Мой личный сорт анархизма

«Проволока сомнения Звякнула приглушённо В туманной пепельнице Чужого лица». Егор Летов

Возвращаюсь в свой Дворец, попутно интересуясь у Палны: не искал ли меня кто-нибудь? Старушка, увешанная турецким золотом с головы до ног, растерянно откладывает своё вязание и отвечает, что никто не звонил и не приходил. Впрочем, она могла и не заметить за своим хобби на работе. Вот уж кого точно не жаль уволить. Поднимаюсь на второй этаж, стараясь сильно не стучать каблуками, чтобы не распугать своих марионеток, которые точно собрались на рабочей кухне и громко обсуждают всё, что было на совещании до обеда, а ещё – что меня до сих пор нет и я ушла раньше на обед и вообще — слишком много себе позволяю. Прохожу мимо и закрываюсь в своём кабинете. — Хочешь, расскажу, что они о тебе говорят? — спрашивает вдруг Лада, рухнув в старенькое кресло. — Мне это и без тебя известно: они меня ненавидят, как и я их, — отмахиваюсь и падаю в своё кресло. Сумасшедшая апрельская жара — никогда такого не было; во всяком случае: я не помню подобного. В моей памяти апрель — всё ещё учебный месяц, промежуточный, его просто нужно пережить, а потом — сдать экзамены, зачёты, контрольные и — кайфовать три месяца. Апреля в моей памяти не существовало до двадцати четырёх лет, пока весь этот кайф не кончился. В двадцать три мы защитили дипломы, в двадцать четыре — я ещё работала в газете, и там не было времён года, а вот теперь, в двадцать шесть — я директор Дома культуры, и все времена года у меня превратились в месяца, кварталы, в полгода и год. Именно так и сдают отчёты. Кто бы мог подумать, что я займусь той хуйнёй, которую критиковала в газетке?! — Так что же с квестом? Неужели выпустишь своих старух? — снова напоминает Лада. Будто в этот раз она не может прочитать мои мысли и давно понять, что старух я выпускать не собираюсь. Более того: я собираюсь выпустить тех, кто к нашему учреждению не относится от слова «совсем». — Нет, — отвечаю я вслух, взглянув в окно: какое же чистое небо, ни единого облачка. — У меня будут приглашённые гости, — и самой смешно, как я их сейчас назвала. Панки, наркоманы, комнатные гитаристы и прочий мусор — друзья-неудачники Даньки и мои друзья, которые превращали нашу квартиру в притон, пока, мы это позволяли; пока мы все вместе не нашли заброшенное здание и не окрестили его «Скифом». Данька даже посвятил этому зданию целый стишок, что-то там про дом в стиле притона; стишок выцарапали гвоздём на одной из стен этого притона. Даньки уже нет, а стишок — живёт. Здание снесут — не будет и стишка. Одно радует: Серебросветск зарастает лесом и заброшенными зданиями, потому остаётся только ждать, когда «Скиф» разрушат деревья и трава. Идея пригласить этих неудачников возникла сама собой, когда Лада напомнила мне о моём творческом коллективе на работе; старушки действительно годятся только на роль зомби и мумий; у Гали обязательно в этот день смертельно заболеет её мама, а Нинка и этот… Который отвечает у нас за всю технику — вдвоём квест явно не вытянут. Вроде бы его зовут Артём, может быть — Влад. Впрочем, какая разница. Этим друзьям даже грим не пригодится, они просто оденутся как обычно и — в путь. Стук в дверь, щелчок замка. — Ада Викторовна, можно? — Кирилловна. С бумажкой в руках. Жестом приглашаю её пройти. — Мы тут кое-что придумали, хотели показать вам, — бумажку она протягивает мне; забираю. «ХОРРОР-КВЕСТ: 1. Фольклорные посиделки «На завалинке»; 2. Выступление вокально-инструментального ансамбля «Серебряночка»; 3. Викторина «По тропинкам любимых сказок». «Я их сейчас убью!» — мелькает единственная мысль в голове, и я подавляю желание к херам смять этот листочек. Какие же дебилы… Едва я откидываюсь на спинку кресла, чтобы досчитать до десяти и не разораться, как листок взмывает вверх из моей руки и оказывается в руках Лады. Это что ещё за фигня?! Она так может?! — Мне это не нравится, — говорит она, присаживаясь рядом с Кирилловной. — Сейчас будет весело, — обращается Лада ко мне, а Кирилловна смотрит то меня, то на неё. Что за чертовщина?! В горле пересыхает, а в голове — гудение, словно я вот-вот потеряю сознание. — …будь готова к тому, что и за это желание придётся платить, — слова Лады звучат в голове. Видимо, началось. Не стоит ей мешать в таком случае; но и сложа руки я сидеть не могу! — А что здесь не так? — спрашивает тем временем Кирилловна. — Да всё здесь не так! — кричу я, поднимаясь из-за стола, потому что меня бесит это незнание и нежелание узнавать что-то новое. Как можно так жить? Зачем?! — Останься на своём месте, милая, — говорит Лада, и меня тут же опять какая-то неведомая сила опускает обратно в моё кресло, и мне — не шевельнуться. — И молчи, иначе тебе же будет хуже, — предупреждает Лада и тут же — переключается на Кирилловну. Они молчат, сидят напротив друг друга. Лада словно изучает лицо моей марионетки. От Кирилловны воняет старостью. Воняет так, что все об этом знают, но вслух не говорят, а только шушукаются за её спиной, дарят мыло и шампуни на корпоративах, а потом — опять шушукаются. Её лицо напоминает крысью морду. И вот сейчас — она напугана так, что пора бы пошипеть и подёргать усами, выставив два острых зуба вперёд, поджать свой длинный голый хвост и скрыться. Но она сидит. Её не пугает, что меня две. Её не пугает ничего. Жива ли она вообще? — Кто придумал этот бред? — наконец спрашивает её Лада. — Ну, я, — отвечает Кирилловна так, будто умалчивает: «И что ты мне сделаешь, сопля?!» — Как думаете, — продолжает Лада, поднявшись с места, — что такое квест? Немая сцена: Кирилловна растерянно молчит, потупив взгляд, а Лада наслаждается моментом. Да чего там! Моментом наслаждаюсь и я: то, о чём я спросила бы всех своих подчинённых, но никак не решалась, надеясь, что они найдут источники информации самостоятельно и всё поймут. — Конкурсы, — бубнит Кирилловна. — Неправильно! — парирует Лада, произнося так, будто Кирилловна выиграла в лотерее джек-пот. Лада мгновенно опускается обратно, рядом с Кирилловной. — Скажите, если вас уволят, чем вы займётесь? Кирилловна в шоке, даже снимает свои маленькие очки, демонстрируя возмущение. — Уволят?! — переспрашивает она. — Вы плохо работаете, — констатирует Лада, всплеснув руками, в одной из которых листочек с планом хоррор-квеста. — Что вам тут делать? — спрашивает она, пока Кирилловна пытается прийти в себя. — Я поняла вас, Ада Викторовна, — внезапно говорит Кирилловна, поднимаясь с места. — Сейчас я всё передам Гале, — моя марионетка собирается уходить, но Лада каким-то странным образом оказывается перед ней, и Кирилловне приходится отступить назад. — Я вас никуда не отпускала, сядьте, — командует Лада, растянув губы в довольной улыбке. Хищной и злобной улыбке. Ей не хватает только сверкающих клыков. — Извините, — мямлит Кирилловна и опускается на место. — Забавные люди! — Лада начинает говорить сама с собой, но внезапно вспоминает о моём существовании и смотрит на меня. — Ты читала Библию? Только не говори ничего! Просто кивни. Киваю. Библию мы с Данькой читали интереса ради, чтобы быть уверенными в том, о чём спорим с теми, кто безоговорочно верит во весь этот бред. С чего бы вот только Ладе говорить сейчас об этой книге? — Не убей, не укради, не завидуй, — продолжает Лада. — Эта книга доказывает, что люди всегда были идиотами. Им дали всё и дали правила. Когда они нарушали правила, их наказывали, а они истошно кричали: «За что?!» — и нарушали правила ещё больше. Ладе словно становится плевать на меня, на обалдевшую от всего этого Кирилловну, она только не летает по моему кабинету. Очень странно слушать эти её рассуждения о Библии, о правилах… До этой минуты я считала, что если уж Лада — не плод моего воображения, то точно — сатанинское отродье. Марионетка, скорее всего, думает, что с ней разговариваю я, раз уж зовёт Ладу Адой Викторовной. Интересно, как она объясняет себе тот факт, что я вдруг предстала в другой одежде? А может, именно от этого у неё такое нелепое выражение лица? Вернее: в том числе и от этого. Лада же ещё и говорит неизвестно с кем — меня Кирилловна явно перестала видеть. В кабинете с ней только Лада. Как же я стала невидимой? — Я не нарушала никаких правил, Ада Викторовна! — на крик переходит Кирилловна. — И мне неприятно, что вы позволяете себе… — продолжает она, но Лада прикладывает к её мерзким старческим губам свой палец. — Совсем никогда никаких правил не нарушали, правда? — спрашивает Лада. — А как же ваш сын? От Святого Духа зачат? Где ваш муж? — напирает она. Что она творит? Как я после этого должна буду с ней работать? С ними! Кирилловна же не оставит это так просто! Не такой скандал я хотела! — Ада Викторовна, — подавляя слёзы обиды, начинает Кирилловна. — А не хотите ему позвонить? — продолжает бесцеремонно Лада, протягивая Кирилловне телефон на ладони. — Что? — всхлипывает Кирилловна, немедленно кинувшись к своим карманам, но, не обнаружив там телефона, поняла: он в руках моей копии. Кажется, марионетке становится дурно от всего этого, она начинает теребить воротник, переводит дыхание, глотает слюну, на лбу выступил пот. Она напугана. — Зачем? — опять снимая очки, спрашивает Кирилловна. — Попрощаться, — равнодушно заявляет Лада, пожав плечами. О, нет! Неужели заплатить мне придётся моими марионетками?! Это надо как-то остановить! Очередной непонимающий взор Кирилловны вызывает приступ привычного для меня издевательского смеха Лады. — П-почему в-вы так говорите? — запинаясь в словах от волнения, продолжает оттягивать своё время Кирилловна. — Что смешного? Лада не останавливается на достигнутом, ей мало этого жалкого вида. Она жмёт по кнопкам телефона, подносит его к уху. — Алло, Коля? — на мое удивление Лада начинает говорить голосом Кирилловны, марионетка же хватает себя за горло, будто ей перестает хватать воздуха. Она смотрит на графин с водой, который стоит у меня на столе, смотрит так, как будто умоляет его подплыть к ней и дать глоток воды. — Коля, я умираю. Мне не хватает воздуха. У меня инфаркт. Прощай, — Лада кинула трубку Кирилловны на стол, снова заливаясь смехом. Кирилловна сползает с кресла, пытаясь дотянуться до графина с водой. — Лада-а-а! — мой крик теряется. Вместо него изо рта льется… Вода? Какого чёрта?! — Я же говорила, не открывай рот, дура! — крик своей копии я почти не слышу, пытаясь откашляться и не захлебнуться, от воды, которая продолжает литься изо рта, будто всё это время — я была под водой, тонула и меня наконец-то достали со дна. Каким образом через несколько мгновений я оказываюсь на диване — известно только Ладе. — Скорая? Тут у женщины инфаркт случился…. Дом культуры…. Ждём… — доносятся до меня слова; голос не мой и не Кирилловны, вообще неизвестный мне, но очень противный. — Зачем ты её убила? — я не в силах подняться, голова кружится, во рту металлический вкус, но я уже хотя бы могу дышать. — А тебе её жалко? Ну, прости, — равнодушие Лады в очередной раз не знает границ. Поворачивать голову я не стала, чтобы не смотреть на труп, который расстелился у моего стола. Лада, облокотившись на дужку дивана, возникает передо мной, наклоняется ко мне; внутри всё сжимается и холодеет уже который раз за этот день. — Это не ты ненавидишь стариков и детей. Это не у тебя нет ни государства, ни религии. Это не тебе плевать на общество! Все это — я! И подчиняешься ты мне! А решишь от меня избавиться — сдохнешь! — её шёпот пробирает меня до костей. Мне становится ещё хуже: кажется, что моё сердце остановилось. Верить во всё это мне не хочется. — Я не… — начинаю было я, но она наклоняется ещё ближе. — Помни о своём наркомане и слушайся меня, иначе никогда его не увидишь, — она исчезает, словно её и не было, и тут же появляется около окна, как ни в чем не бывало оставив меня лежать на диване. — Скорая приехала, — говорит она, поворачиваясь вокруг себя и растворяясь чёрным дымом. На полу — труп Кирилловны.