Искаженный разум

В постели с Какаши уютно и тепло. Обито позволялось всё, а Хатаке мог проспать в одной позе всю ночь и выдержать на себе закинутые ноги, руки, даже случайный удар в пах — зато больше не терзало чувство одиночества, преследовавшее его со дня смерти отца. А это и не год, и не два — вошло в привычку, хотя одиноким Какаши никогда не был. Проснувшись, Обито долго смотрел на довольную физиономию Какаши, макушку головы которого беспорядочными лучами обрамляла растрёпанная белёсая шевелюра. — От твоей лыбы воротит, — сморщился Обито, отворачиваясь от слишком светлого пятна рядом на подушке. — А ты утром урод чуточку меньше, чем в повседневной жизни. Парни вместе умылись, разыграли право готовки завтрака и обеда в «камень, ножницы, бумага», где, конечно же, вновь выиграл Какаши, и отправились на пробежку. Путь, к которому привык Хатаке, лежал вдоль порта, по возвышенному над горизонтом океана мосту, со старыми, медленно ржавеющими перилами, прямиком до завода и обратно. Обито стало плохо ещё по пути, когда он не пробежав и половины, но отставать от всего такого идеального и выносливого Какаши было стыдно. Жадно хватая ртом солоноватый воздух, Обито одолел весь маршрут и рухнул на пол, едва переступив порог квартиры. — Уже умер? А кто приготовит мне поесть? — склонился над ним Какаши, и грузная капля пота стекла с кончика его прямого, немного длинного носа, разбившись о пол около покрасневшего уха Обито. В ответ послышались нечленораздельные звуки, прорываемые сквозь тяжёлое дыхание. — Ладно, — тихо хохотнул Хатаке, — подъём. Он резко дёрнул парня за руку на себя. Днём, перед обеденным перерывом, Хатаке вызвали к директору. Разговор не спешил завязываться, и Нагато выглядел менее измученным, чем обычно. Яркие волосы он собрал в короткий хвост, открыв худощавое лицо с острыми скулами, которое приобрело здоровый заметный румянец на бледной, почти прозрачной коже, вместо серовато-жёлтых пятен — отпечатков постоянного нервного напряжения. В узкий кабинет вошёл Кисаме, по неосторожности громко хлопнул дверью, и Нагато иронично вскинул вверх брови, без лишнего упрёка вслух. — Какаши, хвалю! — Спасибо, — неискренне улыбнулся начальнику он. Над краем плотной маски углубились морщинки от напряжения. — А я хвалить не стану, — наконец откликнулся Нагато, — ведь это твоя работа. Ты и раньше был ударником труда, но после вашего разлада с Рин… всё изменилось. Рад, что ты взял себя в руки. «Ага, так вот оно что. Сейчас разговор плавно коснётся Обито», — от осознания Какаши напрягся. Нагато, как и подразумевалось, нервно перебрал пальцами, бросив взгляд в сторону Кисаме, ища у него поддержки, и продолжил: — И Обито последнее время перестал сбегать с работы. Вы хорошо сработались. — Это было не так трудно, как кажется на первый взгляд. Его нужно было направить, а дальше он схватывает на лету. — Ходит слух… — Такой же, как и о вас с Кисаме. Знаю. Только разве я вас расспрашивал о личном? Кисаме сгорбился и отвернулся, сдерживая смех. Сконфуженный Нагато выглядел забавно. — Могу только положительно охарактеризовать Обито, и на этом всё. Я с этим парнем работаю около полугода, поэтому знаю, о чём говорю. — А с Учиха Мадарой знаком? — Да, — качнул головой Какаши, заметно оттягивая время полного ответа. Дело пахло не мужскими интригами. — Ты не Обито, поэтому скажу прямо: я ненавижу Учиха Мадару. Против Обито я ничего не имею, но если ты мне поможешь избавиться от его дядюшки, награда будет щедрой. — Ммм, — протянул Хатаке, словно задумавшись, — деньги? — Не совсем. Ты бы их не взял. Но хорошую должность я тебе гарантирую, на которой ты сможешь прилично заработать. — Это плата за соучастие в убийстве? — Нет, к сожалению. Но если все прознают об истинном моральном облике грозного Учиха, Мадаре не останется ничего, кроме как уехать из этого города. Он умеет скрываться в какой-нибудь жопе — ему не привыкать, а я вздохну свободно. — Тогда почему вы терпите его? Езжайте сами. — И бросить всё? — Нагато обвёл по кругу рукой. — У него за душой ни гроша, кроме развалюхи Кадиллака и старого дома. Легче уехать, когда ничего не имеешь. — Должность за предательство? Я выгляжу столь дёшево? — На скулах Хатаке играли желваки. — У него дома вечный бардак и воняет так, словно он протух в своей мастерской. И ещё он мерзкий ворчливый грубиян — и всё. Больше мне сказать нечего. Если его неряшливость и манера общения как-то скажется на его репутации, то я рад был помочь. Прошу заметить, — Какаши наклонился ближе к столу, — бесплатно. Это всё? Я пойду. — Если у тебя появится нужная информация, ты ведь мне скажешь, верно? Какаши даже не остановился, не повернул головы. Вышел из кабинета и нарочито громко хлопнул дверью так, что по тонким стенам пробежала дрожь. — И для чего я тебе понадобился? Так, для мебели? — спросил Кисаме, выйдя из тени книжного шкафа. — Мне было спокойней от твоего присутствия. Знаешь, у Хатаке был такой взгляд… словно он хочет задушить меня за одно только упоминание об Обито. — Он может. Поднявшись в мастерскую, Какаши застал Обито за поеданием обеда. Учиха в тёплом рабочем комбинезоне, с натянутым по самые уши воротником вязаной водолазки, застыл с палочками у набитого едой рта. Тяжело всё проглотил и вытер тыльной стороной ладони пухлые губы, вглядываясь в скрытое под маской лицо с любопытством. — Что он от тебя хотел? Стоило Обито заговорить, как Какаши заметил прилипшую к уголку губ одинокую рисинку. — Ешь, как свинка, — присел рядом на край рабочего стола Какаши, — по всему лицу соус размазал. Смутившись, Обито хотел что-то ответить, но большой палец Хатаке смахнул с его губ остатки еды. Под маской таилась тщательно скрываемая досада и сожаление, а ещё злость, чёрным дымом от костра затянувшая серые радужки глаз. Какаши смотрел на Обито и одновременно вскользь него. — Скажи, ты бы хотел повышения? — Нет, — резко ответил Обито. — Меня всё устраивает, а повышение просто так не даётся. — Да. Ты прав. Вот этим ты мне и нравишься — своим недоверием к людям. — Обито поднял полный недоумения взгляд на Хатаке. — Твоё доверие дорого стоит, гораздо дороже всех денег мира. А я вот выгляжу дешёвым… — Прекрати читать свои эротические романы. Ты начинаешь говорить, как типичный потребитель этого ширпотреба. Фу, аж мурашки по коже, — Обито задрожал, морщась в ответ на услышанное. — Ну вот, — после тяжёлого вздоха запричитал Какаши, — я тебе душу раскрываю, а ты глумишься. — Не раскрывай больше. Я всё равно не особо слушаю твою болтовню, особенно когда ем. Чужое прикосновение мурашками пробежало по коже, распространяя тепло под штаниной приятной волной. Ладонь Какаши поднялась от колена выше, массируя пальцами внутреннюю расслабленную сторону бедра. Хатаке придвинулся ближе, подался вперёд. — Не домогайся меня на работе! — зарычал Обито и шлёпнул по руке. Бледная кожа Какаши тут же обагрилась. — Похотливый Хатаке. «Неуравновешенный идиот», — подумал в ответ Какаши, но не рискнул произносить вслух. На работе их отношения — табу. Никаких намёков, никаких объятий даже наедине. У Какаши чесались руки шлёпнуть Учиху по заднице — Обито даже не подозревал, какой он обаятельный в рабочем комбинезоне. Дома Какаши разрешалось всё, но в постели подобные вещи не приносили нужного трепета, как наложенный запрет, который так и хотелось нарушить, испытав былой адреналин. Всё-таки Обито слишком зажат. А возможно он просто уставал от Какаши, от его перезревшей любви, чрезмерно мягкой и вяжущей на языке. Устал от секса, от постоянного внимания, от попыток сохранить своё мужское достоинство. Боли уже не было — она стерпелась, позабылась, стала частью их взаимоотношений. И сколько бы Обито не убегал, Какаши всегда оказывался рядом, что в конечном итоге Учихе стало казаться, что всё это время он топтался на одном месте. И решил остаться, цепенея от удовольствия под натиском тисков «любви» Какаши, изливаясь потом и принимая его. — Ужин готовишь ты, — тяжёлым вздохом пробубнил Обито и упал лицом в подушку. Волосы были мокрыми. — Снова пытаешься соскочить? — удовлетворённый Какаши покрыл влажную лопатку поцелуями. Их тела ещё были горячими наощупь, разгорячёнными сексом. И воздух в спальне был тяжёлым, спёртым до головокружения. — Научись сдерживаться. У меня нет сил, — сонно бормотал Обито. — Это тяжело. Я всю жизнь тебя ждал, и теперь снова должен сдерживаться? Ты жесток. — В ответ тишина. — Обито? Передвигаясь тихо, чтобы не разбудить, Какаши открыл окно, впустив холодный воздух, ворвавшийся в стену духоты и разбавив её приятной щекочущей прохладой, и накрыл голую спину парня одеялом. — Отдыхай. Я позабочусь о тебе. Спустя час Обито по-прежнему спал, завернувшись в одеяло, и не дрогнул, когда распахнулась дверь, впустив в темноту свет из коридора. Лежал скрюченный, бездвижно, и только шевеления выглядывающих из-под одеяла пальцев ног выдавало его бессонницу. Подавшись соблазну, Какаши защекотал холодные стопы и тут же пожалел об этом, отхватив пяткой по челюсти. — Тоби тебе нос сломал? — Выглянула наружу взъерошенная макушка, а за ней пара насмешливых, задорных глаз. — Нет, — раздосадовано качнул головой Какаши, почёсывая ушиб. — Жаль, — буркнул Тоби и откатился на противоположный край, не выпуская одеяла. — Раз уж ты здесь, то задам вопрос тебе. — Тоби обернулся к Хатаке, скорчив скучающую мину, но быстро оживился — Какаши до сих пор был обнажён. — Ты голоден? — Не знаю, — протянул гласные Тоби, приподнявшись на локти. — Я ещё недостаточно тебя разглядел. Забывший о собственной наготе, Какаши смутился и попытался прикрыться подушкой, которую не успел выхватить из рук хитрого и очень любопытно парня. — А ты натуральный блондин не только на голове, — глумился Тоби. — Бледная поганка — а не человек, — в конце грустно выдохнул он и бросил ему подушку. Интерес к чужому члену иссяк. — Я о еде говорил, — трясущимися руками Какаши перебирал свёртки трусов, — а ты извратил всё. — Кто бы упрекал за разврат, Пугало. — Последней фразой Какаши словно хлыстом ударили по спине. — Сношаетесь с Обито, как кролики-геи, не бережёте мою слабую психику, даже не задумываясь, какие чувства и ощущения меня одолевают, когда я очухиваюсь после ваших потрахушек. — Прости. Обито говорит, что уже не так больно, потому о тебе и не думал. — Ещё бы. Кому Тоби сдался. Скучный прилипала… — Уж кого, — прилёг рядом Какаши, под отвлекающие разговоры медленно скручивая одеяло с Тоби, пока он снова не превратился в гусеницу, — а тебя скучным не назовёшь. Ну что, перекусим? — Шоколад? — Какаши отрицательно качнул головой. — Там хоть сахар есть? Оно сладкое? Последовал тот же ответ. Мадара был сговорчивее, что касалось срывов диеты Обито. — Тогда жри сам, дурак. Тоби сильный, хоть и визгливый. Для него не составило труда ногами скинуть с себя Какаши, чтобы вернуть власть над одеялом. — Не хочешь питаться как нормальный человек по-хорошему — будет по-плохому. — В каком месте Тоби нормальный человек? — послышался голос «гусеницы». Тоби признавал, что Какаши хороший малый, хоть и притворялся им лишь ради Обито. Чтобы Тоби не разбил и какие бы гадости не говорил, Хатаке терпел всё с нервной улыбкой на лице. Рядом с ним скучно, словно Тоби оставался один рядом с живым человеком. В доме семпая одиночество не ощущалось так остро, ведь он чувствовал присутствие Мадары — своего «Бога». А Какаши он не чувствовал даже при расстоянии в пару сантиметров. На Хатаке у него срабатывал блокиратор чувств. Постель под спиной двинулась, и тяжёлое тело прижало одеяло к матрасу, заматывая в него визжащего Тоби. Ещё пару раз он взвизгнул, когда шлёпнулся на пол, и мягкий хлопок не смягчил удара. — Твоё счастье, что в квартире не высокие пороги, — сквозь улыбку произнёс Какаши, волоча за собой мешок из одеяла. Казалось бы, весело, но… не так. — Тоби ненавидит рыбу, — простонал Тоби, демонстративно зажимая нос. — Она мягкая и безвкусная. И в ней много костей. — В этой не много костей. Только крупные, и я добавил много специй. — Я добавил много специй, — кривлялся Тоби, высунув руку из-под одеяла, которым по-прежнему были покрыты его плечи. — А это что? Трава? — голос подскочил до ультразвука. Сохраняющий спокойствие Какаши поморщился. — Са-лат, — по слогам процедил он, будто объясняя ребёнку. — Какаши — козлик и любит жевать травку. Ме-ме, ме-ме, Пугало стоит на лугу. Ме-ме, ме-ме, Какаши жрёт траву, — напевал Тоби, раскачиваясь на стуле и млея, как противный козёл. — Ме-ме-ме, — по завершению песни он громко захрустел салатом, приправив всё наигранным чавканьем. — Прекрати… — Ме-е-е… Какаши поднял на парня взгляд, — не такой добродушный и лукавый, как обычно — и Тоби на мгновение застыл, тяжело сглотнув. Хатаке выдержал паузу, не произнеся и слова, и продолжил ужинать. Тоби зло оскалился, сдвинув брови. Его выходки игнорировались так отчаянно, что было бы лучше, если бы его не замечали вообще. Зачерпнув ладонью всю смесь зелёных листьев рукколы, шпината и салата, заправленную лишь лимонным соком, Тоби запихнул их в рот с трудом разжёвывая, и вскочил на ноги, держа в руках пустующее блюдо. — Тоби, — только успел окликнуть его испуганный Какаши, и закалённое стекло разлетелось на осколки у ножек стола, попав на скинутое одеяло. — Это последняя капля, Тоби, — рявкнул Какаши и хлопнул по столу ладонями. Тоби поспешил проглотить салат, освободить набитый рот, чтобы столь же гневно выкрикнуть в ответ: «Да. Это последняя капля моего терпения!». Но захрипел, краснея. — Кх… буэ, — вырвалось из его рта вместо нужных слов, и зелёная масса из крупной, плохо разжёванной пищи полезла наружу. — Нет-нет-нет! — засуетился Какаши, зажав рот Тоби ладонью. — Верни всё обратно! Между его пальцев просачивалась тягучая жижа. Хатаке чувствовал, что вот-вот нечто подобное поднимется и из его пищевода, и тогда кухню отмывать придётся дольше. Обхватив свободной рукой широкую талию Тоби, Какаши перенёс его над осколками и поставил перед раковиной. — Сюда, — попросил он, склонив его голову и включив воду. Какаши долго мылил свои ладони, но запах рвоты был стойкий. — Желудок Тоби не принимает такую пишу, — признал парень, между приступами удушающей тошноты. — Ты просто идиот, вот и всё. А желудок твой хорошо усваивает еду — на Обито проверено. — Но я же не Обито. Тоби же совсем другой… На самой верхней полке у вытяжки, за коробками со спагетти и бутылочками уксуса был небольшой секрет — стратегический запас сладкого, которым Какаши обзавёлся по снисходительному совету Мадары. «Это как мультики для тупоголовой малышни: после шоколада он будет перевозбуждён, конечно, но зато ненадолго отключит режим вредительства». Обито Какаши не простит, но даже самым лучшим нянькам нужен отдых. — Вот, возьми, — протянул он пару шоколадных батончиков, и голос его звучал мягче. — О-о, семпай, — неискренне обрадовался Тоби и выхватил подарок, пока Хатаке не передумал. — Спаси… буэ… «Бедная глотка Обито…» Спустя пару часов Тоби так и не ушёл. Не по своей прихоти остался, и Какаши не оставлял его одного до самой ночи. — Может, ты оденешься, наконец? — устало предложил Хатаке, выглянув из-за книги. Его сонное бормотание казалось криком отчаяния. — Тебе же нравится его тело. Можешь не благодарить. Могу ещё «вертолётик» сделать… — Я и не благодарю. Обито мне нравится весь, а не только тело, и обнажёнка должна быть к месту, а на кухне это уже раздражает, знаешь ли… — М-м-м, — протянул Тоби и наклонился к Какаши через стол, — а вы не делали этого на кухне? — Не твоё дело. — Дал бы выйти через стену, и тогда не пришлось бы терпеть Тоби. А теперь развлекай. Твои нудные рассказы смогут Тоби усыпить, возможно. — Выйти через стену? — прищурился Какаши, не понимая, что под этой фразой подразумевал Тоби. Парень шлёпнул себя ладонью по голове — очень звонко, стараясь выбить себя из сознания, пользуясь поводом — и закатил глаза, высунув язык. Возможно изображая мёртвую рыбу. — А-а. Нет. Нельзя. Нужно найти другой способ. Как ты это делал, когда жил у Мадары? — Я просто был счастлив, поэтому всё получалось само собой, — пожал плечами Тоби, и развалился на стуле, вальяжно расставив ноги. Какаши спасался книгой, хотя текст никак не укладывался в голове, но зато образ гениталий был слишком отчётлив. — Так что? Вы этим занимались тут? — Не припомню… — Какие вы оба скучные. Шпехались только на кровати? — Шпехались? — переспросил Какаши, насупив брови. — Готов поспорить, что ещё и трахались только в «миссионерской» позе, или ты имеешь его «рачком»? Это же удобно, да? Скукота. — Откуда у тебя такие познания? Был опыт? — не стерпел Какаши, сгорая от любопытства и ревности. — Словечки ещё такие пошлые, хотя ты их мог у Мадары подслушать. Слышу его манеру речи. — Так Обито и Тоби долго жили вдвоём, и Обито развлекал себя журнальчиками, соответствующими фильмецами. Тоби их тоже читал. Рассказать? — И что же любит Обито? — То, чего у тебя нет, — ехидно улыбнулся Тоби, напоследок добив фразой: — На этом месте у тебя член, и то не самый крупный. У Тоби и того больше, глянь. — Ты уверен, что у вас обоих член больше моего? — Какаши был противен сам себе, но Тоби ловко выводил его на постыдный разговор. — Может я не разглядел, но не самый крупный из тех, что я видел. — И много ли ты видел, Тоби? — голос Какаши вновь понизился до угрожающего шёпота. Выражение глаз Тоби полно противоречий: насмешка со слишком ярким блеском азарта, а за ними тусклая грусть, слившаяся с темнотой чёрных зрачков. Сдержанно улыбнувшись заметно подрагивающими губами, он хмыкнул своим собственным мыслям и ответил: — Как минимум твой второй. У Тоби ведь есть свой. А как хотелось кинуть в лицо правду и разбить его в кровь. Правду, что Тоби зависим? Зависим чем? Человеком? «Как подобные мысли выколачиваются?» — Показать тебе те штучки, что Тоби подглядел в журнальчиках? — Нет. Спасибо, — в своём ответе Какаши был абсолютно серьёзен и непоколебим. — Думаешь? Да брось… Обито не узнает, да и какой толк, ведь жопа на двоих одна, и мужика делить тоже придётся. Не честно, что одному достаётся всё, а второму — боль в заду и слабость в теле. Тоби вечно опаздывает на вечеринку. Не пора ли его пригласить? Ещё пару мгновений — и Тоби вскарабкался на стол, медленно наваливаясь на него грудью, животом… — Прости, — с досадой извинился Какаши. — Ты не вызываешь во мне желание. — Что? Тоби ведь твой чёртов Обито, только честный. — Сам говорил, что Тоби — не Обито. И я с тобой полностью согласен. Ты — не он, и спать с тобой я не хочу. Весь диалог прошёл будто без участия Хатаке. Он не поднимал на Тоби глаз, не реагировал на его движения, на его пальцы, что сжали край книги в отчаянном призыве обратить внимание хотя бы на них. Те самые изрубцованные пальцы, один вид которых пробуждает в Какаши желание сжать их своей ладонью. Какаши не поднимал глаз, но лоб его вспотел. Тоби стёр с них пот, и у Хатаке перехватило дыхание. Книга уже не спасала; Тоби восседал на маленьком столе, возвышаясь своим и без того высоким ростом, в раскрепощённой, властной позе, которая не была свойственна Обито, и от крикуна паренька он ждал этого меньше всего. Грязные мысли выколачиваются по-разному: иногда способ приводил к саморазрушению раньше, чем осознавались последствия, но для некоторых результат не нёс за собой ничего опасного, подобно волнующей игре. Навязчивые мысли мешают трезво мыслить, чтобы разобраться в себе, и Тоби готов был избавиться от них прямо сейчас, выбрав первый путь. — Приятно, правда? — спросил Тоби, обведя пальцами линию скул и губ, которыми Какаши желал коснуться их. — Наслаждайся, ведь это, — подставил он изуродованную грудь под ладонь Хатаке, — прекрасная сторона Тоби. Холодные босые стопы парня стояли на бёдрах Какаши, и Тоби чувствовал, как через кожу передаётся ему его тепло. Ткань трусов натянулась, поднялась, расправляясь на налитом кровью фаллосе, и Какаши уже не отказывался от этого. Его руки жадно блуждали по телу, и Тоби позволял всё, хотя у самого не было даже мурашек. Хатаке сидел в его ногах и поклонялся ему с ропотом, слишком нежно, слишком… не по-учиховски. Не выколачивал, а забивал. Тоби со скрипом спустился со стола на колени Какаши, широко раздвинув ноги, и в ответ услышал сдавленный выдох, напомнивший свист старого свистка, с забитой щелью. Какаши по-прежнему не смотрел ему в глаза, остро ощущая во взгляде разницу двух «Я». А пока всё было похоже на смелый сон, и Тоби в нём играл нужную роль, а вот Какаши фальшивил. Набрав во рту побольше слюны, сконцентрировав её на кончике языка, Тоби сплюнул всё на головку члена Какаши — такую непривлекательную, на его взгляд, с просвечивающейся сеткой капилляров — и размазал их по гладкой коже. Насадился на него решительно, сжимая пальцами спинку стула за спиной Какаши: поначалу мужская плоть вошла довольно легко, но после стало тянуть и оцарапывать изнутри, что даже Хатаке зашипел от боли, оставляя прерывистые красные борозды от ногтей на сгорбленной спине Тоби. От веса двух взрослых мужчин стул шатался и скрипел. Когда Тоби резко поднимался и опускался вниз, с той же болью, разрастающейся по всему телу, будто разносимая по венам, то металлические ножки с круглыми пластмассовыми наконечниками издавали скрежет о пол, и громкость его зависела от спешки Тоби. Какаши был вжат в спинку и сидение, не мог пошевелиться, лишь приподнимал за бёдра Тоби, помогая ему в тяжёлых, изматывающих движениях, и желал поцеловать с закрытыми глазами, представляя на себе Обито. Но Тоби зажал его губы ладонью, не подпуская к себе. Ему было противно от одной мысли касания к ним. Мыслей в голове становилось всё больше, и оттого усаживаться на Хатаке Тоби стал так резко, что изо рта Какаши стали вырываться стоны, схожие по звучанию на дыхание при ударе в грудь. Скрип с протяжным скрежетом, за ним глухой удар — спинка стула ударилась о стену позади себя, оцарапала костяшки пальцев Тоби. Какаши не пускал бёдра, сжимая и пытаясь опустить их ниже, но Тоби полностью сидел на нём. Сердце Хатаке заколотилось, как бешеное; жилистые руки напряглись, и вены на кистях взбухли. Наперекор ему, Тоби с усилием в последний раз поднялся и опустился вниз, не чувствуя за болью пульсацию внутри себя. Наконец всё закончилось. Но Тоби не хотел спать. — Чувствую себя паршиво, — Какаши не выпускал из своих объятий Тоби, убрав его руку от своего рта. Тоби молчал, застыв в одной позе. Маски, которые он мастерски примерял на себя, меняя одну за другой, в одночасье оказались все сломаны, и Тоби чувствовал себя голым. И внутри всё было голое, не покрытое ни одним из чувств. Вместо мыслей Какаши из него выбил все эмоции. — Тоби, прости… Но мне понравилось. Знаешь? — то ли лукавил, то ли стеснялся этой правды Какаши, но улыбка на его лице выглядела глупо. — Я в душ, — загробным голосом ответил Тоби и поднялся с него на дрожащие ноги. — Тебе помочь? — волновался Хатаке, бредя следом. Тоби шёл, упираясь о стену, но от помощи отказывался всё тем же холодным, чуть пугающим голосом. Между ягодиц по его бёдрам стекала сперма и оставалась на полу мелкими, почти прозрачными каплями. — Ой, — вырвалось из Какаши. — Неловко вышло. В горячей воде боль только усилилась. Широкие потоки расходились по спине и опутывали узкими ручейками, будто тонкими канатами, или раскалёнными цепями, и Тоби чувствовал себя связанным, беззащитным. Растерянно сев, он стёр ладонями с лица колючую воду, щиплющую глаза. Или это не вода вовсе, а его слёзы, раздирающие веки изнутри, наконец вырываясь наружу. Тоби так долго их копил, сдерживал, храня обещание, что они превратились в кислоту, заразившись его едкой обидой. Пальцы с морщинистой от долгого купания кожей лишь растёрли всё по лицу, и на дрожащих губах ощутился солёный с лёгкой горечью вкус. Содрать бы его ногтями вместе с кожей, так жадно впитывающей влагу, помнящей поцелуи Какаши. Его губы вели рассказ едва слышным шёпотом, заглушаемым этой ладонью — долгие рассказы из памяти, которые Тоби бы не хотел помнить, но его тело само делилось сплетнями неприятными мурашками, показывая путь рук другого мужчины, зудящим покалыванием, подтверждая все догадки. Тело Обито теперь состояло из одной сплошной памяти о Какаши, стирая воспоминания о Мадаре. Сантиметр за сантиметром, будто сбрасывая старую, уже ненужную кожу, под которой всё чесалось. У Тоби был зуд только на Какаши. Он расчесал себе бёдра докрасна, до дорожек крапивных кровоподтёков, а оно всё зудело. Аллергия на любовь — не иначе. Нужно принять противоаллергенный препарат, ввести его внутрь в больших дозах. Любовь Обито лечится только болью; боль Тоби лечится только любовью. Замкнутый круг, в котором два абсолютно разных полюса, наглухо примагниченных друг к другу, однажды должны распасться, чтобы перестать быть цикличными. Кто-то должен разорвать этот круг и сменить полис, пожертвовать собой и забыться в отчаянии. Всхлипы парня стали вырываться наружу. Их не могли заглушить ни ладонь, ни наглухо закрытые двери душевой. Какаши ворвался внутрь, раздвинув перед собой запотевшие створки и выпустив наружу душное облако пара, за стеной которого прятался зарёванный Тоби. — Ты сумасшедший, — прокашлялся Какаши из-за влажного горячего воздуха. Выключил душ и попытался вытянуть обмякшего Тоби. — Дыши. Даже взволнованный Какаши говорил размеренным, ровным голосом, не срывался на крик и был ласков. Тоби оттолкнул его и остался сидеть в душевой. Растёртые почти в кровь бёдра и ягодицы покрылись взбухшими алыми бороздами. — Не знаю, что мне делать с этим телом… Тоби никогда не был так долго в сознании. Что Тоби делать?.. — Не реви, — подсел рядом Какаши, вытер мокрые щёки ладонью, пытаясь развернуть его к себе, но Тоби лишь брезгливо передёргивал плечами, противясь чужим рукам. — Вместе придумаем, чем заняться. Нашёл проблему. — Мне нужно к семпаю. Тоби должен быть рядом с ним! — Тоби, — приглушённым рычанием окликнул его Какаши и насильно повернул его к себе, зажав голову между ладоней. Терпение постепенно заканчивалось. — Ты обещал больше не видеться с ним. Я обещал дружить с Тоби, помнишь? Какаши любит и Тоби. Да? Тоби любит сладкое? Какаши купил ему много сладкого. Можешь съесть всё, только сдержи обещание. Это Какаши сошёл с ума, заразившись безумием и неуверенностью от Тоби, или он так старался удержать его, что готов был примерить на себя любую роль? Тоби неуверенно поднял затравленный взгляд из-под опухших от слёз век. Моргнул, снова скрыв глаза под слипшимися мокрыми ресницами, и тяжело, с дрожью вздохнул. — Тогда избей Тоби. Тогда проснётся Обито. — Нет. Какаши хочет побыть с Тоби. Какаши может молчать — и слова не скажу, если Тоби любит тишину. Я заменю тебе семпая, ты только скажи как, намекни. Хоть что-нибудь скажи… — Тоби не любит Какаши, даже если он будет добр к нему. Но… — Тоби выбрался из рук — от давления на его бледной коже щёк и ушей остались красные следы — и встал на колени. — Но я хочу просто уснуть. Не могу больше. В последний раз отвези меня к семпаю. И тогда я постараюсь быть Обито. Ты ведь этого хочешь? — Ты говоришь… странно. Я уже привык к твоим странностям. Удивил. Ладно, — сдался Какаши. — Но я, правда, люблю Тоби не меньше, поэтому не бросай меня надолго, — шепнул он Тоби, заключив его в осторожные объятия и запечатлел поцелуй на пульсирующем виске. Тоби не приспособлен к жизни: он не умеет подбирать одежду, не умеет бриться и идти на любой другой компромисс этого мира. У Какаши появился большой ребёнок, за которым нужно было присматривать и вовремя укладывать спать, но с засыпанием были серьёзные проблемы. Колыбелью для него был грубый голос Мадары. Последней колыбелью в его недолгой жизни. — Странно, сегодня нет дождя. В прошлый раз лило, как из ведра. Помнишь? — спросил Какаши, усадив нервничавшего Тоби на переднее сиденье. Он сам едва сдерживал злость. На душе было не спокойно. Ещё и мотор Опеля не желал заводиться — плохое предчувствие подтверждалось каждой мелкой деталью. — Не помню. — Вот незадача, — хмыкнул губами Хатаке, легонько хлопнув по рулю. — Думаю, нам придётся остаться сегодня дома. На рассвете я займусь починкой. — Тогда Тоби пойдёт пешком… Дверь распахнулась, и Тоби поставил ногу на землю, но не успел выйти. Его затянули обратно за плечо. — Сиди. Сейчас заведётся. Почти сразу мотор зарычал; по салону распространилась лёгкая дрожь. Тоби не реагировал на изменения вокруг него. Все эмоции, которые всегда были ярче, чем у обычных людей, остались в его старом доме, и сейчас он нуждался в них. — Что он делает, чтобы ты уснул? Обнимает тебя? Поёт песни? Бьёт? — чуть тише спросил Какаши и резко вошёл в поворот. — Отвечай, Тоби! — Нет. Семпай не делает ничего. — Тогда… почему? — Почему?.. Тоби и сам не знает. Семпай — нужен, и всё. В последний раз, ненадолго, потому что ему есть, что сказать Тоби. Всегда находились слова. — Мы приехали, — после долгого молчания процедил Какаши и не спеша отстегнул ремень. Тоби странной, механической походкой шёл к дому. На внезапный стук Мадара среагировал сразу, словно предчувствие не давало ему уснуть. На самом деле он спал, уткнувшись лбом в твёрдый кухонный стол после попытки избавить себя от чувства одиночества, заливая его алкоголем. Учиха сонно моргнул, застыв в дверном проёме, придирчиво разглядев Тоби. — Ну и рожа у тебя… зарёванная. Уродец ты ещё тот, — хмыкнул он, не зная, чтобы на самом деле хотел ответить на полуночный визит. — Аккуратнее с выражениями. Ты можешь его обидеть, — вступился за Тоби Какаши, но парень сам прервал его. — Ты можешь ехать, — посоветовал он и столкнул со ступеней Какаши, поднявшись к дяде. Мадара и не думал впускать даже его. — Не соглашусь с твоей идеей. Подожду, когда вы закончите, и отвезу Обито домой. — Чего припёрся? Забыл наш разговор? — шепнул Мадара. Тоби скукожился под его пристальным взглядом, затушевался перед порогом. — Дай нам час. Через час Обито очнётся. — Час? — снова вышел из себя Какаши. — Что прикажешь делать мне в ночном городе час? Кругом даже круглосуточной аптеки нет. — Тоби месяцами жил в четырёх стенах, а ты час не можешь подождать? Мадара сморщился, как от удара под дых, и грубо затолкнул Тоби внутрь. Растерянный Какаши не успел схватить за руку парня, исчезнувшего во мраке за спиной Учиха. — Хватит обращаться с ним, как с глупой собакой. — Глупостей не говори. Собак я как раз-таки люблю, — коротко кинул Мадара и хлопнул дверью. — Семпай… — неуверенно протянул Тоби, заламывая пальцы на руках. Мужчина остановил его жестом и прильнул к окну, отодвинув край штор. Проследив за передвижениями Какаши, прошедшего вдоль дома туда-сюда, посчитавшего напоследок количество ступеней к крыльцу, покрутился у двери, прислушавшись, и наконец вернувшегося в машину. — Пугало ещё здесь, но уселся в автомобиль. Можешь ныть дальше. Тоби вздрогнул, не поднимая взгляд. — Чего припёрся? — Тоби не может спать… — Мне бы твои проблемы. Разве тебя это не радует? Ты же постоянно верещал от восторга, когда появлялся. Наслаждайся, пока есть такая возможность. — Тоби не хочет… Ему нужно уснуть. Без семпая Тоби жить не хочет. — Проваливай! — рявкнул Мадара со всей решимостью и злобой. — Как знал, что на тебя простые разговоры не действуют, щенок. Свали из моего дома, пока ситуация не вышла из-под контроля. — Семпай пьян? — Нет, — смутился Мадара, прокашлявшись. — Немного… — Тоби можно…? — Нет! — Тоби можно попросить о последнем одолжении? — Одолжении? Меня? — переспросил Мадара, стараясь держаться от парня на расстоянии. — Звучит странно. Насколько «последнее»? — Самое последнее. После вас никто не потревожит: ни Обито, ни Тоби. — Что ты задумал? — сощурился Мадара, мешкая с ответом. — А разве Тоби может что-то задумать? Посмотрите на меня, семпай, — дрогнувшим голосом попросил Тоби, сделав шаг вперёд. Его пальцы мягко коснулись локтей настороженного мужчины, а после вцепились, как когти. — Тоби это нужно… Не могу больше жить в этом аду… — Что ты снова себе навыдумывал? Хватит ныть. Как бы Тоби не старался сдержать слёз, его веки всё равно быстро покраснели. Плач был тихим, слабым, а пальцы царапали руку Мадары коротким ногтями, притягивая к себе. Большие ладони мужчины стёрли с бледного лица Тоби слёзы столь же грубо, как бы он стёр с него грязь. Перебрав пальцами постриженные недавно волосы вдоль изгиба уха, пригладив колючий «ёжик» на затылке, Мадара начал делать Тоби точечный массаж шеи. Тяжесть и усталость в голове медленно отпускала, оставляя после себя только покалывание грубых пальцев и лёгкую, тягучую боль, блуждающая вдоль шейных позвонков. Тоби качнулся от удовольствия и опустил голову, отчего мышцы шеи стали твёрже. — И всё-таки семпай любит Тоби. Я это чувствую… — после тихого стона прошептал он, отпустив расцарапанные руки мужчины. — Ты не у того любви ищешь. — Тоби её не ищет. По скользнувшему вдоль стен тусклому свету оба поняли, что Какаши уехал. — Он и впрямь послушал тебя. Вот дубина… — Тоби обещал его слушаться за маленькую просьбу. Думаю, он и сам понимает, что ничего не может Тоби дать для того, чтобы я был счастливым. Он слишком нежный, слишком заботливый и слишком… — Тоби сделал паузу и поднял взгляд, — другой, в отличие от семпая. Во всём. — Конечно. Я же лучше. — Да. Поцелуйте меня — вот моя просьба. Как Тоби может оставить вас, когда даже не целовал? Сотрите с губ воспоминания, которых не совершал. Оставьте память о себе, чтобы Тоби её молчаливо хранил. Тело Мадары всё напряглось. Руки давно уже сжаты в кулаках, чтобы держать себя от любого необдуманного поступка. Они с Тоби будто и не расставались; Обито словно не уезжал из дома, и всё по-прежнему, а Какаши — мираж, скользнувший по стенам автомобильными фарами. Но он ошибается. — Я не могу, Тоби. Давно дал обещание не целовать без любви. — Обещание? — Странная насмешка исказила лицо Тоби. — Не смейся. У каждого свои принципы. — Тогда Тоби не отстанет от семпая. Никогда-никогда. С тяжёлым вздохом Мадара поспешил уйти от ответа, скрывшись в кухне. — Не тяните, семпай. Час — не резиновый, и этот Какаши скоро вернётся за Обито. — Пусть возвращается. — А встретит Тоби. Обито всё реже просыпается, а Тоби наоборот — не спится. Тоби думает о семпае каждую ночь… И Тоби не знает, как проживать эту жизнь. Мне страшно, Мадара-семпай… Обычно мне не снятся кошмары — не снится ничего, и Тоби думал, что это скучно. «Тоби весело с семпаем», — с такой мыслью я постоянно открывал глаза и пытался успеть всё, заполнив пустоты в своей памяти. И в итоге их в ней так много, что Тоби не может больше спать. Семпай, пожалуйста… Снова невинный вид парня, его полные слёз глаза — Мадара растерянно сел на стул, слушая его слишком осмысленные речи. Это же дурачок Тоби — откуда он может столь глубоко мыслить? Дурачок ли он, или Мадара — дурак, что ведётся? — Зачем просишь об этом, если воспоминания не дают покоя? Так не делается, — качнул Мадара головой. С раздражением расчесал небритый со вчерашнего дня подбородок, он добавил: — Не перебарщивай. После хуже будет. — Тоби лучше сделает, но пожалеет, воспользовавшись последним шансом, чем после буду открывать глаза, сожалея, что живу. — Твоей смелости бы Обито… Мадара поднялся из-за стола, глянул на часы. Когда он обернулся вновь, лицо его выражало смиренную усталость и готовность принять предложение Тоби. Не дав устного согласия, Мадара обхватил лицо парня, чуть нагнув его, чтобы чувствовать превосходство в росте, и коснулся его губ своими. Тоби застыл, как вкопанный, уставившись на Мадару широко распахнутыми глазами. Неумело вытянув губы, парень чмокнул приоткрытые уста мужчины. — Чё? — в растерянности протянул Мадара, исказив губы в пренебрежительной гримасе. — Это что сейчас было? — Поцелуй, — смутился Тоби. — Ты рыба? — Нет. — А целуешься, как дохлый сом. Приоткрой рот, мнимый девственник. — Вы у меня первый, — выдохнул парень и послушно расслабился. От абсурдности сказанного Мадаре стало смешно, и он демонстративно закатил глаза, приближаясь снова. У губ Тоби вкус яркой горечи и солёных слёз, язык с пеленой притворной сладости с уже знакомой терпкостью грусти. У Мадары же не было своего вкуса: он маскировал свои мысли и чувства под удушающим дымом сигарет, под горькой пеной пива, молотого кофе — мужчина состоял из вранья, без которого уже не мог существовать, оберегая себя от других. Или других от себя… Поцелуй Мадары схож с борьбой; желанием оставить после себя боль и шрамы вгрызаясь, терзая сухую кожу, постепенно смягчающуюся под натиском мужчины. Тоби задыхался, не додумавшись дышать носом, и Мадара дал ему небольшую передышку. — Я выполнил твою просьбу. Теперь ты должен сдержать своё слово и исчезнуть. — Семпай думал, что это всё? — Тоби отрицательно закачал головой и запрыгнул на стол. — Тоби не только это имел в виду. — Ты лгун, Тоби, — зло оскалился Мадара. — Только и делаешь, что лжёшь, чтоб все плясали вокруг тебя, выполняя все твои капризы. — Если это только мой каприз, — указал Тоби на ширинку Мадары, — тогда почему стояк у семпая? — Это естественная реакция одинокого мужчины на… — У нас осталось около получаса, — прервал его Тоби и облокотился на столешницу, раздвинув ноги. Тонкая синтетика спортивных брюк растянулась на суставах и мышцах, обтянув пах, очертив его изгибы тонким аккуратным швом. «Вы должны следовать плану Тоби, семпай». Дрожащие полные губы растянулись в насильственную улыбку, и взгляд Тоби бегающим движением опустился вниз — это был недобрый взгляд отчаявшегося человека, находящегося на грани. Мадара уже видел подобное выражение лица в зеркале на протяжении нескольких лет. — Всё хорошо? — дотронулся до его щеки Мадара и глянул на часы. — Да. Тоби же прекрасно понимает, что это в последний раз, — дрогнувшим голосом признался Тоби и вцепился в плечи мужчины, повиснув на нём и уткнувшись носом в шею. Ощущая щекочущее дыхание, Мадара вздрогнул и поднял плечи, ограждаясь от Тоби. — Постараюсь, чтобы этот раз был лучшим. Тоби хотел что-то сказать, вскинув голову и раскрыв рот с глубоким вдохом, но Мадара остудил его порыв поцелуем, болезненно сжав затылок парня. Если прислушиваться только к прикосновениям, Тоби мог легко забыться и поверить, что его любят. Этого чувства не передаст бережная забота Какаши, где в каждом аккуратно подобранном слове ощущалась фальшь и напряжение. Не передаст этого никто, пока Тоби сам для себя не решит, что вот она — любовь, даже если нет в ней места заботе. Только похоть. Разве ему знать, какое это чувство? Вот просто верит в неё сейчас, видит во всём, и Тоби будет помнить об этом моменте до конца дней, не забыв о представительстве… Тугая резинка пояса скользнула по расцарапанным бёдрам. Холодные руки Мадары придвинули тяжёлое тело ближе к краю, к себе. — Оближи, — холодно попросил он, уткнув два пальца в губы парня. Без привычного похотливого запала Тоби вяло взял их в рот и погладил языком. — Сильнее смочи… Мадара постоянно поглядывал на часы. — Достаточно, — остановил он Тоби. По его влажным пальцам тянуло холодом, и по складкам на ладони медленно стекла густая слюна. — Ноги шире. Делаем всё быстро и говорим друг другу «прощай», — пояснил Учиха, раздвинув ноги парня сильнее и поймав с ним зрительный контакт. — Только без слёз. Хорошо? — Вряд ли вы успеете после сказать Тоби «прощай». — Плевать. Мадара вставил оба пальца в анус парня, удивлённо вскинув брови. — Главное, чтобы Обито не пришёл раньше намеченного… У тебя тут… Тоби… — пытался подобрать слова Мадара. Даже в ночной темени он ощущал пальцами вздувшиеся, опухшие мягкие мышцы сфинктера. — Не обращай внимания, семпай. Зато мне не нужна подготовка, — наслаждался болью Тоби. — Сколько раз за сегодня? — У Тоби вы второй, а Обито, — его тряхануло, будто от брезгливости, — не знаю. — Это омерзительно. — Да, этот Обито тот ещё извращенец. Подхватив ноги под коленями, Мадара подал бёдра вперёд и беспрепятственно вошёл в Тоби. От боли парень сжался и обнял Мадару за шею, расцеловывая его подборок, щёки, губы с ещё оставшимся на нём вкусом коктейля из горького дыма и пива. Учиха выглядел сосредоточенным, как всегда во время секса, оттого и на поцелуи откликался неохотно. Твёрдая столешница упиралась в крестец стонущего Тоби, и под натиском глубоких толчков под поясничными ямочками проявилась саднящая покрасневшая припухлость. Тоби вздохнул со всхлипом и зажмурился до беления век, сдерживая вновь накатывающие слёзы. Мадара встревожено выпустил парня из своей хватки. — Тебе больно. Давай на этом остановимся… — Нет! — испуганно воскликнул Тоби, замотав головой. Закинув ноги на талию дяди, он вжался всем телом в него, прижал к себе за широкие плечи — горячие и крепкие, от которых веяло силой и надёжностью. Уткнувшись вспотевшим лбом во вздымающуюся в такт тяжёлого дыхания грудь, Тоби мечтал стать с Мадарой одним целым, слиться с ним и застрять в этих ощущениях. — Тоби… — Минутку, семпай. Позвольте посидеть так всего минутку. — Разжать пальцы и высвободить мужчину из объятий было страшно. — Тоби любит семпая. Простите… Мадара молчал, уставившись в пустое тёмное окно. Тоби был тяжёлым, во всех смыслах, и мужчина пытался успокоить его лёгким поглаживанием по сгорбленной спине. С содроганием взяв себя в руки, Тоби расслабился и выпустил Мадару из крепкой хватки. — Давайте поменяем позицию. Тоби нравится, когда вы берёте его сзади. Тоби ступил на пол и повернулся к мужчине спиной, прогнувшись в спине. Не оборачиваясь больше, он сжал ладонью свою ягодицу и добавил: — Давайте быстрее покончим с этим. Неожиданно для приготовившегося ко всему Тоби, Мадара нежно поцеловал его в затылок, и по спине парня пробежали мурашки, стремясь вверх, к оставленному на коже теплу. Это было прощание без слов и признание Тоби, как личности, память о которой Мадара будет нести всю оставшуюся жизнь. Тоби взвыл, уткнувшись лбом в холодный стол, зажимая рот ладонями. В темноте Мадара не заметил, как покраснели уши парня, не ощутил, как встали дыбом очень коротко стриженые волосы, и мурашки выступали на его коже под каждым соприкосновением с ним. Отведя правую ногу в сторону, чтобы встать впритык, Мадара раздвинул ладонями напряжённые ягодицы и одним толчком вошёл в него, негусто смочив слюной свой член. Все ощущения — приятные и болезненные — смешались воедино. Тоби тряхануло; тело его стало твёрдым, напряжённым, выставляющим напоказ все неокрепшие мышцы. Внизу живота покалывало от резко прихлынувшей к фаллосу разгорячённой крови, а из его головки сочилась предсеменная жидкость и тонкой струной растянулась вниз, в итоге бесформенно капнув на пол. Тоби сжимал пальцы, пока челюсть не начало сводить, и дыхание глухим свистом вырывалось через нос. Мадара наклонился вперёд, опалив дыханием мокрую кожу, почти коснувшись губами покрасневшей шеи. — Нет! — вскрикнул Тоби, прикрыв ладонями беззащитный участок своего тела. Между костяшек невесомым касанием до выпирающих узоров вен скользил обманный поцелуй, сменяющийся остротой зубов, собирающих тонкую кожу. Тоби содрогнулся, сжав Мадару так сильно, что он не мог протолкнуться вперёд, и кончил. На пол несколько раз стрельнула белёсая сперма, и Тоби обмяк. Мадара возобновил толчки, в расслабленном теле ставшие глубже, и шлепки раздались громче. «Простите, семпай, — медленно закрывал глаза Тоби. Мысли в голове рассеивались, плавясь как воск горящей свечи. Тоби ревниво забирал все воспоминания с собой и сжигал их в этом маленьком пламени. — Тоби плохой». Обито встрепенулся, с неприятным скрипом скользнув взмокшими ладонями по столу. Сильная боль сводила спину. Грубый толчок — и из его рта вырвался громкий низкий вой, почти крик. Расширенными от ужаса глазами, Обито пытался оглядеть всё вокруг, но во мраке всё казалось знакомым, но не своим — не тем местом, где его мог касаться Какаши. Толчок — крик, чужие пальцы, блуждающие по мокрой напряжённой спине, не позволяли обернуться. Тяжёлое тело придавило к столешнице слишком сильно, не скинуть. Обито будто истекал кровью и дох в чужих руках. Не Какаши — он бы столь груб не был. — А-а-а, — панический крик пронзил тишину, сотканную из непристойных звуков и шлепков. — Больно, — через скрежетание зубов простонал Обито, не оставляя попыток вырваться. — Тихо, сейчас закончим, — дрожащим голосом прошептал на ухо Мадара, но темп немного сбросил, пригладил взмокшие волосы, нежно поцеловал кончик горячего и красного уха. Так нежно, насколько умел, и прижался к Обито, который в его понимании был Тоби. — Ма… — попытался окликнуть его Обито и задохнулся, взвыл, зажмурившись. — Мадара! Мужчина не сразу осознал: не услышал разницу ни в голосе, ни в интонации, ни в своём имени, которое редко слышал от Тоби. Каждый звук ложился на слух плавно, запоздало, как далёкое эхо. — Тоби? — спросил Мадара, поднимаясь на руках с обессиленного племянника. Спросил, потому что не придумал нужных слов, а ответ знал заранее, и молчать было страшно. — Вставай. — Мразь, — едва слышно выдохнул Обито, когда Мадара поднял его за руку, но не спешил оборачиваться. Ноги дрожали, живот скрутило. Все внутренности раздавлены, и ошмётки их разбросаны по опустевшему телу — озноб прошиб до тошноты. — Дядя… — Вот же блядь, — изумлённо процедил Мадара, откинув с лица растрёпанные волосы. Обито обернулся так внезапно, скрипнув ногой по полу, что мужчина не успел увернуться от сжатой в кулак ладони. Даже не хотел избежать удара, ведь заслужил. Один — прямой в нос, — второй, уже наотмашь, неприцельный, оставивший впоследствии лишь лёгкий синяк у виска, и Обито рухнул на пол, зажав ладонью рот. Его гортань то напрягалась, перекрывая воздух, то расслаблялась, но чувство тошноты не отпускало, накатывая вновь и вновь. Это была долгая тишина. Когда Обито смог взять себя в руки, Мадара по-прежнему стоял поблизости, и вытекающая из носа кровь уже успела пропитать высокий ворот тонкой водолазки. Обито опёрся о стул и поднялся с пола на ватных ногах, натягивая на бедра едва гнувшимися пальцами спортивки. Из-за пота ссадины зудели; из-за осознания предательства душа тлела на руинах доверия. — Не подходи! — с отчаянием выкрикнул Обито, когда Мадара сделал неосторожный шаг в его сторону. Он испуганно отпрянул, прижавшись к ненавистному столу, и схватил первое, что попалось ему под руку — стул. Замахнулся им, будто резное дерево совершенно не имело веса, и зашвырнул в дядю. Мадара отбил рукой в стену, и крепкие ножки стула содрали старые обои вместе с кусочками штукатурки. — Успокойся! Давай поговорим! — Завали! — с воплем налетел на мужчину Обито и повалил на пол. Бил по его лицу до хруста в кулаках, а Мадара глухо выдыхал между ударами, мотая разбитым в кровь лицом, но не оказывал сопротивление. Силы быстро покидали Обито, и гнев оцепенел от ужаса. Он испытывал страх и отвращение к родному человеку. «Родной» — Мадара давно стал ближе самых близких, чьи имена носят с гордостью, в чьих глазах ищут мудрый совет и поддержку. Мадара давал ему не те советы… — Как давно? — с трудом дрожащими губами спросил Обито. Не дождавшись ответа от сплёвывающего окровавленную слюну дяди, парень выскочил из дома, придерживаясь за стены. Его шатало. Мышцы болели, что стоять было невыносимо, присесть только через сильнейшую дрожь, и холодный, пронизывающий насквозь ветер сбивал с ватных ног. Над городом снова сгущались тучи, заслонив собой яркие звёзды и луну. Опустилась полная темнота, из глубины которой блеснули фары и ослепили парня. Обито заслонился от яркого света окровавленной ладонью и тяжело встал со ступень, повиснув на скрипучих перилах, словно пьяный. — Обито, — подоспел к нему Какаши и подставил плечо. Взял бы на руки, если бы было позволено, но Обито не из таких. — Вы что, подрались? Это была не тревога, а гнев. Какаши вёл застывшего в одной эмоции Обито к машине очень быстро, что тот едва успевал переставлять ноги, а сам оглядывался на распахнутую дверь в дом, из которого веяло гнилым холодом. — Поехали, — завалился со стоном на сиденье Обито, — быстро. — Сначала я разберусь со старым придурком, — прорычал Какаши и попытался захлопнуть дверь, но Обито остановил его. — Садись в машину, иначе я уеду без тебя. Позволь свалить отсюда поскорее. Нехотя, Какаши его послушал. Костяшки кулаков и пальцев Учихи были стёрты до крови и кожа ошмётками торчала у кромки ран, но лицо парня было нетронутым. Его скрутила внутренняя боль. — Не нужно было слушать Тоби, прости. Он обещал, что это в последний раз. — Это в последний раз, — безэмоционально согласился с ним Обито, уткнувшись лбом в холодное окно. Воспоминания нахлынули с новой силой, и звенья памяти Тоби, которые отсутствовали в разорванной цепи, сомкнулись каждый на своём месте. — Что случилось? Вы подрались? Я из него выбью всё дерьмо, ты только скажи. — Останови, — зажав рот ладонью, пробубнил Обито и дёрнул за ручку. — Живее! Какаши вдавил педаль тормоза, и Опель со скрипом остановился. Обито вывалился из салона, пару раз споткнувшись и потеряв равновесие, стараясь отдалиться от глаз Какаши, и его вырвало. Тошнило его пустотой, сжимая горло тугими спазмами, брызнувшими слезами из глаз. Тошнило его ломаной гордостью и рассыпавшимся в прах доверием. — Пойдём, надо успеть домой до дождя, — раздался спокойный голос Какаши. Наблюдая за Обито, он не испытывал чувство жалости и не мог разделить с ним ту горечь, что стала непреодолимой стеной в горле. Не потому, что был столь чёрств или презирал проявление слабости, но, не зная всей правды, Какаши растерялся, и предпочёл остаться в стороне бесцветной поддержкой. Ломкие люди чужды пониманию Какаши, но только не Обито. Под ним образовалась зияющая дыра, и грязь, вода, прибитая к земле пыль, тени и тусклый свет, скачущий вдоль тротуара бликами, медленно скользили вниз, в пустоту. И в прах превращены его мысли, надежды, мечты второго, спящего, и ссыпался в могилу из грязи, пыли и воды. Погребённый под толстым давящим слоем, их разум ненадолго стал единым. Каждый излом, трещина, осколок перестали быть проблемой, рассыпавшись в мелкую крошку, и Обито втягивало следом, засасывало в грязевую могилу, словно зыбучими песком. Если бы это помогло всё забыть, Обито сам бы себе разрыл яму и задохнулся в ней. Мужской голос стучал по вискам, или мокрый снег? Раз Обито осознал, что пошёл снег, значит, ещё не похоронен. Ещё не засыпан землёй. Ладони Какаши легли на лопатки парня и принялись разминать напряжённую сгорбленную спину. — Пойдём. — Отпусти меня! Убери от меня свои руки! Не касайся нас! Обито оглянулся вполоборота и окинул тёмную тень Какаши злым волчьим взглядом. Хатаке даже не думал послушаться его, и настойчиво поднял с холодной влажной земли. — Тебе не идёт, — тихо добавил он и потёрся лбом о макушку жёстких коротких волос. Уверенно обнял, почти насильно прижав к себе. Обито стало знобить от тепла. — Поехали туда, где спокойно. Услышав его предложение, Обито втянул воздух носом, громко шмыгнув, и молча выкарабкался из его объятий, пошатываясь вернувшись к машине. Когда Какаши сел рядом, щёлкнув замком ремня, он лишь ответил на старый вопрос: — Да, мы подрались. Больше нет у меня дяди. Ни у меня, ни у Тоби. И это был решающий ответ.