архив чувств

Говорят, что если делить с кем-то свою радость, она станет в два раза больше. А если делить боль - она уменьшится в два. Мила думала, что ей нужно во что-то верить, и верила в это глупое правило. Мила была Миленой по средам, потому что приходила со школы - обязательно - с двойкой в дневнике, и тогда папа вытаскивал ремень со своих штанов и заносил его высоко над головой. И свет падал на него так, словно он ангел. А она очень хотела спросить: "Все ангелы такие злые, мам?" По ночам она, словно кошка, зализывала свои раны и плакала не на подушку, а глубоко в душу, где постепенно накапливались целые океаны. Слишком соленые океаны. - Слушай, нужно просто поделится с кем-то своим горем, и оно станет в два раза меньше. - Правда? Тогда, можно я тебе расскажу? - Прости, дорогая, у меня нет времени. Но у нас в школе сегодня работает психолог. Иди к ней? Маша была хорошей подругой. Нет. Маша была просто хорошей. Подругой она быть не умела. Мила чувствовала неловкость и стеснение, сидя в кожаном кресле странной женщины, которой кто-то дал имя "Афродита". Она ведь не богиня какая-то, к чему такие глупости. - Милена, верно? Что тебя привело ко мне? И Милена рассказывала психологу все, что было на ее душе. Потом шла в компанию знакомых и со стаканом пива в руке повторяла все заново. Потом приходила домой и заходила на третий круг, обняв маму, уже со слезами на глазах. Радость раздувалась в размерах очень стремительно Боль сжималась в безумно маленькие комки. С каждым днем комков было все больше. День ото дня Мила теряла ту часть себя, которая была человечной. Она чувствовала, что постепенно умирает, что боль, скопившаяся внутри, заполняет все изнутри. Но она ведь ничтожно маленьких размеров, в чем дело? - Я не могу справляться с собой. Меня разрывает. - Это подростковый максимализм. Со временем проходит. Милена, сидящая в кресле, смиренно кивала головой. А Мила негодовала: где она, черт возьми, проглядела максимализм? Что за глупости? От чего-то они с психологом уже давно не говорили о боли или счастье. Все образы да мысли. Странно. Когда Милене исполняется восемнадцать лет, она уезжает из родного города навсегда, не оставив телефона и адреса. Поступает в какой-то вуз, знакомится с какими-то людьми, как-то живет. Она уже больше не совершает рейды по выбросу боли и счастья, не ходит к психологу, и отец по средам не бьет. Но боли, что скопилась за все время, хватит на несколько сотен тысяч людей. А то и больше. И, просыпаясь ночью в холодном поту, она чувствует, что Мила еще не до конца умерла. Но боль, что осколками въелась в душу со всех сторон, не дает хрупкой и нежной девочке снова жить. Милена верит, что если делить радость, она становится в два раза больше. В объеме. Плотность счастья уменьшается. Оно растворяется в воздухе. Милена верит, что если делить боль, она становится в два раза меньше. В объеме. Плотность горечи увеличивается. Осколками впивается в естество. Милена верит и знает, что так делать нельзя. Поэтому, наверное, соскребла все обои со стен и перестала отправлять анонимные письма матери еще три месяца назад, в последнем из них попросив прощения. Она так сильно старалась уменьшить свою боль, что та превратилась в крохотные осколки стекла, которые попали в кровь и добрались до сердца. Разрушили всю ее изнутри и побуждали умереть не только душевно, но и физически. Поэтому, наверное, Мила, однажды проснувшись, лишила жизни и себя, и Милену, перерезав вены осколком зеркала.