Мой личный сорт анархизма

«– Ты озлоблен против всего рода человеческого. – И есть за что…» М.Ю. Лермонтов «Герой нашего времени»

Моя кошка Анархия привычно спит в ногах; у неё одно ухо рыжее, а другое — чёрное. Данька принёс её где-то года полтора назад, сказав, что нашёл в подъезде; по его словам, она трёхшёрстная, потому, конечно, принесёт нам счастье. Может показаться, что я совсем с дебилом жила: чтобы было счастье — надо просто завести трёхшёрстную кошку. Ага. И больше ничего не нужно делать, кроме как: ненавидеть отца за то, что он выбрал другую жизнь; ненавидеть простых смертных за то, что не слушают рок, закрывают глаза на правду, читают Донцову вместо Кьеркегора и им совершенно плевать, что кругом — показуха, ничего настоящего не существует. Впрочем, Данька в этом был прав: от такой беспросветной ненависти ко всему — нас едва ли могла спасти даже кошка; но мы были счастливы в этой ненависти. Теперь я одна. Полтора года назад мне было безразлично: кошку он притащит домой или крокодила, своих ёбнутых друзей или родителей — всё одно; всё бесило и раздражало, потому что была такой же, как и Данька. Вокруг нас было слишком много тупых и ненастоящих людей. Соль и Паук чего только стоили! Нормальные люди давно бы оборвали с ними все отношения и связи, но мы с Данькой были ненормальные: нам казалось, что это проще всего, а вот попытаться понять, донести до них то, что мы поняли вдвоём, — куда интереснее. Только ни Соль, ни тем более Паука ничего не интересовало никогда, кроме понтов, позерства и бухла. А может, я до сих пор такая? Просто осталась одна и растерялась, не знаю, что делать теперь. Лежу в комнате и цепляюсь за прошлое, будто оно способно меня спасти. Кто я теперь вообще? Убийца. Меня ещё не нашли, но точно будут искать и найдут. Как надо вести себя в таких случаях? Всё, что я помню с учёбы: надо наиграть самое настоящее раскаяние, чтобы тебе поверили, сотрудничать, и тогда — может быть, повезёт. Ну, а кроме всего этого: нужно ещё доказать, что это была самооборона и нож был не мой… А чей тогда? Если я расскажу про Ладу — сделаю только хуже. Анархия издаёт подобие «мяу», только сонного и ленивого, перебивая все мои мысли. Кошку Данька просто принёс и оставил, а кормить, ухаживать за ней пришлось мне, попутно представляя, что то же самое будет, если мы вдруг решим завести детей. К счастью, о таком семейном ужасе он и не думал: ему куда важнее было свои стишки писать, на гитаре тарабанить и дружкам своим всё это втюхивать, приправляя рассуждениями о системе, анархии, панках и прочей белиберде. А им это нафиг не нужно было. Ну, и где ты теперь со своими рассуждениями? В окно сиганул? Слабак. Надо было идти до конца, а не сдаваться. Сдаться — проще всего, Данечка. Бросил и меня, и кошку. Трус! Кошка стала моей, а ты вспоминал о её существовании только тогда, когда она напоминала, что живёт в этой квартире, любит меня, а меня нет дома. Люблю я тебя теперь или ненавижу? Не знаю. И любила ли вообще… Просто так было проще, и мне это нравилось: нам казалось, что мы были свободными. Казалось ровно до тех пор, пока не вмешался денежный вопрос, пока не вмешался его отец, пока я не получила должность директора дворца культуры. С тех пор и началась обычная жизнь, как у всех, а мы сопротивлялись и пытались не сдаться. Сдался. Бросил. Ненавижу. Анархия потягивается и зевает. Ненавижу, но отомщу всем, кто здесь остался. А потом… Уже неважно, что там будет потом. После этой ночи уже вообще ничего неважно. Странно, что меня до сих пор не нашли; странно, что мне до сих пор не звонят. Проснулась я от того, что затекла шея, но тут же прошла, стоило только открыть глаза и почувствовать лёгкость во всём теле и в голове. За шторами — солнце и голубое небо. Безмятежность. Подушка мягкая как никогда, одеяло воздушное — перевернуться на другой бок и спать, но больше не спится, потому что откуда-то взялся невероятный прилив сил, а ещё — такая ясность в голове…. Всё, что было вчера, — я помню, но об этом совсем не думается, как обычно не думается о дурацком сне, который наоборот хочется скорее забыть. Думается только о том, как теперь из всего этого выбраться. Надежда и вправду умирает последней, даже в такой ситуации. Мозгом я понимаю, что мне — пиздец, но что-то заставляет надеяться: ещё не всё потеряно и можно выкрутиться… Как? Не знаю. Сколько я проспала? Почему не звонил телефон или будильник? Всё и так понятно: телефон сел, мне некогда было поставить его на зарядку. Только на простые вопросы можно быстро найти ответы. В комнате — бардак. Даже не хочется убирать всё это – пусть так и остаётся. Удивительно, что хватило ночью сил привести себя в порядок. Отмыв с себя всю кровь, затолкав одежду в мусорный мешок — я бухнулась спать, смутно понимая, что со мной теперь вообще будет. Всё что мне хотелось — чтобы всё это скорее кончилось. А сейчас… Сейчас я почему-то всё больше надеюсь на то, что никто не будет меня искать. С чего бы кому-то искать именно меня? Никто не знал, что я в больнице; нож был не моим, а наркоман — ищи его теперь по звёздам: точно пересидел ночь в «Скифе» да свалил на рассвете куда глаза глядят. Может же так быть?! Почему не может?! Кошка остаётся на кровати, и обычно я завидую ей по утрам, но не сегодня. Сегодня больше всего на свете я хочу отсюда сбежать, и неважно, куда: работа, «Скиф», улица, другой город… «Нужно приехать на работу, как ни в чём не бывало — так меньше подозрений», — проносится мысль, но тут же представляю заголовки местных газетёнок. Да, это будет что-то вроде: «Директор дворца культуры Серебросветска зарезала врача и приехала на работу», — мимо такого заголовка точно не пройти, но скудная статейка не расскажет подробностей из-за тайны следствия; а к тому времени, как пройдёт суд, — читатели газет всё забудут, случится что-то более глобальное и обо мне выйдет ещё одна скудная статейка. Пролог и эпилог, а то, что между этими частями, — навсегда останется только со мной, потому что я, конечно, буду врать: не хотела, он напал, мне так жаль… А мне не жаль. Настолько не жаль, что я вообще ничего не чувствую, кроме ясности в голове. Хладнокровие так прекрасно, когда можешь испытывать его после по-настоящему чудовищного поступка. Это должно пугать, но не пугает, а дарит истинный покой. Покой и ясность. Как же мне этого не хватало! Можно, конечно, решить, что я просто выспалась, но я знаю: причина в том, что я у меня больше нет пути назад. Убийство Витька тоже можно использовать: все ведь знают, как мне досталась эта должность и кто мой несостоявшийся родственник. Если бы не вчерашние соседи — мне бы это и в голову не пришло, но они вдохновляют меня на ещё один не менее омерзительный поступок. Хватит ли у меня смелости? Теперь, когда зеркала разбиты, — безусловно, хватит. Пора собираться на работу. И всё начинается так, как и всегда, но что-то изменилось: я вдруг не чувствую усталости и отвращения к своей работе, к своей жизни, к тому, что вокруг. Мне нравится бардак, который я устроила этой ночью: разорванные тетради валяются на полу, осколки зеркала, разбросанные вещи, разбросанная мебель… И всё это освещает такой яркий утренний солнечный свет, стоило только сорвать плотную штору с окна. Оказывается, в этой квартире много света. Может, поэтому хочется сбежать отсюда? Ведь я как на ладони у всего мира, и весь мир знает, что случилось и что я задумала, а мне это сейчас — не нужно. Мне нужно погрузиться во мрак и не выходить оттуда до тех пор, пока я не завершу начатое. Потому, конечно, чёрная одежда, тёмные очки – и бегом отсюда. Бегом, бегом. Как же мне не хватает моей машины… Я бы мигом добралась до работы и заперлась бы в своём кабинете, но мне приходится тащиться на остановку. Серебросветск проснулся раньше меня. Выходя из дома, я мельком взглянула на часы — половина десятого утра; я опаздываю. Ещё вчера меня бы это выбесило: опаздывать я ненавижу, а тех, кто опаздывает, — ненавижу вдвойне, но сегодня… Какая разница? Мне ли теперь бояться опозданий? Пенсионеры волочатся в магазины, школота заперта в школах, безработные и отпускники составляют компанию пенсионерам, а около остановки — бомбилы пытаются подработать в перерыве от основной работы. Напротив остановки — дом, и в нём тоже кипит беззаботная жизнь. Мамашки что-то готовят; всё те же пенсионеры начищают свои квартирки до блеска; кто-то сидит на балконе и наблюдает за всем, что видит в этом городе… Всё так беззаботно. И я могу в один из дней всего этого больше не увидеть. Это всегда казалось таким неважным, а сейчас хочется запомнить каждое мгновение. Сколько ещё я смогу наблюдать за всем, что меня окружает? Как быстро и внезапно меня лишат этого? А ведь всё могло бы быть по-другому. Если бы… Даже не знаю, в каком из «если бы» я свернула не туда. Автобус. Нынче я одна на остановке, и никто не возникает против сигаретного дыма. Водитель автобуса – очередной мудак, который дергает рычаг передач, резко жмёт на педали. Когда мест нет, а тебе приходится ехать стоя, ты чувствуешь себя тем самым рычагом скоростей; если ты в обуви на каблуках, ты превращаешься во что-то балансирующее — подскакиваешь на каждой кочке, при старте и торможении — бьёшься о людей, а они – об тебя. Если бы мы были фарфоровыми куклами, то до вокзала доехали бы только наши осколки, с таким-то водителем. Он не единственный, из-за кого можно возненавидеть общественный транспорт. Кондукторша. Иногда мне представляется, что они с водителем — посланники дьявола. Худых кондукторш, кажется, не бывает; привлекательности их не позавидуешь, да и участи хуже, чем у них, я не представляю. Почему я об этом думаю? Наверное, всё потому, что о вчерашнем мне не думается. Помню всё, что вчера было, но не удается вспомнить, как уснула. Ванна, вода, а дальше — провал. Очень давно я не ощущала такой ясности в голове. Похоже на перерождение, если не вспоминать произошедшее. А если произошедшего не было? Даньку ведь я тоже видела… Он мне даже кофе сварил! Утром моя куртка оказалась на своем привычном месте, как и сумка, туфли оказались чистыми. Может, мне всё это приснилось? Наушники оказались целыми и были аккуратно сложены в карман куртки, там же были сигареты и зажигалка. Что если я зря всего этого боюсь? Что если я действительно — просто выспалась, а потому такая ясность, а ещё — ничего не раздражает. Вообще ничего. Передо мной сидит бабка, которая часто приходит во дворец культуры; она здоровается со мной, она занимает место, на котором могла бы сидеть я, но меня это нисколько не волнует. Стою, смотрю в окно. Безразличный мне Серебросветск: машины обгоняют наш нерасторопный рейс, но меня ничего не волнует, я почти не слышу музыки в наушниках и не знаю, о чем я сейчас думаю на самом деле. А может, я умерла? Тогда бабка бы меня не видела. А может, старики видят призраков? Ну и бред! Слышал бы это Данька… Кто-то наступает на ногу, но я даже и крикнуть не успеваю, так как вижу свою бывшую одноклассницу Настю, которая виновато улыбается и, видимо, извиняется — из-за музыки не слышно. «Вот же корова!» — наконец-то хоть что-то похожее на ненависть. Песня в наушниках сменяется на заезженную «Angels», которая вообще непонятно как и когда оказалась в моём плейлисте; она так часто попадается, что начинает действовать на нервы; достаю телефон из кармана, чтобы перемотать, но едва удерживаю его в руках, потому что остановка, а водитель у нас — дебил. В салоне начинают толкаться те, кто выходит, Шарон воет про ангелов… Точно, мне такое только Соль закачать могла, в минуты своих соплей по Пауку — они вечно то ссорятся, то мирятся, а мы с Данькой вечно были между двух огней и вот такой музыки. Кто-то толкает меня в спину, и тут я уже просто не выдерживаю, вытащив один наушник, ору: — Да блядь! Аккуратнее можно?! Но мои слова тонут в вое за дверью, точнее в вое на улице и какой-то суете. — Надо скорую вызвать, — говорит кто-то над ухом. Протискиваюсь вперёд, понимая, что остановка долгая, но тут же вижу, как Настя, которая пару минут назад наступила мне на ногу, — лежит на асфальте, а кондукторша пытается привести её в чувство, поднося ватку к носу. — Там точно перелом, звоните в больницу, — кричит какая-то тётка. — Пропустите, я выйти хочу, — говорю я, попутно отстраняя человека назад. — Осторожнее, а то тоже на ступеньке навернётесь, — на секунду мне показалось, что я услышала Витька, но это был тот парень, который на историка учится… «Почему он так поздно едет?» — проскальзывает мысль, но мне некогда об этом думать. Можно сказать, что мне жаль Настю, мимо которой я прохожу, но мне её не жаль. Совершенно. Прекрасно я помню этот её рассказ про неимоверное количество абортов. К тому же она мне чуть ногу не отдавила. Так ей и надо. До работы идти недолго, и я стараюсь ни на кого не смотреть, листая песни одну за другой. Мне нужен новый плейлист: этот уже осточертел. Когда за Джонни Кэшем идёт Летов, а за Летовым — группа «Звери» — можно окончательно спятить от таких перепадов. Один наушник так и болтается, чтобы слышать городской шум и никого не толкнуть по пути. — Наконец-то, Ада! — я едва не сталкиваюсь с Дмитрием Павловичем, который стоит на площади около моего дворца. — Что? В чём дело? — оглядываюсь по сторонам, не понимая, как я так быстро дошла до работы, уставившись в телефон. — Ты где так задерживаешься? — спрашивает он, указывая на свои крутые часы. — Общественный транспорт, — отвечаю я, попутно пытаясь понять: какого хрена он тут вообще делает? Неужели уже всё знает? — Мне стало известно, что у вас сотрудница умерла… — Ага, — выдавливаю из себя. — Что же сразу не сказала? — продолжает он. Вот бы спросить у него, какое сегодня число… — Не было времени, — едва нахожусь я. — Ну, а квест-то твой как? Будет? Прям в Пасху? А, вот какого хрена он припёрся! — А это проблема? Вроде бы законом, пока, не запрещено устраивать квесты в Пасху, — эта речь у меня уже давно заготовлена – пусть даже не пытается. — Ну, смотри, ты-то точно знаешь, — наигранно веселится он, отходя к своей машине. — А что у тебя с телефоном? — но никак не может сесть и свалить. — Некогда было зарядить… — отвечаю, а сама понимаю: с телефоном всё в порядке, он заряжен, я ведь музыку слушаю до сих пор… — А, ну, ладно, — кивает градоначальник. — До встречи тогда! — и наконец-то садится в свою тачку. До какой, блин, встречи? Иди на хер! Видеть тебя не хочу! И так хочется показать фак уезжающей тачке, но всему своё время. Прохожу к ступенькам, открываю дверь в свою контору; вахтерша во всем своем обыкновении здоровается со мной; поднимаюсь по лестнице, выхожу в коридор, иду в кабинет. Не успела я и куртку снять, в кабинете появляется Галя, та самая, у которой все больные и она тоже. — Ада Викторовна! Представляете, больница сгорела! — по спине от её слов пробегает холодок. Почему тогда не сказал Дмитрий Павлович? — А что случилось? — оказывается, очень трудно наигрывать заинтересованность, когда знаешь ответ на вопрос. Галя пожимает плечами и тут же: — Говорят, что какой-то наркоман сбежал и гардероб поджёг… — И его, что, никто не остановил? — впрочем, не так уж и трудно врать; главное — не думать о правде. — Так ночь же была, — отвечает Галя. Ещё веселее… Про Витька, значит, никаких сплетен? — Ада Викторовна! Вы пришли! — Нинка врывается в кабинет, и она явно очень рада меня видеть, ещё секунда — и задушит в объятьях. Отъезжаю на стуле немного назад. — А должна была прилететь? — не очень понимаю, как смогла вызвать такое счастье в её глазах своим появлением. — Вы же были на больничном, но мы выполнили все поручения, которые вы давали по телефону… Что она несёт? — Не поняла… — выдыхаю я, пытаясь хоть что-то понять. — А вы слышали, что участкового убили? Молодой! — вмешивается Галя, и я без всякой связи вспоминаю Ярика. — Ярослава Митякова, — добивает меня Нина. Мне не слышно, о чем они говорят, но понимаю, что обсуждают моего бывшего однокурсника. Перед глазами всё плывет. — Девушку с ним видели, в чёрном плаще, в платке и очках. Раз участковый, значит, найдут. – Это говорит вечно больная Галя, а Нинка поддакивает. Лада. Где ты? Какого хрена ты натворила? — Ада Викторовна, мы хотели узнать: завтра у нас выходной, а в воскресенье выходить? — я окончательно теряюсь, ясность в голове пропадает. — Выходной? Почему? — дайте мне хоть что-нибудь понять… — Завтра суббота, мы думали отдохнуть перед квестом. Нина, что ты делаешь со мной? — Перед каким квестом? — я раздражена, невольно бросаю взгляд на монитор компьютера, который почему-то с трещиной, но тут же вспоминаю, как Лада скидывала его со стола… Пятница, двадцать пятое. Что происходит?! — Вы же сами придумали: хоррор-квест, все должны быть одеты как на Хэллоуин, — я их почти не слышу, надеваю куртку, достаю сигареты, направляюсь к выходу. Мне нужна Лада. — Увидимся в воскресенье! Завтра все отдыхают! Не опаздывайте! — мне плевать, что они сейчас подумали, мне плевать, будут ли они отдыхать в субботу. Мне нужна Лада! Где она?!