Здравствуй, враг!

             Так и остался… боится? Или потому, что напился?       Лучше второе, так как не умеешь ты, Эри, друзей выбирать. Друзья, которые хранят твои «голые фотки», опасны и ненадежны. Эти фантастические фотки хранятся в красочной книге Нила Геймана о фантастических созданиях. Рядом с задрипанным учебником по финмату и комиксами про Дарт Вейдера. Эри никогда туда не полезет, ведь он читает исключительно леденящие скандинавские триллеры, а не урбанистические сказочные бредни.       Двадцать две фотографии. Двадцать две инъекции для поддержания одержимости. Первые восемь со студенчества, с одной пьяной, но почти профессиональной «фотосессии». Эри тогда в очередной раз искал убежище от самодурства отца и пришёл в общежитие. Напился за компанию трешевого пойла так, что на следующий день блевал в пакеты, так как не в силах был добежать до туалета. Он запомнил эту безумную ночёвку только по этим пакетам. А то, что ночью в полном невсебосе отключился посреди дружеского просмотра какой-то феерической порнухи, оказалось стёрто утренней невыносимостью желудка. Эри отключился очень неосторожно, в трусах — и благодаря душному лету, и благодаря жаркому пореву два приятеля рядом тоже были почти голые. Позже он был перетащен на постель, трусы с зада стянуты до середины бедер. И началась фотосессия. Восемь фоток, восемь отпечатков его клейма в моих мозгах. Эри прекрасен: стройное, упругое тело как будто светится на мятых и грязных простынях, тёмные волосы безмятежно спутаны, приоткрытый рот с наивным пушком на верхней губе притягивает взгляд. Над густой безалаберной бровью даже в беспамятстве обозначился залом, под ресничным щедрым крылом влажная полоска бирюзового глаза. Удачные фотографии, практически художественные, хоть и сняты по пьяни. Впрочем, не факт, что по пьяни, учитывая выверенные ракурсы. На одном из снимков Эри повторял позу Шелли, которую я некогда лицезрел в мемориале поэту в Оксфорде. Откинутая назад голова, открытая шея, скрещённые безжизненные руки, длинная линия изгиба тела, словно мраморного в голубом от телевизора свете, и даже пах косплеит мертвого поэта. Хорошо, что фотки надёжно охраняет чудак Нил Гейман…       Остальные снимки с другого «мероприятия»: банная вечерина по поводу чьего-то дня рождения. И там в кадр попадаются другие неинтересные тела, да и снимки смазанные, туманные, ракурсы странные, лица Эри почти не видно. Снималось на телефон, украдкой, типа приятель пишет СМС, а сам «щёлк-щёлк». Короче, Эри, не умеешь ты выбирать друзей, не тем людям ты доверяешься.       Те первые восемь холодных фотографий спровоцировали второе похищение. Завели меня, хотя, конечно, я себя обманывать пытался поначалу. Рисовал себе другой ответ: месть, типа готова вторая подача блюд. Совпало, что именно тогда так ненавидимый Бакараевым господин-конкурент имел неосторожность назначить мне встречу в грузинском ресторане прямо в центре города. Ему ведь невдомёк законы экономического подполья и правила маскировки для двойных агентов. Конечно, Александру Владленовичу сразу донесли… Вот он орал! Как с кулаками не кинулся? Хотя герр Питерс интересовался не бизнесом и даже не самим Бакараевым, а как раз Эри: «Как он там?» Да и вообще, разговор был какой-то неловкий, как будто что-то хотел важное спросить-сказать, да так и не решился.       — Зачем ему мой сын? — У Бакараева ходили ходуном желваки, кривились судорожно белые от ненависти губы. — Что он знает о нём? Он общается с ним? Зачем он спрашивал, где Эрик бывает? Что ты знаешь?       Да блядь: ничего не знаю! Конечно не общаются, иначе он Эри сам бы обо всем расспросил! Хрен я знаю, зачем Нойману его сын? В память о давно погибшей по ИХ обоюдной вине красивой женщине? Хотелось ответить именно так, хотелось тупо вмазать в челюсть стареющему шизофренику. Тирана по-прежнему интересовал не сын, а планы Ноймана, собственная репутация и непременный реванш в многолетнем противостоянии.       Как меня бесило всё это! Оба этих напыщенных хозяина жизни и горе-отца. Один — заключил своего Эри в душный склеп своей обиды, другой — сына напрочь не замечал, стыдился, отстранил. Об Эрике он, видите ли, беспокоился, а о Филиппе? Преемником готовит красавицу дочь, ведь она безупречна. Оба — отцы года!       Я ничего не ответил тогда Бакараеву, но именно под воздействием этих разборок я и задумал новое похищение. Говорил себе, что надо под дых, а не в челюсть врезать Бакараеву, может, и второй суперпапаша пострадает: и от переживаний, и, возможно, физически от своего конкурента. Но таки я обманывал себя… Мне была нужна уже тогда не месть, а сам Эрик. Иначе нахер посылал ему пасхалочки и следил за его реакцией?       Правда, я, видать, пережал электрошокер. Эри потерял сознание, я сначала подумал, что это «удачно получилось». Но он слишком долго не приходил в себя, а потом ему было плохо. Около шеи появился красный ожог, его тошнило, мышцы дёргались, пришлось колоть обезболивающее. В общем, я урод… Только через два дня его отпустило, но прошли только мышечные боли, боевой настрой первого похищения не вернулся. Он лежал пассивный, апатичный, уставший от спазмов и темноты. Казалось, не реагировал, даже когда я трогал его, целовал, сжимал, теребил. Казалось, он ничего не понимает, не помнит, не чувствует.       Но это только казалось.       — Прошу тебя, не коли мне ничего, я потерплю, — прохрипел он мне в ухо ещё через день, когда я уже замлел от его кожи, от мягких губ, изгибов а-ля Шелли. Значит, чувствует. Я чуть было не ответил, что ему не будет больно, что я виноват, не рассчитал воздействие электрошокера… Буквально заткнул себе пасть, сжал глотку руками, задушил чуть было не выдавшие меня слова. Потребовалось не меньше минуты, чтобы очухаться, пересилить горький ком и нехватку воздуха.       «Тебе не будет больно! С тебя хватит боли, я сделаю это для тебя…» — безмолвно кричал я ему в лицо. Расстегивал и стаскивал брюки, заметил, как Эри сжал кулаки, напряг ягодицы. Но он не понимал, не ожидал, что я захвачу его член ртом. Он сначала тяжело и зло задышал, попытался подтянуться на цепочке от наручников, даже зарычал, значит, ожил…       Ничего не значит! Он был сильнее моих губ, моей страсти, моей нежности. Эрик упал на подушку и превратился в камень. Весь, кроме члена. Ничего не получалось. Эрик не шевелился, не всхлипывал, не закусывал губы, не выгибался. Мёртв, хоть и тёпл. Я отполз, потерпев поражение. На его лице ни капли торжества или презрения. Усталость.       Я лежал на полу и рассматривал потолок этой съёмной дачи. Трещина, тонкая, изящная и наверняка летальная. На кончике ржавое овальное пятно. Скорее всего, от дождей… Пару лет, и ржа сожрёт всю побелку, изуродует безмятежную белизну комнатного неба, заставит её позорно осыпаться. Пару лет, и я превращусь в зависимую жалкую развалюху, подсматривающую, подслушивающую, ворующую прикосновения и взгляды Эри. Он просто ещё слишком молод и пока не осознал свою силу, он пока не верит, что чертовски красив, что кому-то нужен настолько, что трудно дышать.       Это второе похищение было самым сложным. Приходилось ломать себя, приходилось признаваться себе в ненормальности. Тогда, под треснувшим потолком, я вдруг понял, что не думаю о мести, и даже усилием не смог вернуть себе тот праведный гнев, что подпитывал столько времени мою ненависть к Бакараеву-старшему. Я думаю только о том, как сделать Эри совершенно своим, но не сломать, не уничтожить, не стать банальным насильником. Почему он сопротивляется? Боится потерять себя? Геройствует? Может, это такой страх? Или просто… он не ел три дня, вымотан спазмами, а тут я с сексом.       Я даже подскочил от этой простой мысли. Побежал на кухню за едой. Много нельзя, вдруг опять будет полоскать! Питьё! Надо что-то расслабляющее.       Положил под подушку валик, сел прямо на его голые бедра. И стал кормить. Маленькими кусочками, маленькими глотками. Он сначала было отворачиваться начал, но я настоял, да и его пустой желудок, полагаю, был моим союзником. Кайф ощущать, что он хоть что-то принимает от меня. Напоследок влил в него немного коньяка.       Он откинулся назад. Всё, хватит.       — В этот раз тоже требование выкупа? — просипел он.       Я глупо кивнул, как будто он видит.       — Ах да, ты не ответишь… Коснись правой руки, если «да».        Я коснулся.       — Но сумма опять не такая, что разорит отца. Ты в курсе?       Правая рука.       — Тогда нахрен? — Он поднял голову, словно хотел всмотреться сквозь повязку в мои бесстыжие глаза. — Неужели не из-за отца? Неужели цель — именно я?       Я не отвечал.       — Тогда за что? Я где-то перешёл тебе дорогу?       Левая рука. Он опять откинулся на подушку.       — А ты знаешь, что отец потребовал от меня вернуть ему все издержки?       Я молчал. Я не знал.       — А ты знаешь, что после присланной тобой видеозаписи он пригрозил вычеркнуть меня из наследства?       Я молчал. Я знал.       — Или что, ради этого ты все и затеял?       Решил ответить: левая рука.       Пауза. Я доел оставшиеся кусочки сыра. И супер-вопрос:       — Ты гей? — Я аж поперхнулся и схватил его за левую руку. — Нет?! — Эрик перешёл с шёпота на крик и опять поднял голову. — А кто ты тогда? Маньяк? И я — твоя мания? Ублюдок! Я вычислю тебя, сука, я на… — И я заткнул ему свободной рукой рот. Остаток ругани он промычал в ладонь, потом пытался укусить, вывернуться, потом затих… Он уже не боялся смерти, понимал, что эта игра не на жизнь. Он собирается играть до вскрытия карт противника, но это закончится плохо. Я убрал руку. — Это не может закончиться хорошо. Ты это понимаешь?       Я провёл по правой руке от браслета наручника до подмышки: «Да!» Подул в его разгоряченное лицо и очень тихо прошипел ему в ухо:       — С-с-спи.       Он вздрогнул.       Но секс всё-таки был. Как только я получил деньги, перед тем как уколоть, доставить в проверенное ранее по поводу видеокамер место, распаковать и оставить свободным. Как он и просил, без всякой наркоты. И даже без съёмок. И даже без слёз. И даже… мне показалось, что Эри отозвался, не удалось ему обратиться в камень. По крайней мере рот он приоткрыл для меня, зубы не были сжаты и в какой-то момент шея напряглась, на скулах появился стыдный румянец, он стал закусывать губу. И это не от боли. Я сделал всё, чтобы её не было: использовал обезболивающую смазку, нежно растягивал, был очень осторожен.       Ах, какую он розыскную деятельность развил после! Во-первых, лично просмотрел видеокамеры компании за семнадцатое июня, в день, когда он был похищен. Во-вторых, изучил «входы-выходы» сотрудников в последующие пять дней. В-третьих, «вдруг» стал всех обнимать, кроме отца… Нюхал. Ох, я ржал! Эри искал запоминающийся Guerlain, который я специально для него покупал. В-четвертых, целый день посвятил парку, где были оставлены деньги и где он сам очухался. В-пятых! Нанял детектива! Блин, даже жалко его денег, он продал свой Nissan и добирался на работу на метро и автобусе, игнорируя великодушное предложение отца «подвезти».       Никакого прогресса, и Эри отправился к Кулику за психологической помощью. Пропал в дурмане на две недели. Когда его оттуда выцарапали силами вездесущей службы безопасности, он был как тень, хотя беспечен и зубаст. Лечился пару месяцев, в этот раз за счёт отца. А я практически на два года принял тогда аскезу воздержания. Два стерильных года, в течение которых только дистиллированные отношения, дистанция и красная зона отчуждения.