Заткнись

У Стайлза между лопатками трискелион, и он правда не думает, что это что-то значит, потому что так было всегда, даже тогда, когда он был маленьким. Мама рисовала ему различные руны, ждала, пока впитаются чернила из травяных сборов, а затем всё начиналось по новой. Джон никогда не считал это чем-то… странным. Он принимал Клаудию такой, какой она была. И если она говорила о том, что у Стайлза есть дар, что по силе превосходит даже её – Джон безоговорочно верил. Маленький Стилински устраивал дожди из листьев, что кружились в воздухе по одной ему известной траектории, изменял течение рек и даже призывал дождь над их кварталом, когда ему хотелось попрыгать по лужам. Он мог одним щелчком пальцев вызвать снег, и пройти сквозь пламя так, что на нём не оставалось даже маленьких признаков огня. А потом Клаудия умерла и дар Стайлза словно умер вместе с ней. Он не хотел ни дождей из листвы, ни самодельных водоворотов в реках, ни-че-го. Ничего. Отец слетел с катушек, сначала пил, и Стайлз каждую ночь кутался в мамин большой палантин и обнимал её подушку, на которых сохранился запах трав, молока с мёдом и карамели. Потом отец начал всё больше и больше пропадать на работе, и Стайлз периодически ввязывался в неприятности и старался никак не выделяться из толпы в школе. Пока не укусили Скотта. И когда в лесу они наткнулись на Дерека, Стайлз внезапно почувствовал свою прежнюю силу, что покалывала кончики пальцев. Между лопатками нестерпимо зажгло и Стилински вспомнил, что там мама всегда и неизменно выводила чернилами – льдисто-зелёными, сменяющими цвет сначала на золотистый, затем на лазурный, а в конце на кроваво-алый – большой знак трискелиона. Стайлз знал эти оттенки, потому что однажды посмотрел на свою спину в огромное зеркало, держа в ладошках другое, чтобы увидеть. Знак переливался всеми этими цветами, пока не исчезал, а на следующий день мама рисовала его снова. В тот же вечер Стайлз начал разбирать кладовку, доставая коробки с записями и пучками трав, выкинул ненужный хлам и соорудил себе там новую комнату – с просторными стеллажами до потолка, широким и длинным столом, под которым разместился холодильник, и, разобрав записи, попросил отца о помощи, потому что он не мог самостоятельно выводить руны на спине. На всё это у него ушло около полутора месяцев. А потом случилась вся эта чертовщина с ранением Дерека, и Стайлз увидел, что трискелион Хейла находится на том же месте, что и у него. А он-то всё гадал, почему при встрече у него так горит кожа, будто тату-мастер вдалбливает рисунок на века. Он не говорил Скотту о своих способностях, он не говорил Дереку, и только Алан заметил и ошалел от той силы, что была у Стайлза глубоко внутри. Он благоговейно смотрел на паренька и безоговорочно рассказывал всё, что знал. А потом, когда пришла стая альф, Стайлз решился, и испугался, и просто не смог иначе: он должен был защитить Дерека. И когда вся эта разношёрстная компания психованных убийц напала на Эрику и Бойда в лесу, Стилински разозлился, и от этой злости вокруг него искрило, как от высоковольтного провода, слепило оборотням глаза и заставляло бежать, бежать и прятаться. Но они не ушли, лишь затаились, и Стайлз знал это, знал, как никто другой, и молился лишь о том, чтобы никто не заметил, как он вычерчивает мелкие руны по всему лофту. Он заклеймил Дерека, пока тот спал, разрисовав его символами, напоследок очерчивая трискелион теми же чернилами, которыми чертили ему. Спирали закручивались, сменяя цвета, и погасли затихающим алым под обеспокоенное сопение Дерека, а наутро альфа принюхивался к нему, пытаясь распознать столь притягательный запах. Дженнифер промахнулась, когда решила себя всемогущей. Она слишком гордилась своей силой, а Стайлз просто скрывал свою, чтобы в один момент всё открылось. (он никогда не забудет эти ошарашенные лица, особенно Дерека, когда вся его кожа заискрилась от вычерченных ранее рун. Казалось, на ней не было ни одного чистого местечка, лишь между завитков трикселя белела нетронутая кожа) Хейл потом утащил его к деревьям, требуя объяснений, и Стайлз просто заставлял листья подниматься вверх, возвращал их на места и превращал обратно в почки. Он заставил ветер подняться до самых облаков и разогнать их, чтобы видеть это лунное затмение, и Дерек хоть и на недолгих пятнадцать минут, но стал совсем обычным человеком, и Стайлз чувствовал какую-то огромную волну нежности от того, что он рядом в этот момент, что альфа позволяет видеть эту его слабость. Потом Дерек прижал его к стволу дерева и просто поцеловал – жадно, правильно и нетерпеливо. Так, словно делал это сотни раз до этого. Так, будто это их тысячный первый раз. И Стайлз смотрел на полную луну, чувствовал внутреннего волка Дерека и знал, что тот спокоен. Он держал Хейла за руку и прикосновение жгло ладонь так же правильно, как и горящий приятной болью трискелион между лопаток. …У Стайлза много магических татуировок, что загораются, когда он колдует, и огромный трискелион на спине, что не гаснет ни на минуту. Стилински говорит, что он круче Железного Человека с «его непонятной научной херовиной в груди, не дающей ему умереть», вызывая хохот у всей стаи. Эрика в такие моменты треплет его по волосам и говорит, что из него вышел не просто хороший Бэтмен, из него вышел некто совсем особенный, а он сам прячет лицо на груди Дерека и едва ли не мурлычет, когда сильные пальцы поглаживают его по спине. Он вспоминает, что мама всегда рассказывала ему историю про мальчика и его волка, когда осторожно макала кисточку в краску. Стайлз нашёл своего волка, и он шепчет матери «спасибо», зная, что она его услышит. Пальцы Дерека греют ладонь.