пехоты, чтобы потом забрать его оттуда и перебросить куда-нибудь еще. Но возвращаясь, застал ситуацию сильно переменившейся. То ли Кей пробился слишком вперед, то ли саксам удалось потеснить бриттов рядом с его отрядом, и теперь их зажимали в тиски и начали отрезать. Не иначе где-то неподалеку пронесся Бальдульф. Пока Кей сражался с одним противником, к нему слева подскочил другой, невысокий, но коренастый ловкач на лохматой соловой кобылке, и косо ударил его топором. Первый удар Кей отбил щитом, но дерево щита при этом раскололось. Ответить ударом на удар он не мог, так как нападавший на него справа именно в этот момент старался достать его мечом.       Во главе своего отряда я вклинился в напирающую волну атакующих, сперва неподатливую, а потом лопнувшую под напряжением как слишком натянутая резина. Теперь уже мы хлынули волной, окружающей истомленный отряд Кея, и на полном ходу я сбил сакса в этот момент уже почти беспрепятственно ударившего Кея топором по руке. Сакс рухнул вниз, Кей покачнулся в седле и чуть не последовал за ним. Я подхватил его и поглядел на его руку. Кровь текла ручьем сквозь прорубленный кольчужный рукав.       – Возвращайся, – велел я ему, – теперь уже недолго.       Кей упрямо покачал головой и снова покачнулся. Ну что с ним делать?       – Перевяжите его, – приказал я двум солдатам, бывшим поблизости. Самому было все-таки как-то недосуг.       Оставалось только побыстрее со всем покончить. Я встретился глазами с оказавшимся поблизости Мельвасом, ухмылявшимся еще более злорадно и зловеще, чем перед боем, и кивнул ему.       Мельвас кивнул в ответ и с диким жутким кличем: «С нами бог!», подхваченным британцами по всей линии, ринулся за нами вперед, сметая все на своем пути. Через несколько мгновений я с опозданием удивился и задумался – какого именно бога Мельвас имел в виду, употребив это слово в единственном числе? Заподозрить его во внезапном сочувствии к христианству было бы так же странно, как увидеть его без его боевой раскраски. Но пришлось тут же выкинуть это из головы, примитивные мясорубки мало располагают к абстрактным размышлениям. В какой момент Мельвас успел поймать стрелу, я уже не видел. Должно быть тогда, когда докрамсывал пехоту Бальдульфа, не успевшую организованно отойти с поля.       Напоследок нас отвлекла почти курьезная атака – на налетевших колесницах. Не ожидал, что придется всерьез с ними столкнуться. Хотя перед боем, конечно, видел, как они выстраиваются в задних рядах, но до последнего момента в сражение они не вступали. Их присутствие можно было посчитать чьим-то чудачеством. Двухколесные анахронизмы, снабженные серпами на ободах колес или косами на осях (а кто-то ведь утверждал, что скорее всего такого никогда не было и все это сказки) – они должны были быть не менее опасны для своих, чем для противника, то есть для нас. Скорее, элемент простой психической атаки, и им удалось внести свою долю сумятицы.       Управляли ими невысокие жилистые возницы в ярких одеждах, а такие же, как они, воины, прикрываясь щитами, ловко метали во все стороны дротики, стреляли из пращей, а израсходовав все метательные снаряды, рубились мечами.       Это было что-то вроде летучего отряда камикадзе, прикрывавшего отступление армии Бальдульфа. Что такое осторожность, им было неведомо, лишь бы учинить побольше разрушений. Войска неприятеля поспешно уступали им дорогу (если успевали – кое-кто не успел, но что значит неудача единиц ради общего блага?) и, перестроившись, организованно отходили с поля.       Наши стрелки немного растерялись. Чтобы привести их в чувство, пришлось подскакать к ближайшему и выхватить у него лук. Благо, он сразу сообразил что делать, и тут же сунул мне стрелу. Развернувшись, я засадил стрелу в глаз одному из возниц. Дальше дело пошло бодрее. Особенно когда, подавая дурной пример, я рванул навстречу мчавшейся, потерявшей управление колеснице, и вонзил клинок в горло лошади. Общество защиты животных когда-нибудь выставит мне крупный счет... Если поймает. Затем пришлось перескакивать через попавшую под ноги Таранису косу, а затем я услыхал, как некто мудрый громогласно советует тем, кто находится ближе и вооружен топорами, нещадно рубить все сооружение, начиная с кос и кончая лошадьми и пассажирами. Можно еще и копья в колеса повставлять. Оказывается, этим умником по-прежнему был я. Значит, голос еще не потерял: пустячок, а приятно.       Вскоре злосчастные колесницы были безнадежно и зверски порублены и растоптаны.       Прошло немногим более пары часов с нашего разговора с Бальдульфом, как мы выиграли и эту битву. Выиграл свое сражение поменьше и Пеллинор. Может, Беовульф и был победителем чудовищ, но такое чудовище как Пеллинор оказалось ему пока не по зубам. Беовульф все же вышел из схватки живым, лишь отступил под воздействием непреодолимой силы. Пеллинор же, несмотря на поредевшие ряды бриттов под его началом, не отклонился со своего пути и завершил маневр, зайдя саксам в тыл. Серьезного урона нанести им он уже не мог, но сыграл свою роль в окончательной деморализации противника и скорейшем оставлении им поля битвы. Встреча с отрядом Пеллинора на другом краю поля ознаменовалась радостными криками бриттов, воочию узревших свою победу.       К сожалению, на этот раз никто не перешел на нашу сторону, по крайней мере, организованно. Войска Бальдульфа рассеялись и отступили в относительном беспорядке только затем, чтобы потом соединиться где-нибудь еще. Хорошо еще, что местное население, за исключением именно тех, кто поддержал Бальдульфа личным присутствием и оружием, не было столь идейным, иначе прямо и не знаю, как можно было бы назвать эту войну справедливой.       Только не говорите, что я издеваюсь.       Убедившись, что поле битвы осталось за нами, бритты некоторое время преследовали отдельные группки неприятеля, но довольно скоро оставили это, повинуясь моему приказу. Бритты ведь народ увлекающийся, терять же его по пустякам даже в небольшом количестве (а попробуй они соревноваться друг с другом, количество может оказаться и не таким уж небольшим) было ни к чему.       Пришло время считать потери и считать оставшихся в строю. Первым делом я торжественно поприветствовал Пеллинора и убедился, что, несмотря на полученное ранение, он живее всех живых и даже доволен жизнью, за исключением того, что ему не удалось прихватить с собой голову Беовульфа в качестве трофея.       – Славная была битва, – серьезно возвестил Пеллинор, – но этот трус, схватившись со мной, понял, что ему не выстоять, улучив мгновение спешился, подхватил с земли копье, швырнул в меня и вновь вскочив в седло умчался прочь, делая вид, что думает, будто уже поразил меня насмерть. Каков наглец!       – Со страху чего не сделаешь, – посочувствовал я Пеллинору. – Ничего, может, не в последний раз.       Пеллинор со зловещим хрустом расправил суставы.       – В следующий раз он так просто от меня не уйдет!       – Будем надеяться, что в следующий раз так просто не уйдет и Бальдульф.       – Вам так и не довелось сразиться? – полюбопытствовал Пеллинор.       – Сражение между нами было другого рода, – ответил я, но допускаю, что смысл этого ответа остался для Пеллинора туманным. На том мы с королем несуществующего в этом мире королевства и расстались. А ведь многие из нас, встретившихся в этом мире, могли бы сказать, что царство наше «не от мира сего». Не только мы с Пеллинором – все, кто станут когда-нибудь лишь персонажами легенд, не связанных по сути с каким-то определенным временем или местом.       Следующим я разыскал Мельваса, сражавшегося рядом со мной в начале последней атаки. Конь его был убит и, окруженный горсткой своих людей, он не желал подниматься с груды мертвых тел, на которой сидел по-хозяйски, с трудом держась прямо и не позволяя никому к себе приближаться. Спешившись, я подошел к странной компании, люди тут же расступились.       – В чем дело?       Мельвас попытался сесть еще прямее, чем раньше и даже изобразил что-то похожее на ухмылку.       – Мы победили, – сказал он гордо и в то же время как-то убито.       – Я заметил. – Над плечом Мельваса криво торчала стрела с черным оперением, еще не обломленным, хотя она ему явно мешала. Похоже, он желал сломать ее сам, но достать ее за спиной ему было никак не по силам, что и раздражало его донельзя.       Не обращая внимания на его настороженный взгляд и что-то похожее на ворчливое квохтанье, по крайней мере, меня он прогонять постеснялся, я присел рядом, по необходимости уперевшись коленом в чей-то труп и озабоченно оглядел стрелу. Судя по тому, как эта штука торчала, сидела она достаточно глубоко, и вполне могла повредить легкое. Выдергивать ее сейчас, конечно же, нельзя было ни в коем случае, а вот обломить все же стоило, но сделать это осторожно, что и впрямь не всякому доверишь. Раздражение Мельваса я понял.       – Я убил этого поганца, – проговорил Мельвас, явно пытаясь отвлечься. – Понял, кто это, когда обернулся, он еще не опустил лук. Валяется где-то подо мной.       – Ясно, – ответил я и мельком глянул вниз.       И через мгновение глянул туда снова, с удивлением уловив нечто знакомое. Один из мертвецов все еще сжимал в руке стрелу, такую же как та, что я собирался сломать. А вот его почти детское и одновременное наглое лицо, как ни странно, наглое даже сейчас, хоть и застывшее и перепачканное, помнилось мне совсем по другому случаю. Это был тот самый парень, что невзначай пытался застрелить меня в Камелоте, после чего был с позором изгнан из доблестной британской армии как яркий пример насквозь никудышного стрелка. Похоже, в войско противника он влился куда как органично. Если, конечно, когда-либо всерьез его покидал. Должно быть, личность была в чем-то незаурядная. Жаль, его истории я никогда не узнаю. Даже легенды.       – Знакомый труп! – воскликнул я.       – Где?.. – заинтересовался было Мельвас и сдавленно ойкнул – в этот момент я сломал стрелу, когда он этого не ждал.       – Неважно. Поехали отсюда, твоей стрелой надо заняться серьезней.       – Как скажешь, – обреченно согласился Мельвас и повеселел. – Хорошо мы их разгромили. Между прочим, на моей родной земле!       – Знаю, король Клайдский. Кстати, а где тут Стрэтклайд? – полюбопытствовал я, вспомнив более известное королевство с похожим названием.       – Кто? – удивился Мельвас. – Что это такое?       – Так, Бальдульф что-то ляпнул, – солгал я.       – Вот скотина, – прошипел Мельвас. – Лишь бы все по-своему назвать. Нечего им тут шляться…       Хотя Мельвас продолжал бурчать в негодовании, мне удалось почти без сопротивления с его стороны водрузить его на лошадь одного из его людей и отправить всю их компанию в лагерь. Сам же какое-то время еще провел на поле, изучая исход битвы. Тот, кто думает, что это приятное занятие, жестоко ошибается. Более половины войск Бальдульфа остались тут, на месте, и кто еще не был мертв, мог надеяться лишь на быструю смерть от рук бриттов, собиравших своих раненых и павших, или на то, что их пощадят в обмен на клятву присоединиться к нам или впредь никогда не поднимать против нас оружие. По крайней мере, приказ такой был. Что-то большее для них я был сделать не в силах.       Наконец и я отправился в лагерь, пересчитал ближайших друзей и соратников, проверил как их лечат, – оказалось, совсем неплохо на их лад, так что я не стал сильно вмешиваться, – поздравил Кея и Марцеллина с тем, что они живы, хотя мы не виделись почти целый час, и дал бедняге Таранису передохнуть, пока мы обсуждали наши дальнейшие планы. Бальдульф, Беовульф и некоторые другие предводители саксов оставались живы и здоровы, часть их войска также, и прочие разрозненные враждебные силы блуждали по окружающей территории вдоль и поперек. На какое-то время мы еще останемся тут, а затем, разделившись, исследуем местность от стены Адриана до вала Антонина, и совершим, пожалуй, небольшой рейд в Каледонию. А там можно будет понемногу и возвращаться, подчищая что-то на обратном пути. Кто знает, может, на этот год на этом можно будет остановиться.