Хозяин пантеры

POV Ичиго "Не уходи. Без тебя очень холодно и одиноко. Не бросай меня – мне страшно. Пожалуйста, останься всего на одну ночь, большего я не прошу. Ты не был добр или заботлив, но был внимателен, хотя порой и излишне груб. Ты не выкинул на улицу, просто отдал на время. Я надеюсь, что ты заберешь меня. Подарки очень приятны, но тебя нет рядом, и это мучительно. Когда я понял, что испытываю что-то к тебе? Может, мне просто кажется, возможно, стоит оказаться рядом с тобой – и в душе зародится ненависть. Нет, слишком пугающая и нереальная мысль. Хочу быстрее оказаться рядом с тобой...

Запись в первый день последнего учебного года. Академия "Готей 13" Личный дневник Куросаки Ичиго.

Когда я начал думать, что мир пуст, а жизнь – только серая полоса дней? Я ищу ответ, но уже знаю его. Не хочу признаваться в этом. Я знаю, это случилось, когда ты исчез. После новой бессонной ночи у моей постели ты исчез. Улькиора говорит, что у тебя много работы, что Айзен не дает и шагу сделать в сторону границы – ты сейчас в Англии. Но почему ты не звонишь? Гримм... Когда я стал так называть тебя? Помню. Это было первое лето на море. Тогда, еще весьма ранним утром, Улькиора забрал меня из академии. Я плохо помню ту ночь, но на утро проснулся в домике на берегу солнечного моря. "Райские острова" – первая моя поездка на море. Небольшой домик на двоих, приятная компания Улькиоры и теплые соленые волны. Никогда не забуду той поездки. Её, как и многое другое, подарил ты. Те несколько лет в академии, на протяжении которых я неумолимо менялся, я ждал тебя. Надеялся, что ты хотя бы позвонишь. Но нет, только Ильфорте привозил подарки от тебя по праздникам с короткими письмами. На каникулы меня забирал Улькиора и проводил эти дни, не давая скучать. Было весело, тепло и хорошо, правда. Но все же... Я тихо мечтал, что однажды, выйдя с утра к воротам академии, я увижу твою машину, а потом усмешку. Ты снова назовешь меня "клубничкой" и дашь пару указаний. Не будет ничего необычного, сначала мы поедем к тебе в офис, где ты будешь устраивать разгон подчиненным и проверять работу, а я буду подавать бумажки или носить их в различные кабинеты. Затем у тебя будет встреча, скорее всего, с новым компаньоном, а может, и с кем-нибудь из "Эспады". После ты, немного взвинченный, вернешься в поместье, и я уже понятливо подам стакан с виски. Ты любишь только этот напиток и редко пьешь другой алкоголь. Вечером, ты на несколько минут задержишь меня у комнаты, небрежно растреплешь волосы и уйдешь, словно ничего не делал, на чем свет стоит костеря Улькиору. Но все осталось надеждами. Уже второй месяц я в больнице. Первый я совсем не помню, ты один раз обмолвился парой слов, что я часто бредил или на несколько часов просто открывал глаза и смотрел стеклянным взглядом в потолок, а потом плакал. Долго и тихо. Больше ты ничего не говорил о том времени, ни как я себя чувствовал, ни беспокоился ли ты. Беспокоился. Улькиора сильно ругал тебя, я слышал, правда, ты думал, что я сплю. Да и внешний вид твой о беззаботной жизни не говорил. Глубокие тени под глазами, осунувшееся лицо, перепады эмоций и постоянная раздражимость, а еще дрожащие кончики пальцев. Почти незаметная дрожь, которую ты очень хорошо скрывал. Но вот уже три недели как ты исчез, оставил только короткую записку о делах и том, чтобы я поправлялся и слушался Улькиору и Ильфорте. Я слушаюсь, но в душе становится пусто. Каждый раз, открывая глаза, я надеюсь увидеть тебя, но в груди отвратительно ноет, когда вижу медсестру или просто пустую палату. Слезы снова подступают, но ты велел не плакать – и я сдерживаюсь. Мое состояние уже улучшается. Конечно, рука еще пару недель будет в гипсе, а потом придется очень долго разрабатывать – кости были не просто сломаны, а раздроблены. Маюри поставил искусственную кость. Зато я уже могу ненадолго вставать. Порванные связки восстановились, а про вывих я уже и забыл. Только к зеркалу я больше стараюсь не подходить. Не хочу видеть эти метки на своем теле. Они вызывают отвращение и тупую боль. Почти все сошло, не оставив шрамов, но пара рубцов все же закрепились на моем теле. Еще больше мне стыдно перед тобой за рваные полоски шрамов на внутренней стороне бедер и промежности. Об этом я стараюсь даже не вспоминать. Та чертова ночь не прошла бесследно. Я не могу больше обнажаться перед другими. Тело сводит судорогой, тем более если его касаются. Из-за этого перед каждым осмотром приходится принимать успокоительное. Наверное, его уже столько в моем организме, что я должен быть спокойнее любого удава. Утро начинается с привычного осмотра, а затем приходит Улькиора. Сегодня с ним Ильфорте, Акихито и Зараки. Кенпачи сразу разваливается в кресле, частная больница под контролем Заэля предоставляла все удобства, а Акихито встает у стеночки, стараясь быть как можно более незаметным. – Как себя чувствуешь? – Улькиора поставил на прикроватную тумбочку пакет с фруктами, а Ильфорте открыл окно. – Все неплохо, – я не стараюсь притворяться и улыбаться перед ними. Пожалуй, за последние пару лет я понял, что врать Улькиоре, Кенпачи или Укитаке-сану бесполезно. Только угрызения совести можно испытать после этого. – Как нога? – прохладные пальцы Улькиоры едва касаются, но я все же вздрагиваю, опуская глаза. Это слабость. Мне стыдно за это. – Куросаки, еще раз опустишь глаза, и я тебе вмажу, – голос Кенпачи, как всегда, несет специфические эмоции. Они до жути простые и чистые. Раздражение, скука, пренебрежение. – Х-хорошо, – встретиться с взглядом серого глаза непросто, но отсутствие во взгляде презрения успокаивает. – Хэй, что это такое? – Ильфорте, не церемонясь, выворачивает содержимое верхнего ящика тумбы. Там лежат подарки от Гриммджоу, письма из академии и таблетки. Последние он и вытаскивает, маша ими перед моим носом. – Тебе же ясно было сказано, что никаких своих препаратов и что нужно принимать абсолютно все лекарства! – у меня проступает еле видная улыбка. За все время с момента моего прихода в сознание он не церемонится со мной и ведет как и раньше, только оплеухи не отвешивает. У Кенпачи очень тяжелая рука, я знаю это по себе, а по рассказам Улькиоры, об этом узнал и вспыльчивый Гранц после первой пощечины, отвешенной мне. Хотя, пожалуй, я ему благодарен. Когда Ильфорте нашел меня с пачкой таблеток в руках, он очень громко кричал и отчитывал меня, называл придурком и еще много как, оскорблял, а потом и ударил. Но только зародившиеся мысли о несущественности жизни без тебя сразу выветрились. – Ничего, это Заэль-сан принес, я не виноват, – смотря, как кривится лицо Ильфорте, а пачка летит в мусорное ведро, я улыбаюсь чуть шире. Отношения между братьями, мягко сказать, плохие. Только их перепалки в больнице чего стоят. – Октава тебя порешит за эти пилюли, – Улькиора переходит от ноги к руке, а Ильфорте, не стесняясь, высказывает все, что думает об этих "пилюлях" и брате в частности. Конечно, для меня его эпитеты не столь поразительны, один Ренджи в нетрезвом состоянии может выдать что-нибудь похлеще в пару раз, а регулярное посещение одиннадцатого отряда ознакомило меня и не с таким, но у стоящего у стеночки Акихито уши пылают, как и щеки. Я улыбаюсь еще шире, теперь улыбка похожа на обычную. Такие приходы разбавляют мрачные мысли и сглаживают чувство одиночества. Они проводят очень много времени со мной, но все же приходит время уходить, и Улькиора практически за волосы выводит источающего сарказмы в сторону брата Ильфорте. В палате становится очень тихо, и только один посетитель. – Ты знаешь, где сейчас Секста? – Кенпачи серьезен и явно настроен на тяжелую беседу. Я хмурюсь, сажусь поудобнее и смотрю ему в глаза. – Нет, Улькиора только сказал, что у него много работы... – я честно отвечаю все, что знаю. – Значит, по-своему сделал, идиот... Слушай сюда. После случившегося с тобой Джагерджак объявил охоту. Ну, как сказать, объявил, просто спустил всех своих псов и поднял на ноги всю "Эспаду" во главе с Соуске. Сам должен понимать, что "Готей" в стороне не остается. Уже месяц мир мафии шатает ходуном. Пантера ведет настоящую охоту, выслеживает и уничтожает. Ему в руки попалась пара ублюдков, из тех, что развлеклись с тобой в ту ночь. Ни их, ни их семей больше нет. Тебе нужно понять, что Гриммджоу это зверь, он в ярости и ощутил вкус крови. Теперь он не остановится, пока не сотрет с лица земли того, кто это сделал. Чем раньше ты сможешь вспомнить что-то и облегчить поиски, тем меньше людей погибнет. Остановить Джагерджека в том состоянии, что он сейчас, можешь только ты. Я не буду капать тебе на мозги, но суть я сказал, – Кенпачи поднимается, тоже покидая палату, а в голове, словно из развороченного улья пчелы, поднимаются мысли. Одна сменяет другую, и я теряюсь. Голова начинает жутко болеть, а легкий ветерок становится обжигающе-холодным. Снова становится страшно. Неужели ради меня ты топишь город в крови. Кенпачи никогда не врет, и у меня нет причины недоверять ему. Но что же ты делаешь? Почему? Скольких уже убил? Сколько пострадало от твоей руки тех, кто знал хоть крупицу информации? Вопросов слишком много. Рука тянется к кнопке вызова медицинского персонала, и вскоре в палату спешно входит медсестра. Прошу чего-нибудь от головы и успокаивающего. Пара уколов, и веки тяжелеют, а сон прогоняет все рассуждения, укрывая в спасительной тишине. Я снова надеюсь, что, открыв их, увижу тебя, а все окажется сном. Просто дурным сном, который я смогу забыть, но тогда я обязательно скажу, как ты мне дорог. Непременно, я сделаю это, ведь иначе тебя не остановить.