Драконье царство

      – Сматываемся! – выпалил я воодушевленно, снова вваливаясь в «палату тайного совета». Заседавшие тут манекены подпрыгнули на месте от моего неожиданного вторжения. А в остальном тут ничегошеньки не изменилось – как сидели тут раньше, так и сидели. Прямо музей восковых фигур – аутентичные (хотя это еще вопрос – насколько аутентичные) старинные костюмы в соответствующем, безуспешно притворяющемся не фальшивым, интерьере. Только теперь тут был еще и Мерлин. Наш собственный, неважно Мерлин ли, зато совершенно точно – материальный.       – Так и будете тут сидеть, до самого нашего «антипришествия»? – нетерпеливо поинтересовался я.       Справедливости ради надо сказать, что я не дал им шанса успеть ответить и толком пошевельнуться. Оттого они и казались мне такими застывшими и замороженными. Выдержав паузу, которая была, должно быть, не длинней мгновения, и которую, возможно, почувствовал только я, я резко повернулся, крутанувшись на «каблуке», к Мерлину:       – Один вопрос! Ты же не заходил сегодня ко мне, чтобы заглянуть в мой терминал?       Мерлин ответил только озадаченным взглядом, подняв брови. Может, он и хотел что-то сказать вслух, но я сейчас реагировал быстрее. Тем более что и без слов все было ясно. Я энергично кивнул, поставив в воздухе мысленный восклицательный знак.       – Отлично! Значит, если только никто из нас не страдает раздвоением личности, у нас еще одна проблема с привидениями. И я думаю, нам стоит их всех забрать отсюда с собой и больше не засорять здесь пространство! А то становится уже не смешно.       – Делирий налицо, – с тяжелой мрачностью констатировал наконец сэр Гавейн.       – Налицо гениальность! – парировал я с возмущенной напыщенностью. – Только вы об этом не знаете! Помните призрака на холме, в тот день, когда мы убили несчастного дракона? Когда у меня дважды сломался меч – привет моему Танатосу, а, Антея?       – Не говори так! – напомнила, нахмурившись, фея Моргана. О, все в порядке! Разве мысленно я называю вас сейчас не по правилам? Просто так, для равновесия, чтобы призраки слишком не расходились.       – Ох, да ладно! Имена нами правят, а фантазии порождают призраков, которые смеются среди механизмов и бродят по холмам, как будто им больше делать нечего! Когда мы уберемся отсюда, они исчезнут вместе с нами. Это всего лишь побочный эффект.       Гавейн откашлялся.       – Повтори-ка еще раз, что именно теперь ты считаешь проблемой? Привидений?       – Да! Которые блуждают по коридорам и открывают ящики Пандоры так, чтобы их непременно кто-то увидел!       Я рассказал им о произошедшем, но реакция оказалась вялой. Мягко говоря.       – Ты меня пугаешь, – тихо проговорила Моргана.       – Да никого я не пугаю! – раздосадованно отмахнулся я. Мне не удалось произвести на них ни малейшего впечатления. Будто они оставались за ментальным железным занавесом. – Нет, я прекрасно понимаю, как это странно звучит, но ты можешь спросить Гвенивер, как все это произошло…       – То, что она обнаружила незакрытым твой терминал? И ты теперь списываешь это на призраков? Прости, но кажется, у тебя действительно огромные проблемы!       Я смотрел на Моргану, наверное, целую минуту. И никто все это время не нарушал молчания.       – Когда я говорю, что схожу с ума, мне никто не верит. Когда я говорю что не схожу с ума – тоже никто не верит. Что дальше, а?       – Просто прекрати вести себя как маленький!.. – Моргана, кажется, испытывала за меня страшную неловкость перед всеми – именно в этом выражалась ее забота. – Ты же выдумываешь? Сколько можно?       Я снова выскочил прочь из этой комнаты, со злостью хлопнув дверью. Хотя хлопать тяжелой дубовой створкой не так-то просто. Я, конечно, был перевозбужден, и это едва ли тянуло на норму. Но во всем прочем!..       Привалившись к упомянутой тяжелой створке, я яростно вперил взгляд в противоположную стену, тошнотворно толстую, каменную, основательную, с желанием раскрошить ее в пыль!..       И стены в это же мгновение вдруг содрогнулись от оглушительного раската грома, больше похожего на артиллерийский залп.       «Я сплю!» – подумал я чрезвычайно трезво и, нервно нашарив железное кольцо на двери, снова распахнул ее. Не оставаться же одному в коридоре. Который, к тому же, можешь невзначай обрушить неосторожным желанием. Надо же чем-то отвлечься.       – Знаете что… – прохрипел я.       Они, похоже, уже если не знали, то догадывались, так как с неподдельным интересом взирали на нижнюю часть Ланселота, торчащую из окошка, которое он буквально затыкал собой, увлеченно высунувшись наружу.       – Ого!.. – глухо донесся до нас его голос. – Тут такая штуковина в небе!..       – Летающая тарелка? – спросил я. Чем черт не шутит? – Прекратите уже делать вид, что не верите! Кому от этого лучше? Это же не мистика, это какой-то вид резонанса. Может, не у всех нас, но у меня это точно происходит. И когда нервы не в порядке, и в особых случаях, наверное, – «само по себе». Так что пока мы тут не натворили еще больших дел одним сознанием или подсознанием, надо действительно убираться, как только будет возможность.       – А может быть, стоит сделать наоборот? – поинтересовался наконец отец.       – В каком смысле?       – В таком, чтобы успокоиться, здесь и сейчас и, может быть, действительно более-менее сперва тут все исправить – одним только сознанием или подсознанием – раз уж мы так можем?       – Э… Послушай, если «призраки» начнут тут куролесить – я не уверен, что мы сможем по-настоящему всем этим управлять!       – Для начала – стоит успокоиться.       – Да неужели! – несмотря на затыкающего окошко Ланселота, что-то ощутимо сверкнуло, и он поспешно выдернулся обратно в комнату. Опять громыхнуло.       – Ну вот… теперь, когда я знаю, что мы на самом деле со всем этим резонируем, я даже остановиться не могу…       – Круто! – воодушевленно тряхнул головой Гавейн. – Мне бы так!       – Иди к черту…       Я вдохнул побольше воздуха.       – Там хоть тучи-то есть?       – Есть одна, – беззаботно весело подтвердил Ланселот. – Похожа на черную воронку и торчит прямо над замком! А больше ни одной!       – Дивно.       – Это просто совпадение, – нервничая, воскликнула Моргана. – Как жаль, что так не вовремя!..       – Не переживай. Я же знаю, что это реальность. Только резонансу это ничуть не мешает… Отличные спецэффекты. Когда-то и электричество сходило за мистику, а на самом деле – все обычно, объяснимо, закономерно. Вот здесь это так.       Нимье тихонько возбужденно подпрыгнула.       – В чем дело? Раздумываешь о том, кто придумывает наш собственный мир? Наше коллективное бессознательное, или чье-то постороннее?       – Там все может быть совсем не так!       – Кто знает, кто знает!..       – Там подобное знание может быть совершенно бесполезно! И бесполезно будет выдавать желаемое за действительное!       – Ага. – Если кто-то этого действительно желает.       – Такое знание тоже не совсем бесполезно, – рассудительно заметил Мерлин. – Давайте мыслить позитивно хотя бы напоследок, и посмотрим, что получится!       – Вот она! – усмехнулся я. – Магия в действии! Ничего, все равно уже недолго осталось!       – Давайте думать о хорошем.       – «Жизнь коротка – потерпи немножко!»              В ближайшие дни мы получили донесение из Корнуолла, о собирающихся там войсках. Не совсем нормальное явление по осени. Пусть и нельзя сказать, чтобы совсем неожиданное. Впрочем, войска пока никуда не двигались. Кадор и Константин как будто просто опасались нападения и тщательно готовились отразить его. Словно у них был какой-то достоверный повод остерегаться. И без слов всем должно было быть понятно, кого именно.       – Но ты ведь не собираешься на них нападать! – Кей выглядел недоумевающе и возмущенно.       – Конечно, не собираюсь.       – Но тогда какой смысл во всех этих полчищах? Они не захотят выглядеть дураками. Когда они соберут достаточную силу, им останется только напасть! Они понимают, что и для нас это очевидно. Выходит, они вынуждают нас напасть на них! И признать, что все их опасения имели основания, хотя их не было! – голос Кея напоминал глухое рыканье, если бы поблизости и так никого не было, он бы распугал всех случайных слушателей. Может, так оно и происходило, за дверями этого большого, прохладного гулкого зала. – Это очень плохо скажется на общем духе…       – Не вынуждают. Что они будут делать со всем этим войском зимой? Им все-таки придется напасть самим, чтобы не выглядеть дураками. И это очень плохо скажется на их общем облике.       – Ага. Но ведь мы-то войска не собираем! И значит, они будут в более выгодной позиции и даже смогут одержать победу!..       – Не будут в более выгодной позиции.       – Почему?       – Потому что будут выглядеть дураками и тогда, когда нападут. Не только, если останутся зимовать со всей своей армией. Кому они нужны? Кто их поддержит?       – Но кто остановит их вовремя? Они отлично знают, что делают!       – Думаю, что остановлю их.       – Как?       – Прокачусь к ним в гости – поговорю, выясню, что происходит, разберусь на месте.       – Значит, мы все-таки намереваемся собрать войска?       – Нет, не намереваемся. Я выеду с очень небольшим отрядом, этого хватит, чтобы разобраться.       – Но так же нельзя!       – Почему это?       – Ты просто напрашиваешься на предательство!       – Если они совершат его, им же хуже.       – Это каким же образом?!       – С какой стороны ни глянь… о них затем не вспомнят ничего хорошего!       – Если они победят – совсем неизвестно! А повсюду снова воцарится хаос!       – А ты этого боишься, Кей?       – А ты – разве нет?       – Нет. Какая разница богам, что тут у нас происходит? Если они этого хотели, если это было предначертано – я здесь. Если они хотят порядка и процветания – почему не позаботятся об этом сами? Но нет, всегда происходит что-то, что нам только мешает.       Кей, грузно опершись обеими ладонями о край стола и свирепо хмурясь, посмотрел на меня исподлобья.       – Это пустые разговоры! И ты об этом знаешь.       – Знаю. Я сам – пустой как эльфийский холм. И сосуд, ожидающий вдохновения. Если корнуэльцы чего-то желают, пусть встретятся с этим, и пусть боятся своих желаний. Я думаю, что смогу с ними разобраться.       – В одиночку.       – Ага.       – А тебе не кажется, что в некотором роде они на это рассчитывают? Им же известна твоя склонность вести себя странно.       – И проигрывать с наименьшими потерями.       – Ты сказал – проигрывать?!       – Я имел в виду – выигрывать. Оговорился.       – Знаешь, Артур, если бы ты не всегда был таким, я бы спросил, что с тобой творится. Но иногда я просто думаю, что ты слишком много имел дела с силами, которые нам непонятны, и потому разговаривать с тобой – то же самое, что говорить с кем угодно, но только не с человеком…       – А вот тут ты совершенно прав.       – С ветром, с морем – я не знаю, есть ли у них разум… Может быть и есть, только нам никогда его не понять. Именно поэтому, – он сделал паузу, потом махнул рукой, – кажется, что ты не можешь быть здесь долго. Это просто не твой мир.       – Спасибо, Кей. Так и есть. Vita brevis. И все мы в этом мире только гости.       – Некоторые – больше прочих!       – И это правда… Вот только ты не прав кое в чем. Просто ты этого не знаешь.       – В чем же?       – Многое из того, что тебе кажется странным – совершенно обычно и объяснимо. И на самом деле, все это человек может себе позволить. Самый обычный человек.       – Ненадолго.       – На сколько понадобится. Дело привычки. Или необходимости, или представления о том, как будет лучше. Или знания о том, что у тебя есть козырь в рукаве, или чужого незнания о том, что его у тебя нет. Но на самом деле ты отлично знаешь, что делаешь, хотя со стороны так не кажется. – Только не можешь этого объяснить при всем желании. Если бы конечно, последнее возникло.       Кей помолчал, потом озадаченно моргнул и потряс головой, будто отгонял наваждение.       – Странно…       – В чем дело?       – Я вдруг сообразил, что ты на самом деле моложе меня. Давно об этом не думал… – Всего-то на тройку тысяч лет. – И правда привык, что ты как будто слишком хорошо знаешь, что делаешь, но ведь это может быть совсем не так. Только азарт и удача, но в этом нет ничего нечеловеческого. Кроме того, что это по-настоящему опасно.       «На самом деле нет», – подумал я. Все могло бы быть еще проще и безопаснее, если бы мы использовали все, что могли. Но это то же самое, что приручать птиц – потом их уже нельзя выпустить на волю без того, чтобы они погибли.       – Иногда все бывает еще проще, чем кажется. Настолько просто, что знай ты, частью чего это является, это было бы невыразимо смешно и безответственно! И только ничтожной частью того, что может быть сделано. Иногда так трудно понять – почему бы не сделать больше, если это возможно? Почему не перевернуть все на свете с ног на голову, не разнести, не уничтожить – раз можешь? Кажется, что делаешь очень мало, и терзаешься из-за этого угрызениями совести. Но если сделаешь большее, что-то очень важное потеряет смысл. Весь окружающий мир станет бессмыслицей. И уже не будешь знать, зачем ты это сделал.       – О чем ты? – вопросил вконец опешивший Кей на эту внезапную тираду.       – Прости. Нет, правда. Просто не сдержался.       С самого начала.              

***

      Выезжая из Камелота, я уже знал, что не вернусь. И это меня не печалило. Почти. Не так, как могло бы еще месяц назад. Это ведь так же просто, как закрыть крышку ларца и отодвинуть ларец в сторону. И забыть. Засыпать со временем какими-то новыми вещами, событиями, идеями, воспоминаниями. Которые затем, когда-нибудь, тоже будут забыты. Уйти и отряхнуть прах.       В этом ведь есть что-то абсолютно замечательное – в том, чтобы никогда не возвращаться.       Колдуны пока оставались на месте. Ненадолго. Они догонят нас немного позже. Когда будет пора.       Мы собирались сделать с Корнуоллом то же, что обычно делал Константин со своими лошадьми – дать ему совершить ошибку. И тем вернее он ее совершит, чем дальше, на какое-то время, окажутся колдуны. В том числе, и Моргейза.       Может быть, мы не собирались бросать все в спешке, немедленно, едва увидев призраков, но это не значит, что мы не собирались поставить точку так скоро, как могли это сделать. И так хорошо, как могли.       Пока даже мало кто знал, что я еду в Корнуолл. Все полагали, что мы держим путь в Карлион, наконец-то договориться с архиепископом Дубрицием о торжественной коронации.       Но прежде чем мы покинули Камелот, произошло еще несколько забавных вещей. Всегда все самое веселое случается под самый конец. В самый раз для того, чтобы решить, что и тут было неплохо.       Во-первых, я понял, что Гвенивер наконец начала невольно побаиваться меня, после случая с открытым ларцом, и стала обращать все больше внимания на Мордреда. Он же так походил на меня, только был «более обычным».       Мордреда я большую часть времени прежде сознательно или бессознательно благополучно избегал. Ему тоже бывало не по себе, так что нельзя сказать, что у нас были шансы как следует сблизиться и хорошо узнать друг друга, но теперь, «на закуску», я наконец взялся изучить его получше. И очень скоро умудрился заметить, что почти перестал обращать внимание на наше сходство. Каким бы оно ни было, внешним или внутренним, слишком большую часть нас составляет память, и уж в ней у нас точно не было ничего общего, не говоря о том, что у меня ее было слишком много, и скоро я начал замечать другую проблему – собственно, нам просто не о чем было разговаривать долго. Меня совсем не интересовало всерьез то, что интересовало Мордреда – разве только в очень общих и абстрактных чертах, что само по себе было довольно скучно.       То же, собственно, и с Гвенивер – мне нравились ее теплота, человечность, непосредственность, но едва впитав их, я чувствовал, что этого слишком мало. Очень, безмерно, непростительно хорошо! Но только «на один день». Любой одной жизни слишком мало. Нам нужно было гораздо больше. Так уж мы были устроены.       Если бы я все-таки вздумал тут остаться, рано или поздно мне бы понадобилось завоевать всю Землю, просто от скуки, и приняться за какие-нибудь эксперименты по освоению ближайших планет почти на две тысячи лет раньше положенного. Но смутно чувствовалось, что это будет как-то нехорошо… Да и все равно довольно предсказуемо и скучно. Как игра в шахматы в одиночку. Да, можно было помечтать о чем-то простом и человеческом. Но очень недолго.       Можно было «помечтать» и о коронации – со вкусом обсудив все с предполагаемой родней – Лот и Моргейза снова были здесь, как будто предчувствовали, что что-то назревает. Впрочем, в том, что касалось Моргейзы, «как будто» отпадало. Но стоило заметить, она серьезно нервничала. Она довольно сильно изменилась с тех пор, как мы встретились впервые – и можно ли было сказать, что в лучшую сторону? Пожалуй, она почти перестала улыбаться. Похудела, осунулась – хотя это был не совсем физический эффект, и стала внешне мрачнее. И вместе с тем, как мне казалось, искреннее.       Лот, как был беспечен, таким и оставался. Разве что почуял запах еще большей власти и воспрянул, окрыляемый радужными надеждами. Пусть надежды эти даже ему не представлялись прямыми – занять когда-нибудь верховный трон. Я ведь был уже женат, и в перспективе право наследования уходило в сторону, избавляться же от меня было в корне неразумно, он потерял бы последние основания находиться к трону ближе. Но прямо сейчас он был близок, и это его радовало. Тем более, он видел мою благосклонность в ответ на свою некоторую наивность, и справедливо полагал, что этого в кои-то веки совершенно достаточно, чтобы держаться на высоте!       Так что и коронацию поскорее, до прихода зимы, он поддерживал со всем энтузиазмом. Как и Леодегранс, и едва не отплясывающий джигу епископ Камулдунума Блэс, решивший принять самое непосредственное участие в намечающейся великой мистерии. Бран, разумеется, проявлял некоторую апатичность.       А что призраки? Призраки больше не появлялись. Должно быть, оттого, что их раскусили. И гром больше не гремел с ясных небес – ведь основания к странным состояниям, их вызывающим, куда-то подевались. Не хватало перепадов в напряжении, или рассеялось уже накопленное.       Или они получили то, чего хотели?              – Моя дорогая сестра, ты давно хотела узнать, кто такой Мордред. Ты, конечно, имеешь на это право. И наверняка давно догадывалась о правде, но будет лучше наконец сказать об этом прямо, чтобы не было никакого непонимания и недомолвок.       Я сам привел к ней Мордреда, теперь, когда ее стража не сходила с ума от беспокойства, и жутковатая Летиция не болтала ногами на резном сундуке, а Лот не ломился в двери в безумной тревоге, подозревая бог знает что.       Моргейза и Мордред только взирали друг на друга с вежливым, до официальности, любопытством. Для них это было всего лишь «представление».       Я внимательно покосился на Моргейзу и, предупреждая ее досаду, заметил:       – Обещаю, теперь мы перестанем сыпаться с неба. По крайней мере, я надеюсь, что на этом «волшебство» заканчивается. Насколько мне известно, больше близнецов у меня нет.       Мордред с молчаливым изумлением поднял брови – насчет именно близнецов я ему пока не говорил. Бедвир, по-видимому, тоже. Но я ведь мог и просто шутить – и Мордред не отреагировал бурно.       А Моргейза резко вскинула голову, нахмурившись.       – У тебя их нет! – отрезала она. – Я присутствовала при твоем рождении. И не вздумай так шутить прилюдно! Это может иметь прискорбнейшие последствия, когда кто-то пожелает воспользоваться твоими словами против тебя!       Отпор был решительный. Что, неужели этот мир одобрит не все, что взбредет нам в голову?       – Разве здесь и сейчас – это прилюдно? – спросил я негромко.       – Почти, – сказала Моргейза, строго посмотрев на Мордреда. Которому стало очень неловко. Он переступил с ноги на ногу и посмотрел на меня с укоризной.       – Тогда ответь мне, почти прилюдно – кто из нас, по-твоему, настоящий?       Она посмотрела на меня с озадаченным возмущением. В изумительных синих глазах плясали гневные искры.       – Зачем ты вздумал меня испытывать? Затем, что я все это время приглядывалась к тебе для того, чтобы сказать, что это ты?! Не глупи! Твой ум подобен моему! И одно это с самого начала уверило меня в том, что ты не самозванец! А ты думаешь, у меня не было сомнений?!       – Я знаю, что были.       – И теперь ты вздумал посмеяться над этим?.. – Моргейза перевела дух, и в ее глазах появилась неуверенность. – Это оттого, как я встретила тебя тогда?.. Потому ты так шутишь?       – Разве я не мог так пошутить, если бы он не был моим близнецом? Стала бы ты мне возражать, если бы была точно в этом уверена? – Моргейза, конечно, была уверена – до моих слов и еще несколько раньше. – Я, конечно, присутствовал при собственном рождении, но скажу прямо – запомнил мало. Так что тебе, конечно, лучше знать.       Хотя иногда мне кажется, что кое-что помню. По крайней мере, мое сознание любит интерпретировать это как первое воспоминание. И оно кажется мне отчетливо-осмысленным, как будто у меня уже был какой-то прежний опыт, какая-то прежняя взрослая жизнь. Но случилось что-то катастрофическое, и я внезапно оказался там, где оказался, в абсолютно ни к чему еще не способном инертном теле, без всякого перехода, и никак не мог объяснить, что случилось, и что мне очень нужно куда-то обратно – а это было очень важно. Ведь там было абсолютно все, что я знал – разумеется, теперь я не помнил, что именно, но тогда, казалось, что помнил, очень хорошо и ясно это сознавал, и мое сознание в этом воспоминании представляется мне удивительно полноценным. Я помню оттенки сложных эмоций, я как будто понимал, что происходит, я знал, кто такие люди и чего они хотят. Я не мог ничего объяснить, но решил, что могу сделать это потом – и сделаю, ведь я помнил что-то очень важное, в этом было какое-то преимущество, отложенная вероятность реванша, и я не должен был это забыть. Да и как я мог забыть то, что помнил так отчетливо. А потом только смутно догадывался – что о каких-то других людях, о какой-то другой жизни, и о том, что должен что-то не забыть.       Но кто знает, что именно интерпретирует в подобное моя память. Всего лишь какое-то раннее переживание. Насколько раннее на самом деле? И разве в детстве мы кажемся себе детьми? Мы ведь были «с самого начала», а потом уже стали появляться все остальные. Какое-то время я точно был уверен, что я старше моей бабушки. Сознание, как будто, функционировало самым привычным образом. Только информации катастрофически не хватало, и оттого возникали самые странные гипотезы.       Так что, несмотря на это вполне яркое «воспоминание», я все же не уверен в существовании каких-то прошлых жизней. Хотя, если рассматривать мир как огромный компьютер, а нас, как информацию, которая может перемещаться с носителя на носитель… Но это всего лишь поэтическое допущение, пока не доказано, что «атомы можно увидеть», а «электричество – пустить по проводам и заставить его светить круглосуточно». И в отличие от доказанных вещей, это может навсегда остаться одной из «странных гипотез» – бесчисленных химер и утопий.       – И раз ты знаешь лучше меня, расскажи мне. Я действительно был один? Или усомнись во мне. Потому что, что значит «твой ум подобен моему»? На самом деле сходство, или только желание, чтобы это было так, потому что это нам понятно, или потому что каким-то образом тешит самолюбие.       – Ты думаешь, что это может как-то тешить самолюбие?!.. – Моргейза вспыхнула, и мне показалось, что я впервые вижу, как она делает это из искреннего смущения.       – Какое иное может быть доказательство, что я это я? Да, я появился так удобно и вовремя, из ниоткуда, как будто это было подстроено. И даже вытащил меч из алтаря. Не потому, что это была магия, и не потому, что я знал секрет, как его спрятали, который открыли бы только тому, у кого есть на это право. Я просто догадался. В самом деле. Но видишь ли, что произошло еще – Мордред тоже нашел свой меч не просто так. И его история ничуть не менее волшебна, чем моя. А может быть, более.       – Но именно тебя в детстве воспитывал Эктор. Разве ты в самом деле ничего не помнишь?       – Ничегошеньки из этого. А вот Мордред, может быть, помнит.       – Прости меня… – хрипловато выдавил Мордред, и в глубине его голоса боль мешалась с гневом. Хотя они с Моргейзой оба еще проявляли терпение, чувствуя, что на самом деле, что бы я ни говорил, я отношусь к ним по-доброму и действительно хочу сказать в итоге что-то важное или заставить их относиться друг к другу правильно. Моргейза, похоже, искренне сожалела о том, что принялась поправлять меня, наставляя, чего не нужно делать. Но если бы она этого не сделала, все вышло бы не так. Не за что было бы зацепиться, чтобы расшевелить их и все перевернуть, оставить не равнодушными. Все было к лучшему, и наверное, они это даже чувствовали, хотя очень сомневались в своих чувствах. Никогда они не были так близки к тому, чтобы почувствовать друг с другом какое-то родство. – Я не могу больше это слушать.       – Можешь. И можешь вспомнить медведя. Ты его уже вспоминаешь, но тебе кажется, что это только фантазии, отголоски услышанной сказки.       – В самом деле, Моргейза – как он оказался в Корнуолле? Кадор велел, чтобы его доставили туда, верно? Последняя часть пути была морем. А корабль разбился. Вы знали. Но никто не видел его мертвого тела, по крайней мере, чтобы убедиться, что это действительно он. И вы предполагали, что он может быть жив. Скорее всего – нет, или скорее всего – потерян навсегда. Но возможность того, что он найдется – всегда существовала.       Моргейза была в ужасе. Только что волосы не шевелились на манер змей Горгоны. Но она все еще мне верила, потому что я хотел этого и давал понять всеми способами, какими мог, включая даже и слова, как бы с этим ни расходилось их содержание.       – Спокойно, Мордред. – Я резко предупреждающе повернулся к нему, хотя он тоже стоял застывшим. – Никто не хотел твоей смерти. По крайней мере, сразу. Но да – родня твоей матери хотела влиять на тебя. Ты можешь осудить их за это?       Мордред и слова-то не мог сказать, не то чтобы кого-то осуждать.       – Почему ты все время говоришь «он»?! – в отчаянии воскликнула Моргейза.       – Потому что именно он помнит медведя! Верно, Мордред?! Ты помнишь медведя, с которым вы играли – потому что он был ручным! И ты помнишь людей в ярких одеждах, потому что это были бродячие актеры. Ты помнишь их на самом деле и они тебе не снились. И ты по праву вытащил меч из разбитого «громом» камня.       – Но это был совсем не тот меч, – пролепетал позеленевший Мордред.       – Неважно, каким он был. Важно, каким он будет! Меч делает короля королем, или король делает меч королевским?       Под моим агрессивно-эмоциональным напором Мордред начал задыхаться. Кроме того, думаю, он действительно начал вспоминать – я ведь из него это буквально выколачивал. И это не могло не сказаться на нем буквально физически. Если он забыл не просто с течением времени, а под влиянием какого-то стресса – и чем не подойдет тут если не медведь, то разбившая корабль буря? Может быть – почти утопление.       – Но Мерлин! – воскликнула Моргейза. – Он прибыл вскоре вслед за тобой. Разве он не сказал тебе, как все произошло?! – Мордред посмотрел на Моргейзу с надеждой и перевел опасливый вопросительный взгляд на меня, прежде чем собраться по-настоящему свалиться с ног. – И разве все на свете звезды и знаки не подтвердили, что это должен быть ты?!       – Подтвердили, – неожиданно легко согласился я. И услышал, как они оба дружно выдохнули. Значит – я просто издевался… – Но все это не значит, что медведь когда-то унес именно меня.       Несколько секунд гробовой тишины.       – То есть… – проговорила Моргейза. – Все в порядке… Ты – сын Утера. И наверное, даже моей матери… Но на воспитание Эктору отдали не тебя…       – Правильно, – кивнул я – на воспитание Эктору отдали не меня.       – Но у тебя все равно та же кровь, те же права, и сами боги сказали тебе, как достать меч! Вот что на самом деле значит «догадаться»! – твердо сказала Моргейза. – Они дали тебе в спутники адскую гончую, странных друзей-героев и самого Мерлина. А мы… – она помолчала, – сами лишили себя права наследовать Утеру и Игрейн, когда похитили Артура. И боги послали бурю, и он был потерян для всех нас…       Сбоку послышался какой-то шум. Я вовремя успел повернуться и заметить, что Мордред уже падает. Как-то медленно и неуверенно, но тем не менее. Я решительно схватил его за шиворот и оттащил в кресло. У меня все было продумано – я уже приметил его раньше. Мордред был пока не в обмороке. Ему просто было нехорошо.       – Моргейза! У тебя же есть вода, правильно?       – У меня есть и вино… – растерянно предложила Моргейза.       – Пока не стоит. Не надо сейчас еще больше мутить ему разум. А вот вода – очень пригодится.       Моргейза суетливо метнулась к покрытому глазурью кувшину на таком же блюде и торопливо налила воды в бокал из цветного стекла. Передала его мне.       – Спасибо. Мордред, держи. Выпей-ка сразу половину!       Он машинально послушался. Не соображать же в самом деле в таком состоянии. А раз я так уверен – ему обязательно полегчает. И ему полегчало. В глазах появилась тень осмысленности.       – Я подумала об этом только сейчас, – проговорила Моргейза. – Ведь на самом деле ты немного старше него?       Я приподнял брови. И да и нет. Затруднение было настоящим по известным причинам, но выглядело как простое сомнение.       – Наверное.       Почему мы все-таки всегда затрудняемся перед прямым враньем? Даже когда оно ничего не значит. Или особенно когда ничего не значит. Слишком большая работа мозга?       Впрочем, тут была и иная причина для затруднения, потому что это должно было так выглядеть, не больше и не меньше. Должна же быть какая-то хирургическая деликатность и прочая врачебная этика… не говоря о том, что так просто было лучше.       – А может и… – Пауза. – Так было задумано, и тебя подменили, еще когда отправляли к Эктору? Что говорил Мерлин?       Хороший вопрос.       – Неважно, что он говорил, – ответил я рассеянно. – Важно, чему я верю. Или могу верить. Или должен. Или хочу. – Я снова повернулся к Моргейзе и посмотрел ей в глаза. Я точно знаю, что выглядел серьезней, чем заслуживал. – Но видите ли в чем дело. – Я взял правой рукой руку Мордреда, а левой руку Моргейзы и чуть приподнял. Нет, я не стал их соединять. Это было бы слишком. И ни к чему. Просто посмотрел на обоих по очереди. – Очень может быть, что на самом деле именно вы – настоящие брат и сестра. И поверьте, у меня есть поводы так думать. Что бы мне ни говорили звезды, и что бы ни говорил Мерлин.       Я ощутил немного испуганное восхищение Моргейзы. Неужели я мог быть так откровенен. А если мог – то именно с ней? Это ведь что-то значило. Я действительно доверял ей. После всего. Значит, очень хотел.       – Артур, ты бываешь слишком откровенен! – она не задумалась ни на мгновение, нисколько не запнулась, произнося это имя. Даже с пульсом не произошло ни малейших изменений – я же все еще держал ее руку. И это уже был не упрек. Дружелюбная внимательная констатация.       – Я знаю, с кем я бываю откровенен. Очень много неприятностей на свете происходит из-за недостатка откровенности.       Моргейза невольно рассмеялась. Мне показался очень теплым этот смех.       – Нет. Ты не старше. Ты просто вырос в пустых холмах. И твоя голова забита книжными премудростями и легендами. Но тем ты и хорош.       Мордред негромко подхватил этот смех.       – А я – среди монахов. И потому прочие боги не нашли меня…       – Пока ты не нашел свой меч, – сказал я. Смех Мордреда прервался. Он посмотрел на бокал, в котором еще оставалась вода и как будто подавил желание закашляться. Моргейза налила ему воды. Его родня когда-то устроила ему морское путешествие, в котором он едва не утонул. Впрочем, сейчас я велел ему выпить, и ничего плохого не случилось. Но бокал с остатками воды он все-таки отставил в сторону. И даже попытался подняться. Я мягко подтолкнул его обратно.       – Ты же помнишь это морское путешествие, верно?       Мордред тихо кашлянул.       – Я помню медведя, – заявил он негромко и недоуменно. – Я думал, это что-то от магии, снов, чужой памяти…       – Нет. Это как раз твоя память. Ты должен знать, кто ты.       – Но зачем? – грустно спросил Мордред.       – Чтобы самому решать, что ты хочешь знать и помнить. Чтобы управлять своей судьбой. Не так как «должен». Так как захочешь. И насколько сможешь. Не преувеличивая. Но и не преуменьшая.       – Артур, – проговорила Моргейза. – Ты что, сам вздумал стать Мерлином?       Я рассмеялся. И увидел, что они оба улыбаются. На самом деле, они еще не были готовы признать меня ненастоящим, тем более что я был так восхитителен. И не готовы на самом деле считать себя родней… почти. Я держал их за руки. И если Моргейза была мне сестрой, а Мордред – братом, неважно, какие в нашем детстве произошли хитроумные комбинации – они уже были родней. А потом, когда будет нужно, останется только сделать последний шаг. Какой понадобится.       И круг замкнется, дракон закусит свой собственный хвост…       Вот только не надо трагически-эпической чепухи! Это упрощенный взгляд на вещи. На самом деле – это весело!       Как я сказал, все только «может быть». Но медведь и море были настоящими.       – Если бы я случайно оказался на твоем месте, меня бы уже давным-давно убили, – задумчиво заметил Мордред.       – Да уж, место то еще, – не стал я спорить.       А в глазах Моргейзы заплескалась тревога. Много тревоги. Как в бурном море.       – Я все еще боюсь… – пробормотала она.       – А вот бояться не надо, – остановил я бодро. Не прибавив: «Бесполезно!»              Больше никто из имеющих какое-то значение персон не присутствовал при моем рождении, и в поведанной мною по секрету версии, что Мордред мой близнец, не усомнились ни Мельвас, ни Леодегранс, ни Пеллинор… Если дать Моргейзе срок, даже она заподозрит, что чего-то не знала.              – Признайся, Гвенивер, ты ведь боишься меня?       – Нет. – Нервно, нежно и тонко. Печально, почти испуганно.       – С тех пор, как ты заглянула в ларец, это было неизбежно. – Неизбежно было и раньше, но это неважно.       – Я не хочу быть Пандорой! – негромко воскликнула она.       – Но тут решала не ты, решил сам ларец.       И ведь она действительно не боялась меня раньше, даже когда стоило.       – Я тебя не виню.       В светлых глазах Гвенивер что-то сверкнуло. Внутри нее прятался превосходных стальной стержень, или еще и серебряный, отлично отпугивающий оборотней, что не могло меня не радовать.       – Зачем мне нужно, чтобы ты винил или не винил меня?! Я ни в чем не виновна.       – Я знаю. Чего не скажешь обо мне. Потому что я обманул тебя. Я не говорил тебе, что прожил много разных жизней? Нет. Не говорил. Я заглядывал в чужие разумы и души. И конечно, я не совсем человек. Помнишь, ты говорила мне, что я сказочный? Это ведь на самом деле совсем не так здорово как кажется, правда?       Гвенивер медленно потянулась к собственной шее и коснулась чего-то под платьем. Конечно, это был крест.       – Но ведь ты же христианин? – спросила она меня впервые в жизни. – Ты был крещен, и касался святой воды, и мы венчаны по христианскому обряду?..       – Конечно. И как пел бард Талиесин – «я стар, и я молод, я умер, и я жив».       – Почему?.. – только и спросила Гвенивер.       – Я люблю тебя. Но знаю, что ты боишься меня. И это не может продолжаться бесконечно. – Мятущиеся тени и блики от масляных ламп постоянно меняли ее лицо, казалось, что она то смеется, то плачет, в каждую иную долю мгновения. – Потому что в отличие от меня – ты человек. У тебя есть живая душа.       – А ты? Разве у тебя ее нет?!..       – Я не знаю.       – Я знаю, что есть!       – Послушай, Гвенивер. Представь себе будущее. Дальнее, дальнее будущее. Да, это просто сказка. В ней есть небесные корабли, которые уносят людей к звездам, и они живут среди них. Потому что звезды – такие же солнца как наше собственное, и там есть тверди, подобные Земле. А еще, люди могут иногда возвращаться в прошлое, на тысячи и тысячи лет, чтобы посмотреть – что же там было, и удивиться тому, что люди там те же самые, и тому, что прошлое и будущее существует одновременно. И каким бы ни было будущее, в прошлом еще ничто не решено. И у него еще может быть свое собственное будущее, о котором мы ничего не знаем, и не узнаем никогда. Потому что у каждого из нас оно свое. И никто не увидит чужого, мы можем только догадываться о нем и предполагать.       – И надеяться, – сказала Гвенивер. – А свое мы не знаем так же, как и чужое.       – Точно.       – Разве это делает его сказкой?!       – ? – Она поставила меня в тупик этим вопросом. – О чем ты говоришь, Гвенивер?..       – А о чем говоришь ты?! Я не понимаю ни слова! Что ты хочешь сказать? Что пришел со звезд? Или из пустых холмов? Что мы все тебя выдумали?! – А ведь на самом деле, так оно и было… – Чего ты хочешь на самом деле? Чтобы я перестала тебе верить?       – Да, – ответил я после паузы. – Именно этого.       – Почему?! Зачем тебе это нужно? Если ты лжешь, зачем мне знать, что ты лжешь?! А если говоришь правду… почему ты говоришь так, как будто ты лжешь?!       – Потому что какую бы правду я ни сказал, она будет выглядеть ложью.       – Но я тебе верила!       – В прошлом.       – Я любила тебя!       – В прошлом.       – Нет…       – Какую бы правду ты ни сказала…       – Она будет выглядеть ложью… – И Гвенивер вдруг разрыдалась. Я мягко обнял ее, и она впервые принялась остервенело меня отталкивать и в отчаянии бить кулачками. Разумеется, это не значило, что она хотела, чтобы я ее оставил, все было как раз наоборот, и не так уж сильно она и била, просто вымещала свое горе.       – Прости меня!       – Никогда!       – Хорошо, согласен. Проклинай. Как хочешь!       – Не хочу…       – Поверь, я этого заслуживаю.       – Не заслуживаешь!       Понемногу, очень понемногу, ее рыдания затихли.       – Если ты пришел со звезд, почему ты не возьмешь меня с собой? Я прошу слишком многого?       – Наоборот. Слишком малого. Ты потеряешь целую жизнь, и ничего не найдешь взамен. Тот мир для тебя навсегда останется призрачным. В нем не будет ничего настоящего.       – Так же, как для тебя в этом?       – Да, ты права.       – А я? Я для тебя тоже призрачная?       – Нет. А вот я для тебя – может быть.       – Если твой мир «призрачен» так же как ты…       – Хуже, Гвенивер. Я все-таки могу сюда попасть, а он – это совсем-совсем другое. Чуждое. Я – где-то посередине.       Она подумала несколько мгновений, а потом содрогнулась всем телом.       – Это страшно, – призналась она.       – Я знаю, – заверил я.       – Почему ты женился на мне? – это и правда был главный вопрос, с которым мне нечего было поделать.       – Я думал, что этот мир может стать моим.       – Ты хотел этого?       – Да, очень.       – Почему же не хочешь теперь?..       – Реальность, – ответил я. – Она проскальзывает как песок сквозь пальцы. Хочу я или нет, я ускользаю сам, если хочу удержать ее. И ты всю жизнь будешь чувствовать во мне эту фальшь.       – Что же мне делать?       А ты думал, это будет просто? Или хотя бы возможно? Даже взять ее с собой было бы проще. Так же как было жениться на ней.       – Быть королевой, – сказал я совершенно неожиданно для себя самого. И подумал, не пожалеть ли об этом. Но не стал этого делать.       Перестав всхлипывать, Гвенивер отстранилась от меня – просто чтобы посмотреть большими потрясенными глазами.       – И самой быть сказочной. Немного.       – Артур!..       – Что, милая?       – Что должно случиться?!       – Только то, что должно, Гвенивер. Только то, что должно. Это случается в жизни каждый день…       – Пока еще ты здесь… – она решительно потянула меня за воротник. – Я не позволю тебе больше говорить, и лгать!..       Я хотел бы сказать ей еще многое, в том числе и о том, что однажды она спасла меня от безумия, но любое «слово изреченное есть ложь», и иногда лучше обойтись без них. Если можешь выразить то, что чувствуешь – как-то иначе.              Друид и епископ, Бран и Блэс, приглашенные ко мне одновременно, переглядывались, как обычно, дружелюбно-задиристо.       – Рад видеть вас обоих! – приветствовал я. – И поверьте, я позвал вас по очень важному делу. Я хочу составить завещание. Вернее, я его уже составил. А вы – будете его свидетелями и хранителями. И знать о нем будете пока только вы. Я знаю, что могу вам доверять.        Челюсть Блэса отвисла, а глаза потеряли всякую осмысленность. Но он быстро совладал с собой, и даже вернул подбородок на место.       – Какой предусмотрительный юноша… – кивнул он одобрительно, и фамильярно ткнул друида в бок, чтобы тот с ним согласился.       Бран забавно округлил глазки-буравчики – они по-прежнему смотрелись очень маленькими и темными, но очень круглыми.       – А как же Мерлин?! – заинтригованно воскликнул спохватившийся епископ.       – Мерлин? – я невольно хохотнул от такого интереса именно епископа. – Он слишком не от мира сего, чтобы заниматься его делами… – я увидел, что Бран собирается что-то возразить, и добавил: – и дальше. С него уже хватило одного завещания. А это – дело для вас. – Они забавно подпрыгнули в своих креслах, приняв очень чинный и внимательный вид. – И для нас – почти простых смертных.       Они спорили. Спорили довольно яростно и долго, и не понимали, что происходит. Я объяснял. Тоже долго. И как мог – отчетливо…       Наконец они утерли пот со лбов и утомленно удалились, надеясь, что вся эта блажь потеряет всякий смысл через годик-другой сама собой. И уж им-то точно не придется заботиться об исполнении всего этого. В конце концов, это они – в преклонных летах, а я успею еще сто раз одуматься, пока доберусь до столь же почтенного возраста, когда это начнет иметь какое-то значение.              – Ну и как? – поинтересовался Мерлин, увлеченно обмакивая перо в чернильницу. – Что именно ты там написал в завещании и кому оставил корону?       Я поведал, в общих чертах.       Мерлин расхохотался и весело отбросил перо.       – Стандартный идиот! – восхитился отец. – Ну и как ты себе это представляешь?       Я обиделся.       – Как бы разумно все ни было написано, все равно в итоге все пойдет не так. Я не считаю настоящего Мерлина стандартным идиотом, но вышло у него все так себе!       Отец только посмеивался.       – Поступай как хочешь – это твоя сказка.       Я ведь говорил, что он «не от мира сего»?       – Вот так и поступаю, – огрызнулся я. – Я помню твою распрекрасную теорию, что дети должны сами набить себе все свои шишки. В некотором роде, я предоставляю им то же самое.       – Наверное, это можно рассматривать и так, – ехидно согласился отец, пожав плечами.       «И никогда не знать, на что опереться, – подумал я, дуясь. – Или от чего оттолкнуться. Или что именно сломать…» Ну что ж, у всего на свете есть свои недостатки.       – И еще, я совершенно не собираюсь все это себе «представлять». Просто, надеюсь, знаю и чувствую, к чему клоню. А если ошибаюсь, значит, разберутся сами. В конце концов, это их вселенная, и их сказка, даже не моя.       – Ты теперь – изрядная ее часть.       – Так же как и ты. А вернее, только их представление о нас всех. И они вызвали нас так же, как мы вызываем грозу. Если, конечно, мы это делаем…       – Если…       – А возможно, мы вообще не живем, и нас не существует…       – С определенной точки зрения…       – Да нужна нам эта точка зрения? А вот в другом смысле ее поставить стоит. «Никто не может сказать, был ли счастлив человек, пока он не умер».