Здравствуй, враг!

             Тим крутил открытку в руках, на свет посмотрел, понюхал…       — В прошлый была не открытка…       — В прошлый раз был отрез от рубашки.       — Вот еблан! Пидор сраный! А зачем ему с «Рейцигом» нас подставлять? Давай нахерачимся? У меня есть наливка на вишне, практически джинджа!       — Давай. — Я знал, что Тимур не отстанет и, скорее всего, у него не только вишнёвка припасена. — Я тебе говорил, что есть ощущение, что он через меня до отца хочет достать. Как будто отомстить.       — Ну, знаешь, это очевидно только про первый раз. — Тим налил ароматную тёмную жидкость из литровой бутыли из-под «Мартини» в два бокала. — М-м-м… Чистая амброзия. Давай за то, чтоб разрулилось всё это паскудство.       — Давай…       Настойка действительно вкусная, алкоголь почти не заметен. Тимур налил ещё, пододвинул банку шпрот и нарезку сыра.       — Что делать-то будешь? К дядьке пойдёшь? Или умотаешь куда?       — Не могу умотать. Отец из-за «Рейцига» никуда не выпустит…       — Етит!.. Так просрали уже! Чего залупаться дальше? Наковыривать рану поглубже? — Тим выдул еще бокал и откинулся к стене. — Братан, получается, я тебя подвёл. Поверь, я вообще не при делах. Вся переписка исключительно по закрытому каналу, всё запаролено. Про Ванагаса я никому ни гугу. Да ведь и ты сам мне не назвал цену! Не назвал ведь!       Устал я от сегодняшнего дня. Смертельно.       — Я верю тебе. Это всё этот ублюдок. И я по-прежнему думаю, что он рядом. Возможно, даже на фирме.       — Тогда это Зверев. Он скрыть не может раздражение в твой адрес. И сколько раз я его около нашего отдела застукивал. Следит, вынюхивает… Шпроты-то ешь, а то не останется…       — Я не хочу. Думаю, ублюдок много хитрее и осторожнее. В открытую никаких эмоций не будет выражать.       — А Кирюша ненависть выражает. И это, согласись, сильнее и сложнее всяких там любовей или неприязни! — Знаток по ублюдкам в порыве разговора закапал своё худи шпротным маслом. — Вот бляха… Солью, что ли, посыпать? Не-на-висть! Понимаешь? Она возбуждает! Да не красней ты! Понятно же, для чего он тебя похищает… Вот Зверев всячески показывает, что ты его бесишь, хотя в натуре, может, наоборот, тут одержимостью попахивает. Ну и кто ещё? Не престарелый Иван Иванович же!       — Нет… Думаю, что дело не во мне, он больше отцу насолить хочет.       — О май гад! Вспомни: в прошлый раз, когда он объявился, ты что сделал? С отцом поссорился. Собрался из фирмы уходить, из страны уезжать, объявил, так сказать, суверенитет. Ты бы свалил, пидор этот тебя бы хрен нашел. А тогда, под Новый год? Вы с Юлькой мутили, всё шло к свадьбе. И опять поебень! Свободный ты ему больше нравишься, чтобы ни с кем тебя не делить.       — Тогда как объяснить первый раз, а второй? — Я отбивался вяло — знал, что Тим прав.       — Ну, там просто взыграло у него. Давай ещё намахнём. Может, у меня останешься ночевать? А то страшно тебя отправлять одного на улицу. Я тебе кресло расправлю. — Ночевать у Тимура как бы не улыбалось. У него тесно, да и всё чужое. Но получить по башке и вновь оказаться прикованным улыбалось ещё меньше.       — Давай выпьем, и я подумаю насчёт «остаться». Завтра Валерию покажу это, — я кивнул в сторону открытки, — может, эффективнее к нему напроситься жить?       Вопрос был риторический. Во-первых, дядя Валера меня не жаловал. В его одноклеточной квартире было неловко, неудобно, неприятно. «Не» в кубе. Во-вторых, в прошлый раз это не спасло.       — В прошлый раз это не сработало… — так же думал Тим.       — В прошлый раз я сам виноват, — вяло оправдывал я слабую защиту родственничка. — Карен позвонил, и я, как придурок, потащился к нему в тир…       Карен — мой приятель и практически тренер по пулевой стрельбе. Мой «тайный Санта» лет с шестнадцати.       Семейство Сафиевых жило по соседству с нами, поэтому, понятно, воевало с отцом. У них всегда было шумно, людно, вкусно. Отца это бесило. А потом он сшиб их собаку. Гасана. Причём Гасан был не из пустолаек, никогда не рвался ухватить проезжающие машины за резиновый окорочок, не мог он случайно залететь под колёса. Карен, старший из братьев Сафиевых, тогда был на соревнованиях. А когда приехал и узнал, перестрелял все наши оконные стёкла с их стороны дома и вместе с ними мамин любимый чайный сервиз. И больше бы перестрелял, да наткнулся на моё окровавленное лицо в зрачок прицела. Не спустил курок. А мог, ведь был в невменяемости от ненависти. Тогда мы и познакомились. Иногда он передавал мне от своей матери полукруглые пирожки — кутабы, пару раз я даже приходил к ним в гости поваляться на гамаке. Однажды Карен позвал меня в тир, стал учить стрелять, его тренер поставил мне руку. «Тебе это точно пригодится!»       Не пригодилось. Но в тире было подобие жизни, подобие дружбы, подобие нужности. Да и стрельба научила меня абстрагироваться и бороться с лишними эмоциями. Целый год мы скрывали мои походы в тир. Но отец все равно узнал. Однако не запретил, а лишь презрительно дёрнул губой то ли в адрес Сафиевых, то ли в мой. «Ты как собачка для Сафиевых, привязан на веревочку», — высказался он тогда. А я вспомнил Гасана…       Сейчас Карен и сам тренер. Общаемся редко. Но тогда он позвонил, позвал на днюху, неожиданно предложил прийти пострелять. А мне так надоела молчанка в берлоге у Валеры, что я напросился «прям щас». Да ещё и охраннику своему не сказал. Короче, не дошёл до тира… Это был последний раз. Вернее, предпоследний. Год назад у ублюдка ничего не получилось, у меня был «шенген», и я смог сбежать в Исландию, прятался там почти месяц.       — …и знаешь что… Тебе надо сказать отцу об этом. У него все-таки связи… — Я понял, что не слушал Тима. — Я понимаю, что он тяжёлый человек, но ты же сын… Он рискует вообще остаться один.       — Он и так один. Ты же знаешь, что он мне после первого раза счёт выставил. А как получил видео, — у меня образовался какой-то горький тромб в горле, — вообще обвинил бог знает в чём.       Тим сочувствующе замолчал. Я ему не рассказывал, что мне тогда отец наговорил.       — Мой сын пидорас и нарик! Что же за семя такое мерзкое в семье! Я неделю его искал, а он развлекался! Трахался! Мой сын — петушара! Пе-ту-ша-ра!       — Он насиловал меня… — Тогда комок в горле был таким гигантским, что я сомневаюсь, что отец меня слышал. Наверное, получалось только шевелить губами.       — Я должен это ментам показывать? — Он швырнул на пол свой телефон. — Ты знаешь, сколько мне стоило, чтобы этим говнюкам-газетчикам не достались наши кости, чтобы их обсасывать? И я не уверен, что твой ёбарь не сольёт твои приключения в интернет. Чтобы все знали, что сын у Бакараева пидорас и нарк!       — Он насиловал меня… — продолжал я беззвучно шевелить губами.       — Если это окажется в Сети, то… я… то… — Отец задушил в себе угрозу, выскочил из кабинета, хлопнув дверью. Что бы он сделал? Отказался от меня? Выгнал? Убил? Ему не впервой…       — Нет, отец не поможет. Будет только хуже. Да ещё и «Рейциг» этот… — Я уже сам потянулся за настойкой и намахнул одним обжигающим глотком. — Я понимаю, что ублюдок отцу пакостит, меня подставляет. Но немцы-то! Каковы! Чего стоит их слово? Ведь всё на мази было!       — Слушай, а может быть, твоим похитителем был сам Нойман? Раз уж у них с Александром Владленовичем контры… — Тимур меня догнал, допив вишнёвку.       — Нет, он был достаточно молодой, а Нойман мне в отцы годится… — Я покраснел. Потому что я помнил упругую кожу, молодое дыхание, густые волосы, лёгкую походку.       — А сын у Ноймана есть?       — Хм. Есть. Но, по-моему, он не в стране. Я его никогда не видел.       — Может, ты просто не знаешь, что это его сын. И он, такой промышленный шпиён, окопался в нашей компании. Каждый день тебе: «Дратути! Вот какой я, блядь, хитрожоп!»       — Не! Безопасники бы не пропустили. Вряд ли можно скрыть факт родства с самим Нойманом.       — Может, их безопасники круче наших! Давай посмотрим на него в инете. По-любому найдём! И водочка у меня ещё имеется!       Тим оживил свой смартфон, ввёл в браузер «питер нойман», ткнул «картинки». Много фотографий нашего конкурента. У Ноймана всё чересчур, на максималках. Чересчур высокий и грузный, чересчур эмоциональный, чересчур седой, хотя не старый вроде. Густые лохматые брови, почти всегда очень широкая улыбка при колких неулыбающихся глазах и яркие, почти клоунские галстуки. Тим добавил: «питер нойман с семьёй».       Только одна фотография, где бизнесмен стоит рядом с каким-то известным еле живым политиком. Политик практически прижался к молодой женщине, Нойман кому-то машет, хотя видно, что на камеру работает. Отца за край пиджака держит девочка, и чуть позади выглядывает мальчик-подросток. Тим ткнул «открыть на сайте». Какой-то раут. «В номинации "Социальный проект в здравоохранении" победителем премии стал тот самый Питер Нойман, который произнёс самую долгую и трогательную речь церемонии. В Палас-холл он пришёл с семьёй…» И всё, больше ничего про Ноймана и его семью. Тим увеличил фотографию подростка.       Белобрысый, недовольный, для раута странно одетый — в толстовке. Лет четырнадцать. Это двенадцать лет назад. Сейчас должно быть как мне? В ухе серьга.       — А у похитителя есть дырка в ухе?       — Ты что! Думаешь, что я его тело изучал? — возмутился я. — Всё, убирай. Мне ни о чём не говорит эта фотка. Сын и сын… Тем более что это не мы с отцом у них мать отняли, а Нойман у нас. Ему не за что нам мстить…       — Может, это сдвиг по фазе, а не месть?       — Не похож он на безумца. Не-по-хож! Где там водка?       — Что ты знаешь про безумцев, — почему-то вздохнул Тим. — И к водке у нас снова что? Правильно! Шпроты. А вообще, по фотке этой совершенно непонятно, как этот сынуля сейчас выглядит...       В общем, мы налакались. И чувствую, что я наговорил Тиму лишнего. Про то, как искренне рад расставанию с Натали, о том, что, когда научился обращаться с оружием, представлял, как стреляю отцу «прямо в лоб, вот сюда, и у него взгляд такой удивлённый», про то, что похититель мне часто снится. Как будто бы с завязанными глазами не я, а он. Я разматываю, разматываю, разматываю, а то ли лента, то ли бинт не заканчиваются. И я никогда не вижу его лица.       — Что бы ты сделал, если бы узнал, кто он? — вдруг спросил Тимур.       — Ну-у-у… — Я растерялся.       — Про то, чтобы убить его, ты не думал? Неужто просто сдать полиции?       — Ну-у-у…       — Видишь, какая штуковина получается, ты в нём видишь человека. Стокгольмский синдром…       — Да пошёл ты!       — Не-не, это точняк. Он тебя не бьёт, голодом не морит. И даже, я понял, почти нежен…       — Хуйню не выдумывай!       — И не думаю выдумывать! — Пьяный Тим разошёлся. — И имеет смысл загадка! Ты просто не знаешь, кто это. Он никто! Им может быть каждый! А убить или презирать «каждого» невозможно. Стоит ему обналичиться — разрушится всё: и его власть, и твой страх. А пока он загадка, то может быть даже притягательным персом…       — Ну знаешь! Я посмотрел бы на тебя, как этот урод бы тебя притягивал!       — У-ха-ха! Я не вышел ни лицом, ни отцом, чтобы меня похищать, — друг похлопал меня по плечу, — всё, не дуйся. Давай нахуяримся…       И начались какие-то другие разговоры, которые иногда сворачивали к хитрому Нойману или к прохиндею Ванагасу, нашему осведомителю в компании «Рейцига». Именно он слил циферки наших конкурентов, именно он подсказал, с кем лучше поговорить насчёт репутационных условий, да много чего… Неприятный тип. Под дурачка косит, а у самого взгляд острый, приметливый. Да и не определят дурачка в делопроизводители «Рейцига». Тим был уверен, что Ванагас работал на два фронта, и, видимо, Нойман пообещал больше серебреников. Я вяло соглашался.       Развезло нас быстрее, чем можно было ожидать. Тимур расправил старое кресло-кровать, кинул мне подушку и плед. Сам заявил, что он повисит, подомогается до кого-нибудь в инете. Но уже через пару минут он храпел, не реагируя на блямкающий смартфон. Кто-то бессмысленно домогался его…       В чужом месте всегда трудно уснуть. Как будто сон потерялся, его не оповестили, что клиент в гостях… По потолку время от времени пробегали светлые полосы от проехавших по двору машин. У соседей слишком громко работал телевизор: тупая пропагандистская болтовня. Заработал лифт. Ужасно неудобно, надо было ехать домой на такси. Подушка какая-то жидкая. Не засыпается… Любая поза кажется некомфортной.       Хотя тогда у похитителя я засыпал быстро. Ни вонючий матрац, ни прицепленные наручниками к стене руки, ни насекомые не мешали проваливаться в спасительный сон. В первый раз, наверное, благодаря инъекциям. А вот второй и третий… Впрочем, тогда он выделил мне подушку и уже сыростью не так пахло. Сменил дислокацию. Заботился, урод…       Темнота путала и пугала больше всего. Даже сны тогда были какие-то чёрно-белые, как мне казалось… Но и в этой абсолютной темноте я всегда чувствовал его рядом. Что он делал тогда? Ни шелеста бумаги, ни звука гаджета, ни ровного дыхания спящего человека, ни шороха одежды, ни шагов… ничего. Но он был там. И я даже чувствовал где. Рассматривал меня? Изучал? Стоило попросить воды, стакан тут же оказывался возле моих губ. Но потом я перестал просить пить. Так как он начинал меня целовать. В губы. И никакие угрозы, мольбы, проклятия не останавливали его. С силой прижимал к холодной стене и нежно целовал… Стальные руки и мягкие, холодные губы. Нет запаха ни сигарет, ни вина, ни какого-либо парфюма. Гладко выбрит. Никаких меток, совершенно безлик и безвкусен. Я матерился, обещал откусить язык или губу. Он верил, поэтому не пытался засосать. Но всё равно лез с поцелуями.       Показалось, что в коридоре скрипнула половица. Чёрт, сердце дрогнуло, и пересохло во рту. Нет. Показалось.       Сына Ноймана зовут Филипп. Я узнавал ещё тогда, после смерти мамы. Да, я никогда его не видел. Но я следил за их семейством. И знаю, что Филипп лежал то ли в рехабе, то ли в психушке. Дочь Ноймана — вся из себя благополучная и образованная — по всей видимости, готовилась принять на себя империю папеньки. А вот сына как будто скрывали. Может ли быть Филипп моим похитителем?       Но зачем?       Психическое отклонение?       Но почему я?       А у психов нет объяснений…       Нет, даже у психов должен быть какой-то повод, триггер. А мы с ним даже не виделись никогда.       А вдруг виделись? Просто я не обратил на него внимания…       А он обратил.       Обратил внимание, и что? Влюбился? Крыша поехала?       Нет, ерунда. Полагаю, что как раз господин Нойман из тех, кто не дал бы даже съехавшему сыну обидеть МЕНЯ. Несколько раз он сам мне об этом давал знать.              Сейчас точно звук. Я приоткрыл глаза. Фух… Тим встал, пошёл на кухню. Всё-таки я — ссыкло. Любой шорох — и заячье сердце в пятки. Надо перестать думать, надо спать… Расслабиться хотя бы дома у надежного друга.       Тим думает, что я сплю, ступает тихонечко. Но диван не скрипнул. Я сквозь ресницы решил подсмотреть за другом. Он сидел на корточках против меня и, прищурившись, рассматривал... Чёрт! Что с ним? Я плотно закрыл глаза. Знакомое чувство смотрящей на тебя темноты. Надо открыть глаза и прямо спросить… Но вдруг он проводит пальцем по моему лбу и носу. Я дергаюсь, делаю вид, что у меня тревожный сон, и переворачиваюсь к стене.       — Надо заканчивать с этим... — кому-то прошептал друг.       Закряхтел диван — Тим убрался под одеяло. Будет спать.       А как теперь уснуть мне? Чёрт, заканчивать с чем?..