«Я вольна выбирать себе свой ад...» Жан-Поль Сартр «За закрытыми дверями»
Пролетаю мимо Палны, едва припоминая: здоровалась с ней сегодня или нет, но на всякий случай: — До свиданья! — Вы уже уходите? — слышу вслед, но в ответ — захлопываю дверь. В разломанных ступеньках едва не застревает каблук несколько раз, но я настолько привыкла к этому, что проношусь и тут, сама ещё не понимая, куда именно. Каблук… Как я сразу не поняла тогда, что творится какая-то неведомая хрень? Когда я разговаривала с Солью — на мне были мои берцы, а не эти сапоги на каблуках. А сейчас я где? В какой реальности? «Не может быть. Не может быть», — мысленно твержу себе, ускоряя шаг; бегом от этого дворца! Тут что-то не так! И вот — открытое пространство. Прямо — старый центр города, налево — новый центр, направо — частный сектор, а позади меня — совсем захолустье, сплошные заброшки, мёртвая часть Серебросветска. И куда идти? Где искать чело… существо, которого не существует? «Двадцать пятое апреля...» — напоминаю я себе, пытаясь понять: куда делось время? Телефон полностью заряжен и показывает эту же дату. Почему никто не звонил утром? Почему Данькин отец не мог до меня дозвониться? Голова кругом. С чего я, вообще, взяла, что всё кончилось на смерти Витька и меня вернули в мою реальность? Меня опять куда-то закинули. И что я должна делать на этот раз? Или я всё же схожу с ума… Лежу сейчас в какой-нибудь дурке под галоперидолом, и мне это всё — снится. Это было бы лучше, чем признавать такую реальность, где у меня украли несколько дней. Девчонки говорят, что я была на больничном, а больница сгорела этой ночью… И мне об этом говорят мои марионетки, а не мэр города, который встречал меня едва ли не около дверей. Значит, всем известно, что я была в больнице? И ему тоже? Тогда почему я всё ещё здесь? А зачем он вообще приезжал? Про квест узнать? Ну, бред же! Куда мне идти? Что делать? Впору рухнуть на этот раздолбанный асфальт и заорать от безысходности. «...но лучше от этого не станет», — всегда себе так говорила, но теперь и это не работает. Лада сломала всё. Почему она внезапно исчезла и не говорит со мной? Если марионетки говорят, что я уже дала распоряжение вырядиться, значит — Лада была вместо меня? Логично? Логично. И где она теперь? — Здравствуйте, Ада Викторовна! — Ксения Эдуардовна; вечно она подкрадывается незаметно, и вечно я вздрагиваю от её загробного голоса. — Уже поправились или ещё на больничном? — смотрит она на меня странно своими выцветающими зелеными глазами: будто знает, что я не болела, а была… Была где-то в другом месте. — Поправилась, — отвечаю я ей, пытаясь вернуться к своим мыслям. — Мы так за вас переживали, — внезапно она берет меня за руку. Ненавижу, когда так делают. — Такая страшная авария… И вы там… — продолжает она. Стоп. Что?! — Подождите… Вы о чём? Когда мою машину смяло как фольгу — никто не переживал! Об этом даже узнали только на третий день! — Ну, про аварию, — Эдуардовна меняется в лице, будто принимает меня за всё ещё больную; больную настолько, что я не помню, что со мной произошло. Она могла бы мне помочь, но я даже не представляю, как её обо всём расспросить, чтобы она мне психушку не вызвала. — Да, было страшно, — начинаю я, — но квест всё же состоится, и вы со всем справились и без меня, — старушенция наконец-то отпускает мою руку, чтобы поправить свои волосы, которые не спасет никакая краска — седина уже успевает напомнить о себе: корни отрасли, пора красить снова. — Честно говоря, — произносит она и смотрит куда-то в сторону, выдерживая паузу, а потом продолжает, снова уставившись на меня: — Авария вас ничему не научила; Господь вас явно пытался остановить, но вы продолжаете стоять на своём: квест в Пасху. Не боитесь, что случится что-то ещё более ужасное? Вы же и нас подвергаете этой опасности. Но с нами ничего не случится: мы не по своей воле это делаем – вы нас заставляете. «...тот не может быть моим учеником», — тут же возникает в голове. Как никогда я уверена, что это слова из Библии. И с чего бы мне сейчас её вспомнить? Лада? Она рядом? Она всё ещё здесь? Это даже невольно заставляет оглядеться по сторонам, но никого в чёрном плаще поблизости не оказывается, а Эдуардовна ждёт ответа на свою речь, которую будто всю жизнь для меня готовила. Выдох. Это всего лишь очередная старуха, на которую бессмысленно злиться. — Вы слишком серьезно относитесь к рядовому мероприятию, — отвечаю я, вместо того, чтобы начать спорить. — Нет, — возражает Эдуардовна, отступив на пару шагов. Бесцветные глаза почти вспыхивают, но на самом деле — просто увеличивается зрачок; оттого зеленые глаза всегда кажутся такими тревожными. — Это вы слишком легкомысленно относитесь ко всему и всем! — она почти кричит. Ну, как же! Все глупцы обожают спорить. — Можете уволиться, и вас никто не будет заставлять делать что-то против вашей воли, — а я не хочу доставлять ей такое удовольствие как спор на пустом месте. — Я не стану увольняться только потому, что вам так этого хочется! А бабулька сегодня в ударе. — Если бы мне так хотелось — я бы давно нашла тысячу причин вас уволить: возраст у вас уже не тот, чтобы работать в культуре, выглядите вы отвратительно, вечно суете нос не в свои дела, — перевожу дыхание и ловлю себя на мысли, что начинаю злиться по-настоящему, но мне не хочется останавливаться: — Вы постоянно опаздываете, — и я продолжаю. — Пьёте чай по три часа на рабочем месте; ваши отчёты переправляет методист, ну, а о работе вашего кружка я вообще молчу: он существует только на бумаге, вы не можете организовать людей вокруг себя. Так смысл мне вас держать?! Лицо старушки меняется мгновенно: слёзы выступили, рот скривился, а злость так и прёт — она бы меня в клочья разорвала, будь сильнее и моложе. — Вы знаете, сколько лет я проработала?! Ну, началось… — Но так ничего и не добились, — повышаю голос, чтобы перекричать эту истерику. Она отступает ещё на пару шагов, почти отшатывается, удивленно глядя на меня. Как я смею, правда? — Нашлась мне тут! — кричит наконец старуха. — А что ты сделала?! Здание в аварийном состоянии, а ты и палец о палец не ударила! Понятия не имею, почему мне становится так смешно от этих обвинений, но я не могу удержать смех: подмена тезиса в спорах всегда выглядит такой комичной — противник сдался, проиграл, но не хочет этого признавать. — Да потому что мне плева-а-а-ать! — весело. Мне так весело! Мне ведь действительно плевать! Плевать! И я могу говорить об этом свободно! — Вот именно! — кричит моя марионетка. — И на тебя, тварь, мне тоже плевать! Всё равно выйдешь в свою Пасху и будешь работать! А куда ты денешься?! Со своей пенсией ты с голоду сдохнешь! Так что придётся работать! Как же я давно хотела им всем это сказать! Как же легко мне от того, что я это сказала! — Вы такси вызывали? — около меня появляется какая-то побитая временем иномарка. — Я вызывала! — вместо того, чтобы крикнуть что-то мне — Ксения Эдуардовна агрессивно отвечает таксисту; мгновенно она оказывается около тачки, открывает дверь, садится и хлопает дверью так, как обычно хлопают холодильником, в котором ничего не нашли, потому и расстроились. — Вот это да… — голос Нинки. Вот это да: тут ещё и Нинка, и Галя… И все всё слышали и видели. — Наконец-то вы ей это сказали, — произносит Галя. — Что? — меня удивляет, что она об этом знает. — Мы давно так думаем: они только осуждать и горазды, эти старухи, а сами — нифига не делают, только на нас и ворчат, — продолжает она. — Наконец-то вы хоть одну на место поставили, — Нинка прям счастлива от этого: так улыбается… Впрочем, мне плевать; у этих куриц я точно узнаю: где Лада. — Напомните мне, когда я вам сказала, чтобы вы на квест оделись, как на Хэллоуин? — Так вы же вчера приходили: провели совещание и сказали это, — улыбка с лица Нинки стирается; теперь и она с Галей смотрят на меня как на ненормальную. — Совсем замоталась, ничего не помню, — тут же прикрываюсь я типичными оправданиями непутёвого руководителя. — Авария эта ещё, — добавляю на всякий случай. — Больничный всё равно пошёл вам на пользу, — тут же выдаёт Галя, и в её словах не чувствуется никакой фальши, будто она это совершенно искренне, а не чтобы угодить начальству комплиментом. Или я реально устала от всего этого настолько, что уже не различаю истину и ложь. — О, точно! Вчерашний плащ, этот макияж! Супер! — поддакивает ей Нинка. Ну, теперь окончательно всё сложилось: интуиция меня не подводит. Лада была вместо меня! — И эта ваша идея с панками — полный улёт! — продолжает верещать Нинка. С кем?! — Ага, им с костюмами заморачиваться не надо! Выйдут из своего «Скифа», и уже — хоррор-квест! — Галя. Ну, как же я сразу не догадалась? Не зря наркоман звал меня именно туда. Все дороги ведут в «Скиф». Набираю номер такси, больше не обращая внимания на девчонок, которые всё ещё восхищаются макияжем Лады и советуют мне прийти вот так на моё же мероприятие. Нет, милые, я приду, как и эти самые панки; и с костюмом мне, действительно, не нужно заморачиваться. Никогда Лада не займёт моего места. Это моя месть отцу Даньки, а не её. Это я всё придумала, а не она. И я это сделаю, чего бы оно мне ни стоило. Главное — успеть! Успеть до того, как меня загребут мусора… Впрочем, теперь я знаю, как повернуть и это против Дмитрия Павловича: нет ведь ничего страшнее сплетен; он ведь мне почти родственник, а потому — не отвертится в случае чего: за собой потащу. — А у вас сигаретки не будет? — Нинка. Они со мной на «вы» с первого дня, обходят стороной, заходят в кабинет и что-то мямлят, а сейчас — спрашивают сигаретку. Что Лада сделала с ними? Они ли это сейчас передо мной? Мы закуриваем на площади; они обсуждают: что надеть на этот квест, как накраситься… Никогда не видела их такими. Впрочем, может, они всегда такие: я же не выхожу из кабинета никогда, будто боюсь их, будто прячусь от них в четырёх стенах, а потом только выношу свои решения, которые они обсуждают на кухне: кто полушёпотом, а кто специально громко, чтобы я знала, что именно они обо мне думают. А я о вас никогда и не думала. Мне ведь и правда — плевать на вас до такой степени, что вовсе не жаль. Нисколько. Если бы Лада забрала тогда и вас вместе с Кирилловной — я бы расстроилась только потому, что квест некому будет проводить. А в остальном — земля пухом. Едва мы успеваем докурить — подъезжает такси. Девчонки прощаются и расходятся в разные стороны. — Куда вам? — спрашивает мужик, который неизвестно как уместился в своё кресло. — Знаете, где «Скиф»? Мужик кивает, и мы едем. Таксисты как никто знают этот маршрут: за ночь они ездят туда не один раз. У наркоманов, панков и прочего сброда не будет денег на нормальный хавчик и одежду, но если им нужно выбраться из «Скифа» или попасть туда — только такси, чтобы не привлекать внимания, чтобы быстрее добраться до нужной точки. Спроси кого из простых горожан: где «Скиф»? И мало кто ответит на этот вопрос правильно, потому что они обходят эту часть города стороной. Указать дорогу сможет только молодняк, которых испокон веков привлекает всякая гадость типа таких мест. А появился «Скиф» не без Данькиной инициативы. Пока папаша занимался городом, сын занимался целой империей — мёртвая часть Серебросветска принадлежала ему, и он увёл туда всех, кто мог бы однажды уничтожить город. Да только весь этот сброд шёл за Данькой лишь по одной причине: он — сын мэра, а значит — ничего с ними не случится, пока он с ними: мусора если и загребут, то тут же отпустят, а в «Скиф» — и вовсе никто не сунется. Идеально. Даньку использовали все как прикрытие, но он и слышать ничего не хотел от меня, считая, что и он использует их: бесит отца тем, что у него именно такое окружение и они ничего не хотят менять в своей жизни. Символично, что «Скиф» — и есть бывшая психушка в три этажа с огромным подвалом. Во всяком случае, так говорят старики: там был больничный городок, какой-то заводик, который заглох ещё в семидесятых, и было принято решение строить город в другую сторону, но со временем и она — стала старым центром, а в девяностые новым центром стала совсем иная часть города, где и расположен мой Дворец. — И чего вас туда понесло? — мы ещё в центре, но скоро покинем оживлённую часть Серебросветска. — А я не похожа на панка? — спрашиваю тут же. — Вы-то? — смеётся мужик. — Ну, косуха только… — добавляет он. — Ирокез долго делать, — хмыкаю я. Вечно панков представляют вот такими. А мы не такие. Мы вообще другие. А с ирокезом и прочей херотой — это говнари сраные, мамкины позеры. — Там просто район такой… — продолжает мужик. — А там вся молодёжь, хочу их на квест пригласить, — отвечаю, не задумываясь, глядя в окно. Куда они все волочатся и едут? Почему их всегда так много? — А, квест в Пасху? Слышал-слышал, — тянет он. Неужели сейчас начнётся очередная проповедь? — Придёте? — а я даже не против, давай поспорим, чувак! — Да не, я же на работе, — отмахивается он. — Верующий? — а я не сдаюсь. — Не, даже некрещёный. Разговор не завязывается совсем. Жаль. Останавливаемся на последнем светофоре перед выездом из города. Снова смотреть в окно и видеть…ТОЛЬКО ОДИН ДЕНЬ! ХОРРОР-КВЕСТ! ВАС ЖДУТ: - ПРИВИДЕНИЯ - ДУХИ - ВАМПИРЫ И ВЕДЬМЫ! ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ БУДЕТ ЖАРКОЙ!
— Пасхальная ночь будет жаркой? — едва удерживаю смех. — Ведьм, наверное, сжигать будут, — отзывается таксист, но я не реагирую. — А я раньше тоже, — продолжает он, — «Queen» слушал… Знаете таких? — Show must go on! Знаю, конечно, — реагирую; но мне так хочется его достать: — А вы знаете, что Меркури — гей? — Потому больше и не слушаю, — ворчит он, а я готова залиться смехом не хуже Лады. Как же это круто, чёрт возьми! Мне это так нравится! Где-то в морге сейчас валяется мой бывший сосед Витёк, а ещё бывший однокурсник Ярик, но — моя жизнь продолжается, и я… «А на кладбище гниёт Данька», — мелькает в голове. Что же я делаю? Остановит ли меня кто-нибудь? Неужели больше некому? Когда ты больше никому не нужна — можно творить такую херню, о которой уже не придётся жалеть. А я никому и не нужна. Даньки больше нет, и он не скажет, что я перегибаю палку; Витька больше нет, и он не выпишет мне никаких таблеток; Ярика больше нет, и мне совершенно плевать теперь: посадят меня или нет. Никто меня больше не остановит. Осталось только разобраться с Ладой. — Тормозите, я здесь выйду! И тачка останавливается. — Вас ждать? — спрашивает таксист, несмотря на то, что я уже отдала ему деньги. — Нет. Потому что что-то мне подсказывает, что я здесь надолго. Таксист сваливает, не объезжая огромную лужу, и грязь летит во все стороны, я едва успеваю отойти, чтобы и меня не обдало. Грязный снег остался только на обочине. Тропинка к «Скифу» — асфальтовая дорожка, где асфальт сохранился лучше, чем около моего дворца. Вообще, изначально предлагалось окрестить это здание «Скитом», но парни решили, что звучит не очень круто и начнут стекаться в это место ещё какие-нибудь сектанты, а им и своих дебилов вполне хватало, потому выбрали нечто созвучное — «Скиф», а Данька и Паук сочинили всякие легенды для оправдания этого названия: мол, они все такие же — скифы, кочевой народ, их никому не удастся покорить. Вот только алкоголь и наркотики — доказывали обратное, и таких быстро изгоняли из этого прайда. Данька считал это слабостью, остальные считали, что нужно попробовать всё, что могут достать в этом городе; а достать всегда не так уж и сложно — всё всегда доступно, если есть деньги. В таком прикиде сюда, конечно, не являются, но я не появлялась здесь со времён той самой аварии, которую Эдуардовна почему-то перенесла во времени. Может, у неё деменция? Или всё же происходит какая-то фигня до сих пор? Но думать об этом — некогда: около «Скифа» вижу толпу: человек десять, не меньше. До меня начинают доноситься шум и музыка. Крики не резкие, смех... И во всём этом я хочу услышать или увидеть Ладу, но — её там нет, только парни: курят и о чём-то говорят. — О, привет! — один из них замечает меня, а я даже не знаю: кто он и как его зовут, но всякий случай запоминаю, что у него значок с пацификом на чёрной футболке. — У нас почти всё готово, — вперёд выступает Череп — этого я знаю: друг Паука; у него пиратская повязка на глазу, но глаз он не терял, а просто носит для прикола, а иногда вставляет какую-нибудь цветную линзу. А ещё — он вечно спорил с Данькой по любой фигне, никогда не соглашался; раз они даже сцепились так, что их едва растащили…. Меньше всего я ожидала его увидеть здесь; и еще меньше, что именно он поведёт меня в «Скиф». Мы проходим в здание, и я только сейчас замечаю, что окна первого этажа — заколочены досками, оттого — здесь такая темнота, но мой одноглазый спутник включает фонарик. — Кстати, — внезапно говорит он, остановившись около одной из дверей, — тут один утверждает, что знает тебя, — дверь распахивается, и яркий свет бьёт по глазам. В комнате на полу сидит Ромка.