Здравствуй, враг!

             Утром звонок. Капец, кому-то не спится. Кому-кому… Валере.       — Значится, так. — Он, как всегда, без прелюдий. — Босс пока отсутствует, тебя повозит Бомко. — Прощайте, Мишкины выходные. — И поживи в вашем доме, а то в твоей норе ни соседей, ни вахтёра. Андерстенд?       — У меня ты даже не спрашиваешь? — Бесит его безапелляционность. Всё решил уже!       — Знаешь что… И без твоих проблем хватает дел! Если помощь не нужна, то я пас. — Быстро он раздражается. — Собственно, на твою жопу покушаются, а не на мою!       — Ла-а-а… Не психуй. А отец знает, ты ему сказал, что ли?       — Нет. У него сейчас только Нойман на уме. Как вчера всё прошло в «Рейциге»?       — Вроде успешно. Ты когда успел свидетелей каких-то найти против Ванагаса?       — Никогда, это была деза… Но если нужно, я их найду.       — Ну ты даёшь…       — Всё, вещички возьми с собой, через час заедет Бомко. — Он, не прощаясь, разъединился. Жить в отчем доме не улыбалось. Но маловероятно, что оттуда меня кто-то похитит. Потерплю.              Мишка вида не показал, что недоволен. Бодр и свеж, как всегда. Тем более что я отпустил его до вечера, так как никуда ехать не собираюсь, пообедаю в офисе.       С утра примчались представители из «Рейцига», они привезли протест из «Нойман Промед» на приостановление сделки. Выглядели растерянными. Мы часа три вели переговоры, находили пути выхода из юридического тупика в кабинете Егорова. Видимо, арбитража не избежать, досудебные процедуры были невозможны из-за упрямства Питерса Ноймана.       На обеде ко мне в кабинет ворвался Тим.       — Эри, у меня бомба! — воскликнул он, потряхивая лотком с пловом.       — Ты же знаешь, я не люблю плов.       — Не, это я себе заказал. — Он по-хозяйски подкатил ко мне на кресле, оттеснил меня локтем от монитора, жирную посудину с едой поставил прямо на папку с иском. Набрал в браузере «facebook», вышел на личный профиль, выбрал «журнал действий», ткнул в последний «лайк». Отодвинулся, чтобы мне было виднее. — Зырь!       На экране личный профиль некоего «Фила Отвёртки». На круглой аве мужчина в чёрной шапочке с татуировками на лице. Под одним глазом набито что-то про войну вычурными буквами по-английски, под другим дорожка колючей проволоки, ниже три буквы «Z», около рта звездочка, а к уху подбирается очень даже натуральный паук. Обложка профиля под стать: постер к альбому «KISS» с Джином Симонсом в демоническом гриме. Радостный Тим проскроллил ленту, там сплошь хард: Mötley Crüe, Foo Fighters, Aerosmith, Pain…       — Прикольно?       — Не очень. Кто это?       — Ну ты тупарь! Это Филипп Нойман! — Тим отъехал от меня на колёсиках кресла и прокрутился, рискуя сшибить пустой авангардный вазон, пылившийся у меня в кабинете. — Но! Самое интересное — это не то, как я откопал этого товарища, а то, что я откопал! Он действительно не в ладах с отцом и сестрой, живёт совершенно своей, как видишь, жизнью, и… та-да-да! Он уже четыре года работает барменом в баре «Отвёртка»! В том самом! Прикинь? И он вполне мог знать, для кого делает коктейли…       Информация, конечно, любопытная. Но…       — Тогда он не работал. Это стопудово! Если бы Валера узнал, что Нойман-младший наливал мне коктейли, он бы не оставил это без внимания. Я его буквально вчера спрашивал про Филиппа. Он сильно удивился.       — Возможно, была не его смена, но сам доступ к бару у него имеется! Кароч! Мы на правильном пути! Гоу сегодня в «Отвёртку».       — Это только если Мишку Бомко брать с собой…       — Зачем он нам сдался?       — Валера типа приставил его ко мне.       — Хм… Так-то правильно. А Мишка согласится?              Он согласился. Сокрушался только, что нельзя ему выпивать.              Как и полагается рок-бару, настоящая жизнь в нём начнётся часов в девять. В седьмом часу, когда явились мы, три добрых молодца совсем не рок-н-рольного типа, тут было тихо. Барабанная установка и пара гитар скучали на маленькой сцене, надписи-граффити на кирпичных стенах кричали вхолостую, да и несколько посетителей с ирокезами на головах мирно попивали демократичное пиво.       К нам подошла девчонка в кожаных шортах, в чёрной футболке с логотипом бара и с подтёкшим смоки айс на личике.       — Вам столик или к бару?       — Столик! — великосветски распорядился Мишка.       — К бару, — одновременно с ним высказался Тим.       — А кто сегодня в баре? Фил? — спросил я.       Девчонка прекратила жевать жвачку.       — Да, а чё?       — Столик.       — Окай! — Жвачка продолжила свои мучения. — За мной! Кароч, — девица во главе нашего велотона начала рекламную кампанию, — …пиво! Советую фирменное драфтовое. Янтарное, нефильтрованное, тёмное, тем, кто любит, — карамельное. Есть зачётное с шоколадным вкусом, и это без добавок! Такая обжарка солода. — Она угрожающе подняла пальчик, и мы все обратили внимание на гигантские зеркальные ногти. — Сюда! — Официантка постучала одним из зеркал по столику. Нормально, бар виден хорошо. И там пока никого. — Если покрепче, то тупо виски: с колой, с швепсом, с лимонным соком, с кофем…       — С кофе! — вдруг поправил её Мишка.       Она фыркнула и продолжила:       — …с КОФЕМ… с водой без газа. К нему орешки. Поесть… Быстро — это крылышки, нарезка, сырная или рыбная тарелка, кольца кальмара, тар-тар… Остальное… — она завела глаза к потолку, который был декорирован виниловыми пластинками, — …типа минут двадцать — тридцать надо ждать.       — Пока всем кофе, сырную тарелку и меню, — приказал я. — Мы через пару минут вас позовём. Спасибо.       Она захлопала ресницами, кинула на столик три папочки с меню и продефилировала к бару.       — Я так-то не прочь пожрать… — предупредил Тим.       — И я! — поднял, как в школе, руку Мишка.       Практически одновременно за стойкой бара появился человек…       Это он. Филипп Нойман. Иссиня-чёрные волосы, собранные в неровный пучок, обведённые краской глаза, нелепые татухи, на брутальной шее чокер с гигантским кольцом, на подбородке мазок бородки. Он просто кивал жвачной девице, на нас даже не взглянул, ощущение отстранённости и неэмоциональности. Нет, скорее, обдолбанности.       — Это он… — зашептал Тим.       Я только кивнул. Подождём. Понаблюдаем.       У нас начались разговоры ни о чём. Футбол. Бензин. Какой-то новый фильм про зомби. Вчерашний митинг. Прививки. Опять футбол. Вдруг про БДСМ! Это Мишка. Опять про прививки.       Народ потихоньку прибывал, незаметная ранее фоновая музыка стала громче. Нам принесли сыр и кофе. Парни заказали стейк рибай. Оба в надежде, что плачу я. И я заплачу, если не заплачу от бесконечных футбольных разговоров. Филипп наливал пиво, щёлкал поворотником кофемашины, часто тёр нос… Он на коксе?              Вдруг Тим пихает меня локтем:       — А! Зырь! Что я говорил!       В бар зашёл Кирюша Зверев. Наш клинический метросексуал. В тёмно-синем пижонском костюме с блёсткой поверх серой футболки, в мюли с пряжкой. Сразу в бар. Ждёт, когда Филипп на него обратит внимание. Тот не поворачивается. А мы, все втроём, отодвинули стулья на пару сантиметров от зоны нашей видимости.       Зверев постучал по стойке бара. Филу пришлось обернуться и улыбнуться. Не по-доброму. Факт, они знают друг друга. Кирюша что-то заказывает. Ему делают, видимо, виски со швепсом. Фил скрывается в недрах «Отвёртки». Кирюша нервно дёргает ногой. Мы втроём, как в ложе бенуара, мелодраматически замерли, только что не с моноклями. Отвлекла официантка — принесла стейк и винчер.       Пока мы с ней обменивались репликами, сцена поменялась. Филипп вышел из-за стойки и что-то зло говорит Звереву в ухо. Пальцы у него судорожно сжимаются, глаза превратились в сочные щели… Зверев вдруг кладёт руку ему на грудь, тот отстраняется. Они о чём-то спорят. Фил всё время говорит «нет» — отрицательно мотает головой. Кирюша закатывает глаза. В какой-то момент бармен хватает оппонента за лицо и толкает его… Тот чуть не свалился с высокого стульчика…       — Во, бля… трагедь! — Зритель Мишка допил морс.       — Наш протекает от тутошнего… — философски добавил Тимур.       — Думаешь? — Мишка принялся за чесночные гренки — вместо попкорна. — Бедола-а-ага…       — Уверен. — И Тим подпёр рукой щёку. — Не обломится ему, бедолаге.       Филипп опять скрылся. В бар вошла шумная компания девчонок в коротких юбках и разноцветных волосах. Всё внимание им, хохочущим так, словно они плохие актриски на сцене.       Через пару минут, когда щебечущих дамочек усадили за столик, Зверева уже не было за стойкой. Исчез. Вместо него на стульчике восседал крупный патлатый мужик в драных джинсах. К этому субъекту Фил был благосклонно равнодушен.       — И ты ещё сомневаешься? — яростно зашептал Тим. — Это они!       — Чё, оба? — Мишка проявил свою осведомлённость. Он, как и Валера, знает всё.       — Думаю, что Кирюша! Однохуйственно он просто нашёл Ноймана… Так сказать, в помощь.       — Это Нойман? — Мишка прищурился, разглядывая бармена. — Да ла-а-а…       — Его сын!       Мишка присвистнул.       — Какой интерес у Ноймана-сына ко мне? — Я до сих пор ничего не пил.       — Н-да… никакой, — ответил Мишка.       — Просто мы не знаем! Он есть. По любасу он в теме!       — В смысле, он садист? — встрепенулся Мишка, памятуя вчерашний день. Видимо, гуглил всю ночь…       — Э-э-э? — Тим точно не в Теме.       — А давайте проверим! — Я выдул весь бокал вина и закусил гренкой. Громко отодвинул стул и направился прямо к бару. Сел рядом с патлатым мужиком. Тот мутно на меня покосился.       — Эрик! Эрик Бакараев! — звонко представился я патлатому так, чтобы было слышно бармену. Мужик крякнул, пожал мне руку.       — Приятно, чё… Додик.       — Отличное имя!       — А то…       — Филипп, будьте добры! Нам виски! — крикнул я Филиппу. И наконец взглянул на него. Он застыл. Завис. Окаменел. Но глаза жадно впитывали меня. С растерянностью или с ненавистью? Нечитаемо. Я не отвёл взгляд. Я буду упрямее… — Филипп, нам виски с Додиком!       Он первый отвернулся. Сдался. Механически достал два бокала, звякнул льдом и налил тёмной жидкости из толстой бутылки. Подошёл, стукнул стеклом по столешнице и… наклонился ко мне, вдохнул. Как будто понюхал. Надменно прищурился.       — Д-д-до-о-д-д, тебе последняя. Те-е-ебе петь! — тихо сказал Фил, обращаясь к моему случайному знакомому, но рассматривая меня. Он заикается!       — Фил! Я гарантирую, что всё норм, — уже пьяненько пообещал ему патлатый и, повернувшись ко мне: — Тс-с-с… Фил — страшный человек. Не беси его.       — Не буду, — усмехнулся я. Чокнулся бокалами с Додиком, хлебнул. Филипп, уже было отошедший от нас, резко вернулся… Близко, очень близко наклонился… Бля… запах... Guerlain… Тот самый? Со второго похищения?       — Вали отсюда, Бакараев! — без заикания. Под левым глазом у него написано: «War is a bitch»*. Пацифист хренов. И вдруг взялся за мой подбородок… пронзил меня своей ненавистью.       — Слушаюсь, господин, — нашёлся я.       Его губы искривились, паук будто бы сделал шажок к уху.       — П-п-придурок!       И его позвали. Новая волна гостей. Филипп делал вид, что не замечает меня, что я пустое место, фантом… Я вернулся за столик.       — И? — хором спросили пьяный и трезвый.       — Он меня знает. И ещё — он заикается…       — Во-о-от! Поэтому он всегда молчит! Заику найти легче! — сообразил Тим.       — И что, я тоже тебя знаю, — рассудил Мишка. — А ему сам бог велел тебя знать.       — Он сказал, чтоб я валил.       — Пошёл он! — зарыпнулся Тим.       Но к нам подошла девица в шортах:       — У нас через пятнадцать минут начнётся программа. Нужно либо доплатить, либо я принесу счёт.       — Доплатить! — заявил Мишка.       — А чё поют? — заинтересовался Тим.       — Счёт, — подытожил я.       Когда мы уходили, Фила не было за стойкой. Его сменил подозрительно знакомый кудрявый парень… Наверное, это он нас обслуживал тогда. В долбаную предновогоднюю вечерину.              Мой родной дом никогда мне не был родным. Холодная двухэтажная громадина, построенная дедом — начальником торговых складов и партийным функционером в одном лице. Отец капиталил дом лет пятнадцать назад, но советско-мещанский ампир восьмидесятых загородить техникой и современными материалами не удалось.       Когда-то дом был полон обитателей. Сейчас только призраки прячутся в помпезных портьерах. Любое движение гулко откатывается в этой пустоте и пахнет нежилым. На первом этаже и в маминой комнате зачехлена мебель. Странно, что открыт отцовский кабинет. Тут висят портреты.       На самом почётном месте парадный портрет деда в тяжёлой золочёной раме, я не помню нашего патриарха. А вот бабушку Нину помню, до самой смерти она не позволяла себе даже во двор выходить «не одетой». Что значит не в приличном платье, туфлях и без губной помады. И запрещала нам называть её бабушкой: Нинель — и никак иначе! Только с виду она была чопорной, а в душе хулиганка. Учила меня стрелять из рогатки и ездить на самокате. И это в семьдесят лет! Её портрет намного меньше, чем дедовский. Рядом прабабушка, мама Нинель, красавица в мехах и с диадемой в волосах.       Ещё меньше портрет мамы, даже в темноте её лицо светится. А вот отец отказался позировать, в раме висит его фотография. С другой стороны от деда фотография Николая, старшего отцовского брата. Он тоже погиб очень давно, и было не принято об этом говорить. Ещё в детстве я удивлялся, что братья совсем не похожи. Николай высокий, белобрысый, нос короткий, глаза «домиком». А отец тёмно-русый, раскосый, нос с горбинкой. А вот в круглой рамочке нарисована в полупрофиль тётя Лида, она под стать мужу курносая блондинка. Ни моего портрета, ни Валеркиного нет.       На столе лежит какой-то документ… Интересно… Свидетельство о рождении бабушки Нинель. Прикольно… Та дама в мехах была еврейка… Так и написано в графе «национальность»! Цецилия Ивановна… Это ведь значит Циля? И штамп. Это группа крови. Может, так было принято раньше. О(I) R+. Первая положительная. Как и у меня. Как и у мамы… Мы все одной крови. Рядом со свидетельством лежит старая-престарая газета «Труд», о, статья про Нинель! Надо почитать…       Но не успел. С улицы послышался лай собаки. Это у Сафиевых! Я выглянул в окно, как раз из отцовского кабинета лучше всего видно, что у них происходит. К ним кто-то приехал, может, Карен? Нет, похоже, его брат, Заур, который уже успел жениться. Да, из машины выходит его глубоко беременная жена. Собака радостно носится вокруг приехавших, вышли родители. Отец Карена очень сдал за последние годы, был инфаркт, двигается маленькими шажочками. Но, думаю, это не помешает им бурно, по-кавказски встретить гостей. Сейчас везде зажжётся свет, включат музыку… Вон окно комнаты Карена.       Что это? Там кто-то стоит? Блик от оптики. Оп, в комнате открылась дверь и чётко обрисовала фигуру человека с биноклем. Кто-то рассматривает наш дом? Это Карен? Почему он просто не позвонит? Странно…       Тем временем во дворе их дома суетились, из машины доставались какие-то пакеты, все громко общались… Решили загнать машину в гараж. Открыли ворота… Чёрт! Кто-то смотрит из окна напротив, я это вижу. Может, помахать? Выйти из-за шторы? Зачем рассматривать пустой, тёмный дом? О том, что я здесь, знают только три человека, впрочем, кто мешает им кому-то рассказать? Да, Сафиевы хотят спрятать автомобиль от дождя, который вот-вот обрушится. Заур зашёл в гараж, и через несколько секунд оттуда задом выехал минивэн Ford редкого цвета… голограммного золотистого…       Не может быть… Я аж попятился. На лбу выступил холодный пот.       Тогда, в четвёртый раз, этот ублюдок меня похитил на виду у камер. Валера мне показывал эту запись на парковке. Сам момент похищения почти не виден, далеко, но вот то, что меня с каким-то мешком на голове затолкали в золотистый, празднично переливающийся минивэн, понятно, и этот «форд» проехал потом прямо под камерами, другого выезда просто не было. На улице тоже его удалось отследить, но только до развязки. Как раз там хорошо видно, что номера у машины нет. А потом минивэн как испарился. Найти не смогли. Записей, как машина появилась на парковке, уже не было, она простояла там более пяти дней.       И вот в гараже моих друзей переливающийся Ford… Нет, это безумие.       Отец смотрел на меня с фотографии несколько презрительно. Это его обычное выражение лица. Но мне казалось, что он говорит, как тогда, в детстве: «Не умеешь выбирать друзей, и не надо начинать».       Я выглянул в окно ещё раз. Сафиевы в просторный гараж закатили обе машины. Человека с биноклем не было… Хлынул дождь, дом Сафиевых теперь тоже казался призрачным и опасным. _________________       * War is a bitch (англ.) — «Война — сука».