Здравствуй, враг!

             Тут даже в пабе светло и просто, как и в самом городе. Тут всё удивительно игрушечное: и масштабы, и автосмарты на каждом шагу, и разноцветные крыши на малоэтажных, словно картонных домиках. Наверное, грандиозная исландская природа не потерпела бы рядом манерного барокко или утончённого модерна. В пабе «Aim» полно народу. Шумно. Где-то мяукает кошка. Жители Рейкьявика очень непосредственные, легко знакомятся, но не лезут с расспросами и не навязывают себя. Томность, жеманство, недосказанность — не про них… Если нравится человек, то в открытую подходят, признаются, предлагают… Поэтому, когда ко мне подошёл высокий, рыжебородый парень, я был уверен, что он исландец. Он и заговорил со мной на этом удивительном языке ветров. Но быстро понял, что я ни бельмеса, только по-английски. Обрадовался. Как оказалось, он англичанин, но демократичный стиль местных он рьяно поддерживает…       — Ты не против секса? — вот так, просто, в лоб. Я покосился в сторону стойки бара, там Филипп Нойман деловито наливает в огромную кружку эль янтарного цвета.       — Не соглашайся! — кричит он мне.       Рыжебородый начинает меня обнимать и что-то шептать в ухо. Горячо и душно.       — Пожалеешь! — угрожает Филипп.       Но мне хочется. Я глажу англичанина по спине, трусь щекой. Гладко выбрит. Я приглядываюсь к нему, и это уже не англичанин, это Тим.       — Хочу тебя, — заявляет он мне. Я киваю, почему бы и нет? Здесь, далеко от дома, я свободен и смогу попробовать секс безнаказанно. Он тянет меня на выход, оставляет на стойке вместо денег открытку со считалочкой… Мелкий Лёнька недоволен…       — Ты должен пятьсот рупий! — ругается он вслед. Лёньке лет одиннадцать. Но лицо размытое, нечитаемое.       Вдруг становится темно, глухо, на мне мешок, меня душат, тащат… Хочу крикнуть «помогите!»… Но почему-то не получается. Во рту шарик резинового кляпа. А в ухо шёпот:       — С-с-сука!       Я стою посреди Рейкьявика, на смертельно пустой Laugavegur. Мне обидно, ведь англичанин был симпатичный. Бесшумно прочь катится мотоцикл с ездоком. Мишкина «хонда». Я поднимаю руку с пистолетом, наизготовку, остановка дыхания, полувздох…       Темнота. Выстрела нет. Не чувствую рук. Затекла шея. Я сижу. В голове дурман. Страшно чешется переносица. Не могу двинуть рукой. Не могу открыть глаза. Чёрт… Это был сон… Стремительно и безжалостно возвращается память. Так… Я услышал мяуканье, пошёл, наивный, в коридор и был схвачен. Он вколол мне седативного… Держал, ждал, когда я свалюсь.       И мне снилась Исландия. Почему во сне всегда какой-то бред? Пусть наполовину, но бред. Тогда на вторую неделю моего бегства в Рейкьявик я решился подцепить кого-нибудь в пабе, куда стал захаживать каждый вечер. Публика там была специфическая. Нельзя сказать, что гей-клуб, но люди разные. Я видел, как они, не запариваясь, предлагали секс и уходили куда-то довольные и уверенные. И решил, что если предложат мне, то попробую…       Действительно, это был англичанин. И мы уже договорились…       Но ничего не случилось. Меня вырубило в туалете. Очнулся я в отеле. Девушка на ресепшен сказала, что меня, сильно пьяного, принёс красивый англичанин… Но мне показалось, что я слышал, как в ухо мне шипели вполне по-русски:       — С-с-сука…       А был ли я пьян с полпинты эля?              Сколько я спал? Как чешется переносица! И голова гудит. Это от вина… Чувствую, что я не один. Он сидит напротив… В метре — полутора. Но на меня не смотрит.       — Эй! Почеши мне переносицу… Сил нет.       Шелест бумаги. Движение. Он потёр мне переносицу… И, конечно, поцеловал, легко касаясь моих губ. Как же без этого!       — В этот раз ты опоздал, если бы явился вчера, то я бы ещё долго ничего бы не знал, — заявил я. — Хотя, как всегда, изобретательно… Даже похищением не назвать. Аплодисменты!       Он сел назад. Скрипнул стул. Он ждёт.       — Мне ужасно хочется, чтобы ты развязал мне глаза, уж-ж-жасно! Когда ты похитил меня первый раз, я молил небеса, чтобы мне не сняли повязку, я считал, что тогда меня убьют. Второй раз мне было всё равно, кто ты. Я даже не хотел тебя видеть. Совсем! В третий раз… Ну ты и тварь! Третий раз я не прощу тебе никогда! Потом, в гараже, мне о-о-очень хотелось узнать, кто ты. Кто эта сука? Кто? На яхте… наоборот. Я вдруг испугался, что, открыв, кто ты, буду разочарован. Смотрел «Последнее танго в Париже»? С Брандо? Там, как только девушка познакомилась с героем, узнала его имя, мотивы, жизнь, она сбежала. Инкогнито он её возбуждал, а в реальности был пресен и ничтожен… Вот и я. Я ведь уже не особо тебя искал, как ты помнишь… — Он слушал меня, не шевелясь, и я ощущал его напряжение. — А сейчас я знаю, кто ты, но мне хочется посмотреть на твою реакцию. Даже если на твоём лице будет наглая улыбка и ненависть, я хочу это видеть! Даже если встречусь с презрением или отвращением ко мне, я к этому готов. НО Я ХОЧУ ВИДЕТЬ! Это такая малость! Я бы, конечно, на твоём месте оставил меня связанным и сбежал. Но я — слабак. А ты нет. Сними мне повязку! — Молчит. — И ещё дай аспирина, что ли… Ужасно голова болит. Вот тебе и хвалёное элитное вино!       Он встал, стремительно вышел из кабинета, я услышал, как он спускается по лесенкам… Уйдет? Нет, возвращается. Даёт мне выпить шипучку. Аспирин… Смотрит на меня. Проводит пальцами по губам… Он не решается. Отходит, вроде как к окну. Он думает, что я его на «слабо» развожу, как мальчишка?       — Знаешь, как я понял, кто ты? Знаешь, где ты прокололся? — Я захотел его подтолкнуть к каминг-ауту. Пауза. Даю ему сообразить. — Ну, во-первых, ты зря ездил в Исландию и зря тогда вмешался в моё несостоявшееся распутство. Хотя я сомневался, что это был ты. Я всё ещё был простодушным и доверчивым юнцом. И действительно подумал, что в отель меня притащил рыжебородый англикос. Но здесь, в этом кабинете, я нашёл «во-вторых». Ты не мог знать, что отец принесёт твой иностранный паспорт из офиса сюда, в дом… — В комнате висела такая вязкая тишина, что, казалось, слышно, как стучит его сердце. Он думает. Он наверняка морщит лоб и что-то рисует по подоконнику. — Эй! Ты жив? Ты же понимаешь, что я обнаружил штамп въезда в Исландию и не обнаружил другой, пятилетней давности, когда ты якобы улетал во Францию. То есть…       Я вздрогнул! Чёрт, умеет же он так бесшумно передвигаться. Он… рядом. Целует меня страстно, долго. Прощается. И… развязывает повязку. Осторожно отклеивает скотч. Делает шаг назад. Садится напротив меня. Серые, холодные, чуть раскосые глаза. Нет никакого презрения, ненависти, но нет и трепета, страха, смущения, стыда. Он не сожалеет ни о чём. Мы молчим, разглядывая друг друга так, как будто никогда раньше не видели.       Потом он вдруг ожил и пододвинул в мою сторону по столу старую газету со статьёй про бабушку Нинель. Выглядит как вопрос.       — Да, я прочитал, — хрипло ответил я. — Но то, что отец усыновлён, я понял раньше, по несоответствию групп крови его и Нинель. А уже в статье нашёл подтверждение, что бабушка с дедушкой не имели собственных детей и усыновили двоих мальчиков из разных детдомов. Александра и Николая. Одному было пять лет, другому восемь. Остальное я уже допетрил сам: между типа братьями не было мира. И эта детская война привела к трагедии. И думаю, что всё, что ты натворил, — это месть за твою семью. Валера, расскажи, как умер дядя Коля.       — Он застрелился. — И на уставшем лице появилась тень. — И это не психопатия или кризис, это доведение до самоубийства, как думает мама. Или убийство, как думаю я.       — Это сделал мой отец?       — Хм… — Валера вдруг усмехнулся. — Твой отец здесь совершенно ни при чём. Это сделал МОЙ отец. — И дальше он рассказывал, не двигаясь, смотря куда-то далеко в прошлое, как будто прокручивая засвеченные слайды на черно-белом фильмоскопе. — Зря Бакараевы усыновили двоих. Младший не желал делить свою новую жизнь с каким-то незнакомым пацаном. Все, что появлялось у Коленьки, тут же требовалось Сашеньке. Резвый и боевой мальчик из белогородского детского дома отбирал игрушки, портил одежду, плевал в кашу старшего брата. Он был очень ревнив, свою новую маму обожал и не терпел, если она хвалила или обнимала Коленьку. Новый папа оценил лидерские способности Сашеньки. Поощрял, учил, тренировал. А что Коленька? Он — душевный, чувствительный, ранимый. Он круто рисовал, хотя нигде не учился! Эти портреты, — Валера махнул рукой на стену с иконостасом, — написал он. Чего бы не жить в мире новоиспечённым братьям? Ан нет! Появилась прекрасная «хорошая девочка Лида», которая в конце концов выбирает Коленьку. Посмотри, как они похожи на фотках… Свадьба, все дела. Но ты ведь понимаешь, что Сашенька не из тех, кто сдаётся! Как так? Ему не перепало то, что он возжелал? И я не знаю как, он соблазняет Лидочку. Та беременеет. Негодяи вообще плодовиты, ты заметил? Через некоторое время, вуаля, рождаюсь я… Скандал.       Валера отвернулся к окну. Потом закрыл глаза. Как будто какие-то картинки движутся на экране его памяти.       — И он меня не признал!       — А он знает, что ты в курсе? — шёпотом нарушил я его выпадение в прошлое.       Валера открыл глаза, встал и медленно подошёл к портрету моей мамы. На спине за поясом джинсов торчал мой спортивный пистолет, как у лихого оперативника.       — Определённо! Но так и не признал… Тебя признал, а меня нет… — негромко говорил он, смотря на мамин портрет. — Короче, следующая серия должна быть для тебя более интересной. Потому что на сцену выходит твоя мама. Александр Владленович познакомился в Таллине с милой парой: Анной и Питерсом. И его накрыла страсть. Он влюбился в Анну, наверняка это карма настигла его. Да и мог ли он не влюбиться в эти глаза, губы… Ты очень на неё похож… Как конкретно было дело, я не знаю, был совсем маленький, а мама не стала мне рассказывать. Но Александр отбил Анну у друга. Помню их свадьбу. Я там был с дедушкой и Нинель. Мои родители не пошли. На свадьбу припёрся пьяный Нойман, устроил дебош. Весело начинался их брак… Но Анна поначалу казалась очень счастливой, быстро вошла в семью, подружилась с Лидой и Николаем, научила играть меня в нарды… Папа, — он споткнулся об это странное слово, — захотел написать её портрет. Анна согласилась позировать, стала пропадать в его мастерской, там, внизу, в дальней комнате с иконой… Там была его мастерская, его пахнущий сыростью и красками мир. И тут мужу стало казаться, что Анна ему изменяет с братом. Никаких фактов, тупо подозрения, основанные на дикой ревности. Он стал устраивать истерические сцены, как он это умеет. И однажды ударил её. А она взяла и ушла, не стала терпеть. Как думаешь? Куда она подалась?       — К Питерсу…       — Именно так! И заметь, к уже женатому Питерсу! Но Александр Владленович — страшный собственник, он, поймав жертву, уже не упускает её. Он добился, уж я не знаю как, чтобы Анна вернулась! И его даже не смутило, что его жена забеременела от скотины Питерса. — Валера замолчал, повернулся ко мне: — Ты сын Ноймана.       Стало трудно дышать. Конечно, всё вставало на свои места: и отношение моего лжеотца ко мне, и уплата выкупа Нойманом, и их обоюдная ненависть друг к другу. Но от этой ясности не становилось легче, голова готова была разорваться от боли.       — Ничего… Ты справишься. Я понимаю, что тебе невыносимо это узнать… — Валера подошел ко мне и положил руку на голову.       — Почему ты просто не рассказал это раньше? — выдавил я.       — Пока был маленький, я и сам этого не знал. Потом, после Вустера*, ты был мне врагом, я думал только о мести. Мести не из-за того, что родная кровь не признала меня. За папу. Тебе было года три, когда умер дед. При всей его дальновидности и предприимчивости он не оставил завещания. И компания, которую дядя Саша уже считал своей, должна была быть поделена на три части: Нинель и двоим сыновьям. Но Николай не успел вступить в наследство, через четыре месяца он застрелился. Теперь никто не мешался под ногами у биг босса! Я не в счёт, он полагал, что можно откупиться от памяти, оплачивая мою учёбу за границей.       — А как это произошло? — Ощущение, что рука Валеры вытягивала боль из головы.       — Я не знаю. Мама говорила, что в мастерской происходило странное. У отца стали появляться какие-то видения. Были изрезаны почти все его картины. Как? Непонятно, по всему выходило, что Николай сам всё испортил. Но он этого не помнил. Обратились к психиатру… Тот поставил диагноз: «Здоров». Но галлюцинации продолжались. Уже после папиных похорон мама обнаружила целый пакет психотропных препаратов. Знаешь где? В том самом сейфе, откуда ты пистолет свой и документы вытащил… А кабинет тогда был уже только во власти дядюшки Саши… — Он убрал руку с моей головы и отошёл к окну. Отдёрнул штору. — Я потом уехал в Оксфорд, сначала в школу, потом колледж… Мама ушла в монастырь. А ты с Анной остался в этом доме… Как-то так.       Мы с мамой остались в этом аду, должен был сказать он. Пока была жива Нинель, отец был вполне сносным. А после её смерти ничего не сдерживало его безумный нрав. Мне было лет семь, когда мы с мамой прятались в гардеробе… «В понедельник мяч гонял, а во вторник — рисовал, в среду в парк ходил гулять, а в четверг…» — почему именно эту считалку шептала она мне, не знаю. Но ритм стишка успокаивал, служил мантрой, уводил от звуков отцовских припадков гнева или ревности. Не всегда мы укрывались вместе… Мама иногда велела мне прятаться одному и считать, считать, считать… Сейчас я понимаю: она боялась за меня, понимала, что мужа-монстра чужой ребенок раздражает, хотя надо признать, что меня он никогда и пальцем не тронул. Почему мама не ушла от него? Не к Нойману, а просто на свободу… Зачем терпела?       Валера повернулся ко мне. Показал на пустую винную бутылку и весело спросил:       — Это тебе Мишка насоветовал? — Какого хрена он лыбится? — Признайся, ты думал, что твой личный маньяк — это он?       — Более того! — Меня разобрала злость. — Я хотел, чтобы это был он! Высокий, симпатичный, крепкий, прикольный…       Валера продолжал лыбиться:       — Ну-ну… Мотоцикл я как раз у Мишки брал, оба раза.       — А золотистый минивэн у Сафиевых?       — Он у них уже лет пять парится в гараже. Я просто оттюнинговал под их машинку свой мотор, а потом перекрасил и продал какому-то челу из области.       — А яхта чья?       — О! Это мои загадочные отношения с Питерсом Нойманом. Яхта его. Полагаю, ты можешь попросить его покататься и поностальгировать.       — А что ты радуешься и понтуешься? Ты думаешь, что рассказал мне семейные тайны и теперь я, впечатлённый, забуду ту хуйню, что ты творил со мной? Руки мне развязывай!       — Успеешь ещё мне вмазать в морду, — пообещал он. — Но согласись, со временем ты «эту хуйню» стал ждать.       — Ублюдок ты! Гордишься тем, что ломал более слабого и наивного!       — О-ё… Слабый и наивный. — Валера стал серьёзным. — Слабым стал я! Я даже забывал про план мести, следил, подслушивал, провожал до дома… Зависимость — это нихрена не прикольно. Ты жил у меня, рассекал в труселях по квартире, а я умирал от желания…       — Ой, сейчас расплачусь!       — Да, мне есть чего стыдиться. За первый секс…       — Изнасилование, называй своими именами!       — Хорошо, за изнасилование под меском и за шокер.       — Прекрасно! А твой БДСМ-ный приход?       — Я не виноват, что ты навоображал о моих планах отправить видосы или фотки твоей Юле! Этих видосов не было. Я хотел тебя наказать, тупо выпороть, чтобы тебе было больно, как и мне.       — Надо же, какой мягкий и пушистый! Какой весь из себя невиноватый! Какой непо…       — Виноватый, — резко остановил он меня. — У меня есть предложение. Я своё дело сделал. Бакараеву А Вэ трудно будет выбраться из той финансовой жопы, в которую я его отправил. Я хотел продать свою немалую долю фирмы и просто уехать, чтобы не видеть тебя. А сейчас думаю, что не поможет. Я ведь сын своего отца, такой же ебанутый на всю голову. Вот. — Он вытаскивает из-за пояса пистолет и протягивает в мою сторону. — Я сейчас положу этот пистолет рядом с тобой. Он заряжен. Потом я тебя развяжу. И ты возьмешь оружие и будешь защищаться, а, поверь, тебе придётся защищаться, — он сделал вид, что стреляет в меня, — и тогда виновный…       Бзынькнуло стекло. На виске у Валеры красная точка, вместо глаза кровавая клякса. Он падает. Пистолет грохается на пол… У Сафиевых начинает лаять собака. В голове уже нет боли, только громкий свист под ритм считалочки «…а в субботу бегал с кошкой, в воскресенье отдыхал — очень сильно я устал».        ________________       * Вустер-колледж — один из колледжей Оксфордского университета.