Мой личный сорт анархизма

«Все всегда оказываются не такими, как от них ждёшь». Уильям Голдинг «Повелитель мух»

Когда в детстве между песочницей и здоровым сном задумываешься о том, кем станешь, когда вырастешь, — и в голову не придёт стать сумасшедшей, которая просыпается ночью в больничной палате и плохо помнит: как здесь оказалась, почему пересохло во рту, кто тебя здесь оставил, почему болит всё тело, но ничего не сломано, ибо гипса нет… Голова гудит. Во мне скопилось столько никотина, что я проснулась от собственного кашля и, только когда стала искать пепельницу, которая у меня всегда около кровати, — поняла, что я не дома. Охрененно, правда? Сначала тебе кажется (или так и было?), что ты в одном месте, потом в другом, а в итоге — просыпаешься в третьем. Наверняка, Витёк что-то сделал. Или Лада? Существует ли Лада? «К чёрту», — мелькает мысль, и все размышления о Ладе — разлетаются. Палата открыта, свет из коридора сюда заходит не стесняясь; пугает только нереальная тишина: без писков, шорохов, шёпота — будто все сбежали, выключили электричество, а про тебя забыли. Удивительно, что свет в коридоре — бесшумен. Или я оглохла, как и хотела? Но себя-то я хорошо слышу. В окнах — темнота и едва различимы деревья и остатки белого снега, и там тоже — тишина, даже ветра нет, будто всё — нарисовано, декорации. Есть только воздух, свет из коридора, тишина. И мысли, которые так хочется упорядочить, найти ответы, зацепиться хоть за что-нибудь, чтобы вынырнуть из всего этого безумия, которое так и хочет утянуть меня неизвестно куда. А неизвестность — это так страшно. Что бы я сказала себе сейчас, будь я той Ладой, которая до этого момента была где-то рядом? — Ну вот, Ада Викторовна, тебе двадцать шесть, ты проснулась в больнице. Что из всего этого было бредом? Не в бреду ли ты сейчас? Нет. Она бы так не сказала. Она бы продолжила издеваться. Самое время поговорить с собой, пока её нет рядом. Но так хочется пить и чтобы кто-нибудь пришёл на помощь… Хотя не столько нужна помощь, сколько слова: — …Вам стало плохо, вас нашли рядом с вашей мёртвой сотрудницей, вас доставили сюда, всё будет хорошо… Только я и сама понимаю, что такого быть не может: слишком легко для моей говённой жизни. Оттого и холодно внутри и не хочется выходить из сна, подниматься и снова… Жить? Странная жизнь. С тех пор, как Данька вышел из окна — нет её вовсе. После того, как Лада щёлкнула пальцами, — вышло то, что я не хотела вспоминать. Да, никаким гением я его не считала, пока он не умер. Гениями для меня были Угол , Свин… Да хоть БГ! Кто угодно, но не Данька! От меня никакой поддержки и не было никогда, только критика… Всё назло! Назло! Думала, что так он станет лучше, а он только в себя и уходил всё больше и дальше от меня. И этот Дом Культуры — назло, чтобы его позлить, потому что от папашки он ничего принимать не хотел — любил бунтовать. И я — очень любила бунтовать, потому что мне вполне хватило детства с моей деспотичной мамашей. Неужели я ещё и его слушать должна была?! Всё так и закончилось. Никто друг друга в итоге не услышал, не помог и не спас. Нет, в тот день я, конечно, где-то была, что-то делала… А потом мне позвонили. Позвонили. Звонят. Телефон ездит по тумбочке, светит в потолок – и никаких мелодий. «Мама». Снова она. Какой год она назовёт сейчас, если я возьму трубку? Всё тело ноет непонятно от чего, но трубку надо взять, пока она, например, не исчезла или не запела очередную бредятину. — Думала, я сильнее, — вспоминаются слова Лады, перед тем, как в глазах всё потемнело от яркого света телефонного экрана. На этот раз — трубка моя, и вызов принимается легко. — Да, — отзываюсь я. — Не спишь? — мама. — Ну, теперь-то уже точно нет, — пытаюсь приподняться: пора приходить в себя. — Что-то весь день не звонила… Занята была? — в этот раз как-то издалека она начинает разговор, на неё это непохоже. — Да, много дел, — выдыхаю я, усевшись на койке. И зачем вру? Почему нет желания всё рассказать? Потому что боюсь расстроить, сделать хуже. И тут же отмечаю: меня прям в шмотках спать уложили, только обувь сняли, заботливо так поставив берцы около кровати. — Мне Данька твой приснился, я и звоню… — продолжает она. Впору подумать или произнести: «Ну, началось!», но не сегодня. Не после того, что я видела и что пережила. Это раньше я была твёрдо уверена, что подобное невозможно, а теперь… — Он что-то сказал? — спрашиваю, потому что теперь всё изменилось. — Да, — отзывается мама. — Просил передать, чтобы ты поверила какой-то Ладе, — добавляет она. Смешно. Ну, конечно! Что ещё он мог сказать?! И надеяться нечего было: Лада существует, всё что было, — действительно было. — Мам, какой сейчас год? — но я хочу ещё кое в чём убедиться. — Я знаю, ты не веришь во всё это… — начинает она. — Нет, нет, просто назови год, — уже без криков и лишних эмоций, как при свете дня. — Я просто уже так устала на работе… — Извини, что разбудила, — реагирует мама, не дав договорить, сбрасывает вызов. Чёрт! Перезвонить? Только телефон высвечивает дату: двадцать первое апреля, давно за полночь, скоро утро. В общем-то, лучше не стало: Витёк встретил меня вечером того дня, в котором я и проснулась, а теперь я оказываюсь почти неделю спустя в больнице. Куда делось остальное время? И сколько времени я теряю сейчас? Сколько всего случилось, пока я была в забытие? Что сейчас происходит на работе? Ну, не прямо сейчас, а вообще… Мне нужно выбраться отсюда, пока все спят, пока палата открыта и свет дня не выгнал всех в коридоры. Наверняка, есть ещё несколько дверей, через которые можно отсюда свалить, а не только тот главный вход, где Витёк говорил, что я пришла с ним. «А ведь всё было бы просто!» — думается напоследок, стоит только взглянуть на окно: второй этаж, никаких шансов на побег, если боишься высоты и не доверяешь связанным друг с другом шторам. «Шторам… Никотин… Кашель… Курить!» — голова просыпается. Куртка. Куртка почему-то валяется в ногах; впрочем, это намного лучше, чем если бы её вообще не было. Кто-то просто уложил меня спать. Меня здесь точно не заперли, а оставили отдохнуть. Моя куртка, а не наркомана или чья-нибудь ещё; и в её карманах обнаруживаются сигареты, целые наушники, зажигалка. Огонь едва освещает меня и палату. Здесь только две кровати, в полутьме виднеется ещё одна дверь — наверняка санузел. Бывший сосед, нынешний врач — Витёк — оставил меня не в общем клоповнике, а в отдельной палате — это уже радует. Вот бы ещё понимать, где именно я нахожусь… Помню, что мы с ним поднимались по лестнице, куда-то заворачивали, я краем глаза видела кушетки с больными, каталки, капельницы, а потом — очень светлый коридор с двумя окнами, и наконец — я оказалась в кабинете, где всё и кончилось. «Щёлкнули пальцами перед глазами, и — конец», — кручу эту мысль, щёлкая зажигалкой, то зажигая, то гася огонь. Пепел сигареты девать некуда, а идти к раковине — не вижу никакого смысла: платят же местному техперсоналу за что-то деньги? Без такой свиньи как я — работы у них не будет. Переживут. И едва я наклоняюсь к своим ботам, как слышу какое-то мычание за стеной. Прислушиваюсь — тишина. Скорее всего, показалось. Дым сигареты лезет в глаза, кое-как нахожу в себе силы не пустить слезу от этой едкой гадости. — …дно! — доносится из коридора. Этого только не хватало: кто-то проснулся и может меня увидеть… Надо быстрее отсюда валить. Обуваю ботинки, попутно пытаясь сообразить: куда могли деть мою сумку. — Холодно! — ещё громче; мужской голос; я даже замираю на мгновение, ожидая какую-нибудь несущуюся по коридору санитарку, но — тишина снова возвращается. Надеюсь, это какой-нибудь невменяемый после наркоза выполз в коридор… Ну, или по какой ещё причине можно так орать в три утра в больнице? В любом случае, он не должен стать свидетелем моего побега. Доносится скрип, и становится совсем не по себе: что там происходит, чёрт возьми?.. Неужели кого-то разбудил мой сигаретный дым? Идиотка! Попытаться незаметно свалить, но при этом — закурить… Как бы к стати сейчас пришёлся издевательский смех Лады. — Холодно! — снова кричит этот мужик. Сумка оказывается на соседней койке; выбрасываю окурок в раковину; стаканов здесь не оказывается, да и некогда их искать, но воды, которой так хотелось, — хлебнула; голова от резких движений слегка кружится, нечего и говорить о том, как хочется лечь обратно в койку от ноющей боли, которая то пропадает, то тут же появляется и режет холодным ножом по костям. Надеюсь, ничего серьёзного и скоро пройдёт. Во всяком случае — об этом думать сейчас некогда; главное — выбраться. Свет, который до этого проходил в мою палату, в коридоре оказывается внезапным, ярким, пугающим, как и всё пространство — сбивает с мысли, пугает на мгновение своим существованием. Никогда ещё меня так не пугала свобода, чтобы захотелось вернуться обратно, в палату, провалиться в сон и даже смириться с тем, что мне снова привидится всякий бред про Даньку, маски, безумного старика и Ладу. — Холодно… — будто из полусна, полузабытья, как последняя просьба о помощи, и уже в разы тише повторяют это слово за спиной. «Ромка?» — вспыхивает мысль, которой и верить не хочется, но я бессознательно оборачиваюсь. Через дверь, через палату — каталка с телом, худым и почти безжизненным. Подойти ближе? Страшно. Вдруг это действительно он? Что тогда? Тащить его с собой? Оставить здесь? Ну, не этого ли я хотела: увидеть его? Зачем? Как глупо было просить у Лады именно о нём! Но ведь я и не знала, что такое возможно! А если бы знала! Так, конечно, бы попросила о Даньке! Почему я, вообще, тогда подумала об этом наркомане?! Или я всё ещё не здесь, а там… То есть не в той реальности… В бреду? — Х-х-холодно… — выдыхают на каталке, кажется, последний раз и едва заметно шевелят рукой, пытаясь поднять её вверх. «Это точно Ромка!», — вспыхивает снова в голове. Но с чего бы вдруг ему тут взяться? Только если реальность снова — ненастоящая. Шаг. Шаг. Шаг. И сердце с каждым шагом колотится всё сильнее. Обернуться назад и побежать. К выходу. В город. Домой. Но всё ещё: шаг, шаг, шаг. Тело тяжело дышит и укрыто с головой какой-то тряпкой, мало похожей на одеяло. Отдёрнуть её и увидеть… Что? Сердце сейчас выскочит, я даже не слышу той тишины, которая была до всего этого. Страшно. Страшно, а рука так и тянется. Ну, же, окликните меня кто-нибудь, остановите… Не может же быть так, чтобы в этой больнице не спала сейчас только я. Неужели никто не остановит?! И никто не останавливает; я стягиваю тряпку и вижу — Ромку, который мгновенно поворачивается, открыв глаза, и испуганно смотрит на меня; видимо, как и я, не верит, что мы сейчас встретились. — Ты? — выдыхает он, едва приподнявшись. А я молчу: меня словно парализовало от происходящего. Его «Холодно!» не разносилось эхом, а вот «Ты», хоть и едва слышное, — разносится. Нужно быть тише. Так ведь не должно быть. Почему всё именно так? И что теперь? Куда мы исчезнем? Где окажемся? — Надо валить отсюда. Можешь идти? — всё, что я могу сказать, потому что всё остальное — долго объяснять. Наркоман непонимающе смотрит на меня. — И куда мы пойдём? — не такой уж он и больной, судя по раздражённому шёпоту и безразличию. — Мне некуда идти, — добавляет он и едва не вырывает у меня эту тряпку, которой был накрыт. Только этого мне не хватало! — Какого хрена ты здесь, вообще, делаешь? — почему-то мне кажется, что если мы сейчас не поторопимся — что-то произойдёт. — Тот же вопрос, — он сдаётся: больше не тянет тряпку и встаёт с каталки. «Он ведь будто ждал... А если это ловушка?!» — здравая мысль, но останавливаться на ней у меня нет времени. Да и что хуже этого всего уже может быть?! — Долго объяснять, надо валить отсюда, — продолжаю я. — В тапках, что ли? — он указывает на пол, где что-то отдалённо напоминающее тапки валяется около плинтуса. — Это тебе повезло: ничего не забрали… Или как ты тут оказалась, вообще? — шёпот его иногда начинает переходить в голос и ещё больше разноситься эхом по коридору. — Если ты забыл, я тут рядом живу, пошли уже, — и если он сейчас не согласится — я свалю одна. К чёрту! Выёбывается тут ещё! — Ладно, — соглашается. А я-то надеялась… — Эй! Это что там у вас происходит? — Витёк за спиной. Он идёт к нам. Как неожиданно. Вот теперь уже поздно нас останавливать, надо было раньше. Теперь я уже и не остановлюсь. — Мы уходим! — внезапно для себя кричу я, отходя дальше, в коридор, который закончится неизвестно чем. — Никуда вы не уйдёте! Я сейчас охрану вызову! — он всё ближе. — Валим, — едва задев моё плечо, командует Ромка. — Стоять, я сказал! — кричит Витёк. Коридор кажется бесконечным, но ещё страшнее представить, что мы бежим к тупику и двери не окажется; но, вероятно, нарик знает, куда нам бежать, потому что я за ним едва успеваю. — Сюда, — за поворотом оказывается широкая лестница без перил, уходящая куда-то слишком уж… — в подвал! — озвучивает нарк мою мысль. — Нам надо выбраться, а не в подвале прятаться! — кричу я так, на всякий случай. Тапки его подводят: он едва не падает, уставившись на меня. — Там шмотки и выход запасной. В отличие от него — мне действительно повезло, в одних джинсах и футболке я бы вряд ли согласилась на побег с внезапно появившимся человеком из прошлого… А может, и согласилась бы, но только не с этим отбросом, который выглядит ещё хуже, чем в нашу последнюю встречу. Внезапно Ромка останавливается, и я чуть не врезаюсь в него, переводя дыхание. Витёк уже каким-то образом оказался здесь. — Вы никуда не уйдёте отсюда, — говорит он, тоже переводя дыхание. Значит, где-то есть ещё один выход… — Слушай, выпусти нас! Чо началось-то?! — не то чтобы мне непонятно его рвение оставить нас тут; скорее оно мне понятно настолько, что становится очень страшно, в это с трудом верится; возможно, у меня паранойя на фоне всего пережитого, но лучше так, чем остаться здесь и никуда не вырваться сейчас из больничных стен. — Вы останетесь здесь, — продолжает врач, делая шаг в нашу сторону. Что наркоман мне как-то поможет — даже думать нечего: он сам смотрит на меня как утопающий на спасательный круг и уже точно не рад, что согласился сбежать. У меня есть только сумка, наушники, сигареты, телефон и зажигалка. Зажигалка! — Нет, не останемся! — кричу я, бросаясь вниз, кидаю сумку в Витька, пытаясь выиграть хоть две секунды; проношусь мимо, едва не подвернув ногу; вижу краем глаза, как Ромка оказывается почти рядом. Получилось! Лестница позади, как и Витёк. Плевать на документы, которые были в сумке, — восстановлю! Жизнь мне сейчас куда дороже. — Стоять! — неугомонный Витёк. Хорошо, что мы убегаем от врача, а не от Ярика: тот бы начал стрелять. — Сюда, сюда, — мы оказываемся перед гардеробной: решётки, а на двери такой решётки — огромный замок. Нарк тем временем хватает старый деревянный стул, который я и не заметила в углу. — Серьёзно?! Мне не верится: он же не будет драться с Витьком — тот его одним ударом выключит, что ему этот стул?! — Вы сдохнете, если выйдете отсюда! — Витёк останавливается и указывает (он этого точно не хотел) на запасной выход: стеклянно-пластиковая дверь. — Хах! А в твоей больнице я останусь жива?! — в другое время посмеялись бы вместе, но не сегодня. — Ада, я серьёзно! — не сдаётся он. И я серьёзно: стою около гардероба, так близко, что остаётся только чиркнуть зажигалкой, чтобы поджечь одежду, торчащую в этих решётках. Может, толком и не загорится, но отвлечёт. Ромка его не ударит, просто не успеет — Витёк его оттолкнёт. И стоит мне об этом подумать — так и происходит: стул в одну сторону, наркоман — в другую, а врач — идёт ко мне. Значит — огонь!