Tired bird

POV Satoshi

Ненавижу просыпаться. Открывать глаза всегда тяжело, вне зависимости от того, проснулся ты сам или же тебя разбудили. Это как критический момент – очнуться и за несколько минут адаптироваться к тому месту, в которое ты попал. Я не помню дня, когда мог бы встать без труда; неважно, сколько я спал: два часа или двенадцать, разлепить веки и подняться с постели мне кажется непосильным. Те дни, когда, просыпаясь, чувствуешь головную боль или явный недосып, и вовсе кажутся адом. При одной мысли о том, что нужно идти куда-то, делать что-то, встречаться с кем-то – настроение моментально падает ниже нуля безвозвратно. Взрослым людям грех жаловаться на такое, но эта проблема преследовала меня со школьного детства. И в моем возрасте она дошла до того, что я уже с вечера жалею о предстоящем утре. Многие говорят, что мне очень трудно живется. С Хазуки мы случайно встретились в Tower Records. В самую обыкновенную весеннюю пятницу, в самый обыкновенный полдень. По окончанию мероприятия он стоял на выходе, меланхолично осматривал улицу, курил. Наверняка кого-то ожидая. Кашлянув в кулак, я привлек к себе внимание. — Давно не виделись, — без энтузиазма он выдохнул дым слово за словом. — Смешно шутишь, — вторил я. На самом деле, так вышло, что я стал ему собутыльником в начале месяца. Мы опробовали вместе один бар, затем другой, затем третий. Потом мы перестали зависеть от компании и ходили выпивать вдвоем. Каждый раз лидер lynch грандиозно напивался в слюни, мы продолжали либо в его, либо в моей квартире. Наши совместные празднования почти каждого дня затянулись на несколько недель. В этом контексте его «Давно не виделись» было не слишком остроумным сарказмом. — Вовсю трудитесь над альбомом? — С тобой поработаешь, — возразил я, Хазу усмехнулся. Мы не были исправными работягами, о которых говорят «даже если он позволяет себе, на его работе это не сказывается». На нашей сказывалось еще как, однозначно. Записи, репетиции, совещания – мы оба без зазрения совести могли просыпать эти дела, если вечер и ночь выдались вполне себе ничего. Так выходило: нам не попадало – мы не прекращали; неизменный принцип подростков. Разница была лишь в том, что Хазуки отметил тридцатый День рождения, да и я оставался фактически в двух годах от того же числа. Беспечные и опьяненные, мы заваливались домой к кому-то из нас; распаковывая пакеты с выпивкой, слушали музыку, дурачились и сходили с ума. В моей гостиной всегда застаивался горько-сладкий запах сигарилл, которые иногда курил Хазу, в его – сквозняк и витавший в воздухе аромат алкоголя. Бурные вечера, наполненные надрывным смехом, спорами, временами нецензурщиной, музыкой и допингом, зачастую разбавлялись походами на балкон «подышать свежим воздухом». В каком бы состоянии мы ни были, оказавшись там, все это пьяное сумасшествие мы оба теряли. Чаще молчали, упершись локтями в поручни, и смотрели на неспящий залитый ночным заревом Токио. — Какие планы на вечер? — его слова заставили меня прекратить вспоминать. Я как будто вынырнул из той атмосферы. Перестал чувствовать ночной холод и снова погрузился в весенний солнечный день. — Да никаких… — сходу задумчиво ответил я, припоминая, что должен был сегодня сделать. — Хочешь сходить куда-нибудь? Он стряхнул пепел на асфальт и, затянувшись в последний раз, кинул окурок в урну. — Было бы неплохо. Весна выматывает. Говорить, что я всегда «за», не пришлось. Мы договорились о времени и разошлись так же случайно, как и встретились. К слову, просыпаться с Хазуки вместе за эти несколько недель тоже стало для меня привычным. Точнее, я не находил в этом ничего зазорного, если обстоятельства складывались так, и нам приходилось проводить ночь в одной квартире. От нахождения невдалеке от меня еще одного мужчины утро лучше, конечно же, не становилось. Я чувствовал тупую головную боль, в черепной коробке все гудело, в горле было так сухо, что не представлялось возможности сглотнуть, а в комнате стоял такой перегар, что этот запах явно можно было приравнять к какому-нибудь оружию. Биологическому, например. Такой расклад, естественно, не радовал. Как не радовал и мой коллега, который с утра едва-едва походил на вокалиста известной группы. Об этом я вспомнил, когда, уходя из дома ближе к назначенному времени, окинул взглядом расправленную кровать. Встретились мы в одном из хороших токийских баров. Мы с ребятами давно облюбовали его, и с Хазу мы частенько сюда заваливались. Здесь подавали отменный сукияки, да и выпивка с обслуживанием тоже были по высшему разряду. — Как обычно? — бегло посмотрев на официанта, а затем на меня, спросил мой спутник. Я быстрее, кивнул, чем ответил, и он озвучил заказ: — Два пива еще. Фирменное блюдо нам подали уже готовым, но хуже на вкус оно от этого не стало. Я первым делом опустошил полкружки напитка, Хазуки же, на удивление, принялся за еду. — Ты не в себе? — хохотнул я, видя, что к алкоголю он даже не притрагивается. — Успеется, — прожевывая, коротко ответил он. И тем не менее, не успевалось. Он изредка цедил свое пиво, дымил в потолок, подпирая кулаком щеку, спрашивал меня, казалось, о чем в голову взбредет. Вечер тянулся, а Хазу совсем не пьянел, и это было странно. — Ты не ел? — снова спросил я в перерыве разговора. Он посмотрел на меня с непониманием. — Уминаешь все за обе щеки, и ты еще трезв, — я пощелкал пальцами у него перед лицом. За моей рукой его выражение было непроницаемым. Он смотрел мне прямо в глаза и как будто спрашивал, не дурак ли я. — Я ел. — Правда? — Не похоже? — Не-а. Он ничего не ответил, только отправил в рот еще один ломоть мяса и запил пивом, которое растягивалось на бесконечность (я наполнял свою кружку как минимум раза три). Смотреть на то, как мой друг строит из себя трезвенника, было слегка странновато. Подперев щеку рукой, я не заметил, что просто смотрю на то, как Хазу напротив трапезничает. — Тебе пора побриться, — задумчиво пробормотал я, следя за тем, как он жует. — Ты можешь заметить угри на моем носу, если будешь и дальше так смотреть на меня. — У тебя и угри есть? — Проверишь? — отложив палочки в сторону, он вздернул бровь, но навряд ли предусмотрел мои действия. Да и я сам не сделал этого. Понял только тогда, когда упирался руками в стол, находясь носом к носу со своим другом. — Идиот, — пробормотал он и, помешкав пару секунд, толкнул меня в плечо. — Угрей нет, — я опустился на свое место. — Ты пьян, поэтому ничего не видишь. — Эй, — возразил я, но тут же замолк. — Я видел, что ты не знал, куда деть глаза. — Вот это да. — Засмущался? — Куда без этого. — Ты снова разыгрываешь меня! Сколько часов мы так бестолково болтали – я не знал, совсем потерял счет времени. Так всегда было в обществе Хазуки. Только в этот раз все происходило как-то иначе: я изрядно пьянел, он оставался самим собой. В этот вечер идиотом можно было назвать только меня. Из бара мы вышли, когда на улице уже было совсем темно. Фонари и вывески освещали дороги и тротуары, людей становилось меньше. Мы быстро поймали такси. Я видел и слышал, но не чувствовал, как друг заталкивал меня в салон и садился следом, как диктовал мой адрес и что-то говорил о том, чтобы водитель открыл окно. Всю дорогу я ощущал, как бедро Хазу жгло мое собственное, и как его рука постоянно придерживала меня за плечо, чтобы я не падал в сторону на поворотах. Мы завалились ко мне без смеха и ярой матерщины как обычно. Сбросив меня на пуфик в темной прихожей, он закрывал дверь, скидывал одежду и только потом раздевал меня. — Что с тобой? — бормотал я, пока мы, шатаясь по моей вине, заходили в комнату. Он не отвечал, только цыкнул и выругался пару раз, когда я наступил ему на ногу или мы запнулись друг за друга. В гостиной зажегся свет, я понял, что полулежу на диване. Хазуки устало рухнул напротив меня у стены с банкой пива, вероятно принесенной из кухни. У меня не плыло в глазах, голова, правда, была тяжелой. Но я видел его довольно четко – не как черное пятно на фоне молочных обоев. — Это… может, что-то случилось? — настаивал я. — Чего? — он поднял голову, забирая спавшие на лицо волосы назад. — Ну, ты объясни, в чем дело. — Я не слышу твоего бормотания, — вздохнул он. — Эй, сиди на месте, не лезь ко мне, — тут же добавил, когда увидел, что я полон решимости направиться к нему. Отпирался мой друг слабо, и в итоге мы сидели у стены вдвоем. Он по-прежнему молчал, я как-то тоже не решался включить старую пластинку. — Мы же обычно вместе дурака валяем, — я посмотрел на него, сидящего сбоку от меня. — Э? — Ну… ты сегодня не как всегда. — Это плохо? — прислонившись затылком к стене, он поднял глаза к потолку и отхлебнул пива из банки. — Не то чтобы. Скорее, это странно. — Я рассматривал ворсистый ковер между своих ступней. — Сам же позвал меня выпить. — Ну да, позвал. — Ты издеваешься? — Ни разу. — Какой же ты жестокий, — пробормотал я, решив свести все на шутку, и по той же причине уронил голову ему на плечо. На удивление, он даже не дернулся, не возразил, только слегка вздрогнул. Рука Хазу была холодной, я ощущал это своей разгоряченной щекой. Может, он замерз еще тогда, а может уже на сквозняке в моей гостиной. Вплотную к нему, я чувствовал, что запах алкоголя от меня перебивался туалетной водой друга; моя голова поднималась фактически в такт его дыханию. — Эй. — М? — Почему не отклоняешься? — я приподнял голову и посмотрел на него. В глаза бросился задранный подбородок с отросшей щетиной. Хазуки опустил глаза на меня. — Не хочу, — коротко ответил он, а после добавил: — Заснешь быстрее. — Ты сейчас серьезно или снова твои издевки? — Как никогда серьезен, — устало выдохнул он и подвигал наверняка занемевшим плечом. — Давай доволочем тебя до кровати, и я пойду домой. На какую-то секунду я почувствовал укол обиды. Шутки-шутками, а ведь это он позвал меня. «Почему ты уходишь, оставив после себя какую-то недосказанность?» — Вот видишь. Обычно ты остаешься здесь, когда мы выпиваем вместе. А сейчас «домой пойду». После этого ты хочешь сказать, что все нормально? — Мы как-то одновременно развернулись друг другу, и я понял, что он тоже давит меня своим взглядом. Слегка хмурым, но таким усталым, что я на какие-то секунды пожалел о сказанном. — Трезвеешь, что ли, — с бесцветной интонацией протянул он и, отвернувшись, допил пиво из жестяной банки. Я бы задохнулся от возмущения, но в этот раз не получилось. То, что я ничего не понимал, откровенно раздражало. Но куда больше я злился на то, что под воздействием алкоголя начинал засыпать; и если этот процесс не остановится, то слова Хазу станут-таки явью. Он скинет меня на кровать и уйдет, оставив ключ в почтовом ящике. Голова становилось как назло тяжелой, щеки до сих пор горели, а глаза закрывались сами по себе. — Какого черта… — простонал я, слабо ударяя его кулаком по бедру. — Зачем вообще было звать меня, чтобы вот так закончить вечер? Я засыпаю, Хазуки-кун. — Мое бормотание становилось неразборчивым даже для меня самого. Я снова уронил голову на плечо друга. — Разве мы не можем увидеться, не напиваясь? — последнее, что я слышал, перед тем как в глазах совсем потемнело, а запах чужой туалетной воды одурманил похлеще любого табака. Я почувствовал его пальцы в своих волосах, но к тому моменту сразу отключился. *** Я понял, что проснулся, когда знакомый запах наполнил легкие от одного вдоха. Я вдохнул еще раз и понял, что мне не кажется. Веки отказывались разлепляться, и я дышал чьим-то парфюмом до того момента, пока сознание не начало включаться. Вместе с тем пришло ощущение теплоты одеяла, мягкости подушки, и чего-то еще. Что-то покалывало мне щеки. Не успев подумать о том, что это еще одно очередное тяжелое утро, я с трудом смог открыть глаза, и то, что я увидел, не сразу уложилось в голове. Лицо Хазуки было слишком близко, его всклокоченные волосы касались моего лба, скулы и щеки. Он вдыхал и выдыхал через нос, его дыхание щекотало, и от него было горячо. Подвигав ногой под одеялом, я ожидаемо задел коленом чужое бедро. От этого стало не то чтобы не по себе, скорее… Да, мне было не по себе. Я проснулся в своей постели, и впервые за все время наших попоек рядом со мной спал мой друг. Приподнявшись на локте, я по привычке взлохматил волосы и почесал затылок, попытался оценить ситуацию. Ничего путного на ум не приходило. Я просто смотрел на то, как Хазу во сне сопит, как подрагивают его веки и как он периодически чешет скулу с характерным шорохом ногтей о щетину. Впервые я не мог сказать, что утро было отвратительным. Оно было странным. — Не дыши на меня с утра, — хрипло послышалось со стороны, я вздрогнул. — Боже… неужели от меня так же несет, когда мы… — Эй, — я рефлекторно закрыл его рот ладонью, и тогда он нехотя открыл глаза. Мы молча смотрели друг на друга, я — непонимающе, он — сонно. Я хотел спросить у него, что он делает в моей постели, но вместо этого вырвалось совсем другое: — Помолчи. Я пытался вспомнить, чем кончился вчерашний вечер. Ничего дельного, кроме моих допросов и ощущения чего-то приятного. Но это приятное стало провалом в моей памяти: что-то говорило о том, что было хорошо, а когда, как, с кем и где — пропадало в алкогольном опьянении. Это было очень досадно. Из размышлений меня буквально выдернуло прикосновение чужих пальцев к своей руке. Я совсем забыл, что моя ладонь до сих пор была прижата к губам Хазуки, и сейчас он перехватил ее, отводя в сторону. — Ничего не было, не смотри так. — Идиот, я не об этом… — Как будто ты задумался о чем-то другом. — И что значит «ничего не было»? Что ты подразумеваешь? — я сел на кровати, прислонившись к спинке. Он как-то резко изменился в лице и слегка завис, я это увидел сразу. — Ладно-ладно, я понял. Не перегружай систему. Мы снова замолкли. Хазу лежал, сунув руку под подушку, и смотрел на меня, в то время как я тоже говорил с ним глазами. Так продолжалось до того момента, пока он не вздохнул глубоко и не перевернулся на спину, закинув руки за голову. — Твою мать… — Чего? — М… — я мотнул головой и тоже съехал под одеяло. — Ты когда-нибудь подумал бы о том, что мы окажемся в одной кровати? — В самом деле? — Ну да. — Вполне себе. — Не понял? — я обернулся к нему, но вопреки всему не увидел на его лице ни усмешки, ни ухмылки – он говорил на полном серьезе. — В смысле «вполне себе»? — У тебя есть чистая зубная щетка? — Эй ты, — я толкнул его ногой под одеялом. И только сейчас понял, что мы, как и подобает, без одежды. — Чт… — Не кипишуй. Я же должен был уложить тебя. — Я не об этом, — я закатил глаза. — Объясни мне все как есть. — А кофе на двоих хватит? — Пожалуйста. Мы столкнулись взглядами, и его, казалось, удивила серьезность, с которой я смотрел на него. Хазуки замолчал и, посмотрев на меня еще с полминуты, снова отвернулся, явно задумавшись. А потом вздохнул, и от одного этого вздоха у меня по спине пронеслись мурашки. — Ты уже не помнишь, но вчера я сказал тебе, что посидеть где-то вдвоем можно и без попойки до беспамятства. Ты вырубился сразу после этого. — Припоминаю… — протянул я, он усмехнулся, мол, не верю. — Если ты не хотел пить, почему сразу не сказал об этом? — Так что насчет зубной щетки? Я швырнул в его лицо подушкой сразу же, как услышал это. Его смех из-за этого был приглушен, а потом длинные пальцы стиснули наволочку и вернули мне снаряд обратно. И снова, и снова. Когда возня закончилась, я понял, что он так и не ответил на мои вопросы, а в итоге мы лежали на кровати, в хаотично разбросанных подушках и сбившейся простыне. Одеяло валялось на полу. — Странное утро, — выдохнул я. — Мне нравится, — ответил тут же он. Повернув голову, я посмотрел на него, и понял, что он говорит на полном серьезе. Смотрит в солнечный потолок и говорит на полном серьезе. — Мне тоже. — Ответ был честным. Я бы никогда не подумал, что мы с ним будем лежать поперек кровати, в смятых футболках и боксерах. Но это утро было первым, когда я не хотел послать все к черту – мне просто было не до этого. Мы задевали друг друга локтями, я чувствовал, что кожа у Хазуки горячая и гладкая. — Почему ты остался на ночь? — видя, что он наконец перестал дурачиться, я решил спросить напрямую; понадеялся на то, что мне вдруг повезет, и он не уйдет от ответа. — Хотел запомнить тебя. — Запомнить меня? — Обычно я надирался так, что забывал, каким был вечер. Наутро ничего, кроме головной боли и сушняка. — Мне кажется, или ты сказал вещь, от которой нормальный человек должен смутиться? — Все нормально. До тебя всегда долго доходит, — флегматично заметил он. Может быть, он был прав, и я даже в этот момент не понимал, о чем он говорит? Вполне реально. Но мы лежали друг возле друга, я слышал и говорил странные вещи, касался Хазу, пусть и случайно, но эти касания не были для каждого из нас пустым звуком. С его стороны тоже, я был уверен. От каждого контакта кожи я с непривычки вздрагивал, от понимания того, насколько это в новинку, чувствовал, что волнуюсь. — Ты скажешь, что я ненормальный и перестанешь клеить на нас ярлык друзей, если я… — Что? — спохватился я, прислушавшись к его голосу и отвлекшись от мыслей. Он глубоко терпеливо вздохнул и на несколько секунд прикрыл глаза. — …если я возьму тебя за руку? Прежде чем я успел ответить, его пальцы уже проскользнули между моих, как-то робко и неуверенно сжали мою ладонь и как будто успокоились. Я задержал дыхание. Скажи я что-нибудь, это испортило бы ситуацию в корне? И я предпочел молчать. — Странное утро, — на этот раз это был он. Я, помолчав, ответил: — Мне нравится.