Согрей мою душу, растопи мое сердце

Темные тучи нежданно заполнили все небо, принеся с собой в безмятежный августовский полдень тревожные ранние сумерки. Солнце скрылось за плотной пеленой облаков, из-за леса пришел и порывистый ветер. Девушка села, зябко поеживаясь — она вышла прогуляться в одной рубахе, оставив куртку в доме. Перемена погоды была неожиданной. Вспугнутые ветром птахи беспокойно разлетались над ромашковым полем, проносясь над головой Рейневен с пронзительными трелями. Живой ароматный ковер, расстилавшийся до самого леса, был похож на настоящее море — волны, поднимаемые ветром, шли одна за другой, пригибая к земле желтоглазые головки соцветий, которые незамедлительно выпрямлялись, стоило ветру утихнуть. Стало тревожно, когда дунадейн поняла, что стихли все звуки, окружавшие её до этого времени. Природа замерла в ожидании беды. Рейневен встала и с тоской посмотрела в сторону усадьбы Беорна, ругая себя за вопиющую неосмотрительность и беспечность. Дом слишком далеко, она не успеет. Посмотрела на свои безоружные руки с отрешенным отчаянием: сабли ведь остались в доме. Выдохнула и обернулась к лесу, из которого прямо в этот момент с рычанием вырвались несколько варгов, некоторые из которых были под всадниками. Тело стало непослушным и тяжелым, но Рейневен переборола оцепенение, вызванное больше неожиданностью, чем страхом. Девушка развернулась и бросилась бежать к частоколу, крича во всю глотку, как ей казалось. Но кричала, не слыша ни звука, не издавая ни звука, будто бы враз онемев. Только в голове, в сердце набатом звучало: «Торин! Торин! Барук Казад!», и к ногам будто камни привязали, настолько тяжело было бежать. Мимо, пару раз опасно чиркнув по рукавам одежды, неслись, обгоняя, чернопёрые стрелы, вонзались в ромашковые волны и пропадали среди соцветий. А она бежала, одновременно и приближаясь к дому, и завязая в густо разросшихся растениях. «Торин! Торин! Тревога!» — продолжала кричать всё так же беззвучно, а позади всё отчетливее слышалась ревущая и рычащая погоня. Из распахнутых ворот уже выбегал ей навстречу Торин. Голый по пояс, вооруженный только топором для колки дров, и в таком же виде за ним следовал Двалин. Рейневен оглянулась и увидела среди преследователей белого зверя с его бледнокожим страшным всадником. Азог поймал её загнанный взгляд и оскалился довольно, щеря черную острозубую пасть, и в его белесо-голубых глазах взыграло торжество победителя. Пощады ждать не стоило. Что-то с сухим треском разорвалось прямо над головой девушки, заставив её пригнуться на бегу, затем страшный треск раздался ещё раз и ещё. «Мамочки!» — беззвучно выдохнула Рейневен, пригибаясь и стараясь бежать быстрее, чтобы сократить расстояние до Торина. Что-то жесткое и горящее обвило её торс, жаля и сковывая. Острая давящая боль опоясала, сдавила так сильно, что сбилось дыхание и подкосились ноги. Беспомощно взмахнув руками, Рейневен начала падать лицом вперед, а нечто, продолжая удерживать её поперек туловища, потащило девушку назад, к преследователям. Хрипя, ловя губами воздух, дунадейн из последних сил попыталась подняться и освободиться от чудовищного захвата. Пальцы впивались в жесткую, прочную веревку, тянули её и пытались порвать, но безрезультатно. Почти теряя сознания от боли, Рейневен рванулась вперед ещё раз, но лишь для того, чтобы увидеть, как Торин, обливаясь кровью, падает в траву от удара ятаганом наотмашь. Вместо упругого ковра из переплетшихся между собой стеблей растений, тело девушки пребольно грянулось на твердую поверхность. Задыхаясь и давясь беззвучным криком, Рейневен проснулась. Больно было и наяву. Она упала на выскобленный пол так же, как и падала во сне — на четвереньки; голые колени и локти ощутили твердость дерева целиком и полностью, но еще хуже была ноющая, распиливающая боль в низу живота. Дунадейн дотронулась до себя и удивилась, не найдя туго натянутой веревки. Ощущения были даже хуже, чем во сне. Она села на пол, прислонившись спиной к сундуку, согнула ноги в коленях и притянула их к груди, тем самым крепче прижимая ладони к животу. Спазм постепенно утихал, но боль всё ещё была острой. Не сдерживая стона, Рейневен запрокинула назад голову и почувствовала, как слёзинки закапали с подбородка на грудь, отчего сразу выступили мурашки по всему телу. Никогда прежде её лунный цикл не напоминал о себе так болезненно, как в этот раз. А может это Торин был слишком горяч и несдержан, хотя нет, скорее наоборот… Торин! И вновь встало перед глазами страшное видение, когда её король, её возлюбленный, падал окровавленным в ромашковом поле. Рейневен, забыв о себе, порывисто вскочила и оглянулась. Комната была пуста. Лишь измятая постель выдавала, что спали на ней двое. Рейневен на слабеющих ногах снова опустилась на пол. Конечности мелко дрожали, на коже выступила противная липкая испарина, голова кружилась и прошло несколько минут, прежде чем она смогла встать. День был в самом разгаре, солнце стояло в зените, и Торин ушёл видимо давно. Голоса гномов на дворе раздавались слишком громко, чтобы можно было их проигнорировать и снова лечь, несмотря на слабость и сонливость. Рейневен совершенно не нравилось это состояние. Она не любила чувствовать себя больной и слабой, даже если это было вызвано усталостью и перенапряжением, и мысленно обругала себя за то, что поддалась утренней слабости. Как же это было непохоже на неё — подолгу нежиться в постели. Даже после долгих дорог требовалось совсем немного времени, чтобы восстановить силы, а сейчас она всё еще ощущала внутреннюю дрожь и слабость в конечностях. Это было ново, это настораживало, и Рейневен решила, что это состояние необходимо побороть как можно скорее, пока Торин ничего не заметил. А заметит он, вне всяких сомнений, быстро. Она прошла в баню и вылила на себя ведро холодной воды, стиснув зубы, когда бодрящий поток омыл разгоряченное тело. Энергично растерла ладонями тело, отжала волосы и поёжилась, когда острые мокрые концы пощекотали ягодицы. Сдернула с веревки одежду и быстро оделась, стараясь не думать и не вспоминать, прикладывая немало усилий, чтобы изгнать из памяти страшный сон. Но знала, что забыть не сможет, да и как можно забыть свой самый главный страх. Косы после стараний Торина заплелись на удивление легко, будто он подарил ей часть особого гномьего умения усмирять волосы, или её тяжелые пряди навсегда приручились его руками. Рейневен вышла на двор отдохнувшей, свежей, страшно голодной и без единой мысли в голове. День пропах солнцем, медом, свежескошенной травой, и ни с чем несравнивым и невероятно ценным чувством полной безопасности. Даже странно, что ей мог присниться такой страшный сон. Рейневен тряхнула головой, в очередной раз отгоняя недобрые воспоминания. Благодать этого места окутывала её мягким теплым коконом, вливалась с пряным ароматом цветущих трав, нагретых солнцем, солнечными лучами пронизывала тело, лелея и подпитывая негу, в которую девушка погружалась с каждым вдохом, зарождая нестерпимое желание остаться здесь навсегда и никуда не уходить Но радости это желание не несло, не было в нём облегчения и освобождения от ставших привычными тягот похода, да и всей её нелегкой судьбы. Стоило только допустить саму мысль о том, что Торин подумает совершенно о том же, а усадьба Беорна, вне всяких сомнений, место гораздо более приятное для гнома, чем Ривенделл, где он твердо собирался её оставить, как настроение Рейневен резко ухудшилось. Новообретенная благодать слетела, как пыльца с хрупкого цветка при сильном порыве ветра, и Рейневен решила, что ни за что не допустит подобного развития событий. Рейневен вернулась в предбанник. Там, где коротали ночь Оркрист и парные сабли, девушка нашла только свое оружие, надела на одно плечо ремень ножен и вышла на двор с твердым намерением немного поупражняться с оружием и заодно привести его в порядок. Пока она собиралась, галдящих гномов как ветром сдуло со двора. Теперь только те же овечки, что встречали накануне отряд, паслись в теньке у тына. Дунадейн вздохнула: похоже, напарника для тренировки так просто не найти. Но отказываться от намерения вернуть себе прежнее самочувствие, Рейневен не собиралась. Расправив плечи, она шагнула с крыльца. Жаркий ветер бросился ей навстречу и окутал пахучим зноем. Девушка зажмурила глаза и подставила лицо солнцу. Высоко в небе свистели, рассекая воздух, стрижи, на заднем дворе коротко замычала корова. Все слишком напоминало её сон, но теперь Рейневен была полна решимости не дать застать себя врасплох. — Доброе утро, леди Рейневен, — суховатый и надтреснутый мужской голос тем не менее прозвучал неожиданно. Рейневен обернулась. В тени бани на перевернутом деревянном корыте Оин бережно раскладывал содержимое своей сумки, расстелив чистую льняную тряпицу. — Доброе утро, Оин, — после паузы ответила Рейневен и подошла к увлеченному делом гному, немало озадаченная тем, как тот к ней обратился. Оин бережно пристроил на тряпицу последний предмет, выуженный со дна потрепанной кожаной сумки — тонко заточенный маленький ножик, и выпрямился. Его угольно-черные глаза сжались в узкие щелочки, к вискам побежали извилистые дорожки морщинок. Гном улыбался во весь рот, отчего его большой, изломанный крючковатый нос, как показалось Рейневен, изогнулся еще больше. — Как чувствуешь себя? — он подмигнул девушке. — Как спина? — Хорошо все, — она повела плечами и улыбнулась в ответ, показывая, что беспокоиться не о чем, но Оину этого было мало. — Дай-ка мне поглядеть самому, — продолжая подозрительно довольно ухмыляться, гном цепко обхватил руку Рейневен чуть выше локтя и развернул её к себе спиной. Чувствуя, как мозолистые пальцы отрядного лекаря проворно задирают наверх выпущенную поверх штанов рубаху, Рейневен подумала, что, видно, для того, чтобы стать лекарем, нужно изначально обладать некой бесцеремонностью и действовать без оглядки на титулы. Вспомнилось, как накануне Торин безропотно раздевался под строгим и беспокойным взглядом Оина, являя тому все свои раны. Ну, а ей тем более не пристало уклоняться от осмотра. Оин довольно зацокал языком, когда увидел нежную розовую кожицу, затянувшую недавние воспаленные раны. Как будто не веря своим глазам, провел по ним ладонью и еще раз звучно цокнул, одергивая на недавней пациентке рубаху. — Всё-таки бабулина мазь творит истинные чудеса! — самодовольно заявил Оин, принимая важную позу со скрещенными на груди руками. — Бабулина мазь? — Рейневен помнила резкий запах и долгое ощущение прохлады, которое принесли процедуры Оина на берегу. После болезненного осмотра жжение и жар в спине прошли довольно быстро, а вскоре прекратилась и дергающая боль. А потом она и вовсе забыла о том, что её спина располосована грязными когтями Верховного гоблина. Забыла настолько, что отправилась париться в жаркую баню, не думая о том, что в обычной ситуации это бы только повредило ей, но даже в бане, да и после неё, раны на спине ничем не напоминали о себе. — Я намазал тебе ею спину на берегу, после того, как выскреб из ран всю дрянь вот этой штукой, — и Оин покрутил перед носом у Рейневен тем самым ножичком. — Тебе было очень больно, но ты даже не пискнула, моя королева. Я счастлив, да и бабуля была бы счастлива, что ее рецепт так пригодился! - Я думала, это Гэндальф, — пробормотала Рейневен, помятуя о мелодичном бормотании волшебника за спиной. — Он же колдовал со мной, да? — Ну да, он пытался, — глаза Оина озорно блеснули под широкими, тщательно расчесанными ко лбу, бровями. — Не хочу хвастаться, но ему мало что удалось, на мой-то взгляд. Разве что головную боль заработать. Рейневен веселье Оина удивляло все больше, тем более гном вовсе не торопился посвящать её во все подробности. То ли не доверяя и думая, что она все его домыслы расскажет магу, то ли осознанно интригуя девушку еще больше. — Оин! — она окликнула гнома, вновь занявшегося своим лекарским скарбом, и успела углядеть довольную ухмылку на губах. — Да перестань ты загадками говорить! — Тише ты! — Оин ловко подтолкнул Рейневен к стене бани и, на всякий случай обернувшись по сторонам, проверяя, нет ли поблизости предмета разговора, быстро зашептал на ухо немного наклонившейся к нему девушки: — Вчера, еще у реки, когда мы к Торину пошли, да и потом уже Гэндальф все ворчал и ворчал. Я поначалу не мог разобрать, а потом как бы между прочим выспросил у него всё. Не получалось у него с тобой. Вся магия, которую он направлял восстановить твои силы и очистить раны, возвращалась к нему назад. Как об каменную стенку ударялась и отражалась от неё. Так же как было с Торином на той скале, куда нас орлы принесли. Ты понимаешь меня? — Нет, конечно. — Махал создал гномов не восприимчивыми к любого рода магии, — Оин замолчал на полуслове и, заговорщически поблескивая глазами, выжидающе посмотрел на Рейневен. — Торин не от магии пришел в себя, — прошептала девушка и в памяти возникла картина, как длинные пальцы старого волшебника держат маленький серо-зеленый комочек свернутых сухих листьев. — Ему ацелас помог, а не заклинания Гэндальфа! — Вот именно! Одно из самых сильных лекарственных растений, которое только существует! — радуясь её догадливости, воскликнул Оин. — Ацелас, а не какая-то там магия, бесполезная для гнома. И Гэндальф никак не мог взять в толк, почему его заклинания совсем не помогали тебе, ведь в тебе точно присутствует пусть даже капля эльфийской крови, но никак не гномья. Рейневен хихикнула, подхватывая настроение Оина. Округлив глаза в наигранном испуге, она вцепилась в руку старого гнома и, склонившись к нему, тихим шёпотом взмолилась: — Ты только Торину не говори про эльфийскую кровь! Он же этого не перенесет! Судя по тому, как мгновенно вытянулось лицо Оина, слышал он превосходно: — А он что же, не знает? — гном изумился совершенно искренне, и, не сдержавшись, выпалил: — Разве когда возможно было от своего сердца тайны хранить? Девушка не выдержала и рассмеялась: — Да всё он знает, зря волнуешься, Оин. Я пошутила, прости. Совершенно позабыв, что не далее, чем пять минут назад обратился к Рейневен, как полагается обращаться к своей королеве, Оин довольно фамильярно хлопнул её по плечу: — Гляжу, ты набираешься наших шуток, становишься одной из нас! — и восторгу гнома не было предела. — Вот наверное поэтому и магия на тебя больше не действует! — Тебе виднее, — с легкостью согласилась Рейневен. — А где все? — Отдыхают после завтрака. Благодать такая, аж в ушах звенит от тишины. Ты иди давай в дом, тебе поесть надо как следует, смотри какая бледная. Рейневен не могла не согласиться: утренней трапезы с Торином будто бы и не было. Когда она потянула на себя тяжелую дверь в дом и ей навстречу вырвался аромат свежей сдобы, пустой желудок отозвался веселой трелью. В доме хозяйничал Бомбур. Большой стол, за которым накануне сначала прошел дружеский обед, потом военный совет, а затем — веселая пирушка, был, как снегом, усыпан мукой. Огромные пятерни тучного повара легко и ловко месили тесто, придавая ему самые немыслимые формы, а сосредоточенный Бифур ловко раскладывал слепленные должным образом пироги да калачики на продолговатом жестяном противне, блестящем от масла. В плетеной низкой корзинке, торжественно выставленной на хозяйское место во главе стола, аппетитно румянились пышущие жаром из печи плетенки, косички и булочки. На чистом отрезе льна остывали присыпанные сверху мукой коричневые медовые пряники. К Рейневен повернулись все, находящиеся в помещении. Бомбуру помогали не только его братья, но и Ори, аккуратно сплетающий косы из сдобного теста, а так же Дори, в обязанности которого входило смазать подходящую на противнях выпечку взбитым яйцом для придания блеска. — С добрым утром! — Выспалась? — Как отдохнула? — Есть хочешь? — Молока налить? Вопросы посыпались разом. Пока Рейневен улыбалась и молча кивала, Бофур, выпачканный мукой едва ли не больше своего тучного брата, провел девушку к свободному месту и меньше чем за полминуты организовал ей и большую плоскую тарелку, заполненную свежими пирогами, и парное молоко в деревянной кружке, и даже пару сваренных яиц, которые Рейневен съела в первую очередь и с огромным удовольствием — в походе эта пища была такой же редкостью, как и свежие пироги. Доедала завтрак она под абсолютное молчание всей компании. С особым благоговением за её трапезой наблюдал Бомбур — уж кому, как не ему следовало испытывать счастье от того, что его готовку с таким аппетитом уплетают. Рейневен наперебой поведали все новости: Беорн как ушел ночью в лес, так с тех пор и не появлялся, Гэндальф спит на сеновале за домом и даже не приходил завтракать, а Торин и Двалин, прихватив Фили и Кили, отправились немного поразмяться с оружием. Торин, по вскользь брошенным словам Бофура, сопровождаемым многозначительным и лукавым взглядом в сторону Рейневен, выглядел совершенно здоровым и бодрым. Остальные участники похода, не задействованные в совместной выпечке пирогов, отдыхали где-то за пределами дома. Наевшаяся до отвала и немного утомленная громогласным галдежом, Рейневен предпочла немного пройтись. Задерживать её не стали, хотя и истолковали уход избранницы короля по-своему, а Рейневен не стала разубеждать всех в том, что почти не собирается никого разыскивать. Ей просто хотелось побыть немного одной. Вот только полурослик, чьи мохнатые ступни торчали среди моря цветущей ромашки прямо возле изгороди, совершенно этого не знал. А приближение Рейневен то ли почувствовал, то ли по удивительному совпадению решил перестать нежиться в траве именно в тот момент, когда Рейневен, остановилась в раздумьях, стоит ли подойти к нему и поздороваться, или лучше отправиться в другую сторону. — Доброе утро! — попривествовал девушку Бильбо, привычно помахав рукой. — Погода прекрасная, не правда ли? Рейневен улыбнулась немного натянуто, но согласно кивнула: — Приятно захватить кусочек лета и понежиться на солнце, особенно после всех событий, — мягкие, нежные и хрупкие головки ромашек щекотно тыкались Рейневен в ладони, когда она гладила растекавшееся прямо от её ног бело-желтое многоглазое море. — Вдвойне приятно ценить то, чего едва не лишился. Бильбо нахмурился, вспоминая пережитое. Тень пробежала по курносому лицу путешественника из Шира, да ушла враз, унеся с собой и глубокую складку между бровей. Хоббит широко и счастливо улыбнулся, зажмурился, запрокидывая назад голову и подставляя лицо солнцу, вдохнул полной грудью, потягиваясь, и только потом повернулся и посмотрел на Рейневен. — Это же счастье, да? Ты чувствуешь? Понимаешь? — Понимаю, — почему-то и она не могла теперь не улыбаться. Своим ли ощущениям, словам ли хоббита, приятным воспоминаниям минувшей ночи и недавнего утра — да и на самом деле за последние сутки или даже немного больше произошло уже много чего такого, что могло бы вызвать улыбку. Оставив намерение побыть в одиночестве, Рейневен улеглась среди ромашек в паре шагов от Бильбо, раскинув руки и ноги в стороны и созерцая голубое небо сквозь звездчатые кружочки соцветий. Мысль о том, что с точки зрения гномьих порядков её поведение может выглядеть возмутительным, улетучилась, едва появившись. Над полем совсем низко с пронзительным свистом пронеслась пара стрижей. Было знойно и душно, как бывает в середине лета. Земля, напоённая летним зноем, дарила живительную силу, которую отдыхающие в траве путешественники впитывали жадно, как воду, пищу и воздух. Сила земли медленно и тепло растекалась по венам, успокаивала, внушала ощущение безопасности, расслабляла мышцы, скованные привычным напряжением. Рейневен неумолимо начало клонить в сон, поэтому вопрос Бильбо прозвучал действительно как гром среди ясного неба. — Ты всерьёз собираешься замуж за Торина? Мгновенно проснувшись, Рейневен приподнялась и ошалело уставилась на хоббита, беспечно покачивающего в воздухе ногой. — Бильбо, что ты имеешь в виду под "всерьёз"? — прочистив горло, произнесла она, глядя на собеседника так, словно он превратился в какого-то диковинного зверька, да еще и заговорил. — А что можно ещё иметь в виду, если говоришь слово "всерьёз"? — кажется, Бильбо был удивлен не меньше Рейневен, причем — её непонятливостью. — То и спрашиваю, всерьёз ли ты решила стать женой гнома? — Бильбо, постой-ка, а разве я не уже его жена? — наверное это был первый раз, когда Рейневен назвала себя так, да ещё и вслух, и звучало это крайне непривычно. А дальше она говорила так, будто обращалась к самой себе даже в большей степени, чем к ожидащему её ответа собеседнику. — Мы вместе. Торин и я… Как бы невероятно это не могло показаться со стороны. Мы столько опасностей прошли рядом, и пройдем ещё, и объединяет нас не только супружеское ложе, но что-то большее, чему я не подберу названия… Мы любим друг друга… Разве у хоббитов это как-то по-другому? Впервые Рейневен заговорила о своих чувствах с кем-то кроме Торина. Собственно, она и с ним-то не особо откровенничала, разве что в минуты близости слова признания сами слетали с губ. Она просто была рядом с ним всегда, когда видела, что он в этом нуждается. С самого начала, и это было, наверное, самым правильным проявлением чувств в её представлении. — У хоббитов-то нет, — самодовольно заявил, зевая, Бильбо. — А вот у многих людей — да. — Я — не многие люди, Бильбо, — Рейневен возмущенно фыркнула. Слова Бильбо отчего-то задели её самолюбие и, поджав губы, она отвернулась от собеседника. — Я бы не сказал, что ты вообще человек, — прямодушие хоббита, видимо, решило окончательно добить дунадейн. Девушка теперь смотрела на него с явным сомнением в том, что минувшие испытания не повредили его рассудок. — Не человек? — тихо и осторожно повторила она, садясь поудобнее. Странная беседа прогнала сладкую негу и Рейневен наконец-то, совершенно внезапно, ощутила себя привычно бодрой и ясномыслящей. — Ну внешне ты, конечно, человек, — поторопился объяснить хоббит, тоже садясь. — Но, насколько я понимаю, хоть капелька эльфийской крови в тебе да есть. — Если только очень сильно разбавленная, — нахмурилась Рейневен, мысленно удивляясь тому, что одна и та же мысль посетила сегодня сразу двоих её товарищей, и было не похоже на то, чтобы Оин и Бильбо договорились. — И она ничего мне не дала, кроме долголетия, наверное. — Ну одно уж это неплохо, люди ведь живут недолго, даже меньше, чем хоббиты. А вот гномы - очень долго. Кстати, а сколько тебе лет? — Сорок два, — равнодушно пожала плечами Рейневен. — Ух, да ты не так уж и молода, — вырвалось у Бильбо прежде, чем он одумался. — Ох, прости. — А по-моему, достаточно молода, — она дерзко улыбнулась, пропустив промах Бильбо мимо ушей. — Достаточно молода, чтобы прожить с гномом его долгую жизнь. — Но тебе может оказаться тяжело жить с гномами. Ну там, под землей, — подумав недолго, пояснил Бильбо. — Спасибо, что беспокоишься обо мне, мой друг. На самом деле гномы живут не под землёй, а внутри гор, но я сейчас думаю совсем не об этом. Не о комфорте, и не о будущем вообще. — Я вот думаю о том, как вернусь домой. — А мне пока некуда возвращаться, я лишь ищу свой дом. Но в этих поисках я хочу только одного — просто выжить. Просто жить и дышать. Жить спокойно, зная, что моей жизни ничто не угрожает и смерть не стоит за плечом твоего любимого. Признаться, я очень устала от непрестанного ожидания нападения, вражеской засады или чего-то еще. Хочу, чтобы Торин был рядом, живой. И был счастлив. Ведь он как никто заслужил это счастье. Пожалуй, это всё, о чем я буду мечтать и к чему стремиться, — произнесла Рейневен, задумчиво глядя вдаль. — Возможно это единственное, на что я имею право. И, если подумать хорошенько, мне больше ничего от жизни и не надо. Оба почти одновременно вздохнули и надолго замолчали. Бильбо все еще ощущал некоторую неловкость по поводу того, что пару раз сказал совершеннейшие бестактности, а Рейневен не думала совершенно ни о чём. Не связанные между собой мысли, сменяя друг друга, резво проносились в её голове, не задерживаясь в памяти и не приводя к серьезным раздумьям. Но вскоре внимание обоих оказалось привлечено конским топотом, сперва доносящимся издалека, но постепенно становящимся всё ближе и ближе. С облюбованного хоббитом и дунадейн места для отдыха, широкое поле перед хозяйством Беорна просматривалось как на ладони. Бильбо мигом позабыл про новую трубку, подаренную Бифуром, которую только начал раскуривать, и вскочил на ноги, в волнении огладив себя ладонями по животу. Рейневен же было достаточно просто сесть, чтобы четыре всадника, вылетевшие из леса, стали хорошо видны. — Ты не узнаешь их, Бильбо? — пряча улыбку, в которую сами растягивались губы, спросила Рейневен, исподтишка поглядывая на взволновавшегося безо всякой причины Бэггинса. — Кого? — переспросил он, продолжая наблюдать за приближающимися всадниками с заметным беспокойством. Рейневен могла бы поспорить, что думает Бильбо сейчас о том, успеет ли добежать под защиту частокола и поднять тревогу, или нет. Но для тревоги и бегства не было ни единой причины. Белые шелковые гривы стелились по ветру, солнце отражалось от них и слепило глаза, золотисто-коричневые шкуры лошадей лоснились чистотой. Удивительные лошадки оборотня во весь опор неслись в сторону дома, едва ли понукаемые своими наездниками. Сперва кони шли в одну линию, затем одна из них вырвалась вперед и её рыже-белая грива взметнулась ветром вверх, перемешиваясь с черными длинными волосами всадника, пригнувшегося к самой шее. Следом за Торином скакали Фили и Кили, соблюдая равную дистанцию. Один лишь Двалин не торопился, не пытался обогнать, но и не отставал больше чем на три корпуса. Рейневен встала и пошла навстречу, но Бильбо схватил её за рукав: - Подожди, вдруг что-то случилось? Вдруг они скачут нас предупредить? — неприкрытая тревога в его голосе заставила Рейневен вспомнить свой сон. Там тоже был такой же благостный мирный день, но бежать приходилось от леса к дому, но только ей самой, а не Торину. — Всё порядке, Бильбо, — тихо, но уверенно сказала она, высвобождая рукав из его хватки и продолжая движение. — Всё хорошо, поверь мне. Нет поводов для тревог, только для радости. Бодрые возгласы Кили и Фили, понукающих лошадей к быстрой скачке, летели над полем, но обгонять дядю они совсем не стремились. Рейневен видела радость и азарт на их молодых лицах, для полного счастья обоим было достаточно, что все живы и жизнь продолжается. Только когда Торин едва ли не на ходу спешился, ловко устояв на ногах, юноши позволили себе обогнать его и поскакали, минуя усадьбу, к другому краю леса. Торин же, щурясь на солнце, ласково похлопал лошадь по лоснящейся шее, пропустил шелковую гриву между пальцев и посмотрел на Рейневен, чуть наклонив голову. Двалин на этот раз поступил так, как должно - утреннее происшествие до сих пор не давало его совести покоя. Поравнявшись с ними, гном, выглядевший грозно даже будучи сконфуженным, наклоном головы поприветствовал Рейневен и, ткнув пятками в бока лошади, чтобы ускорить её ход, последовал вслед за принцами, оставив королевскую чету наедине друг с другом. Рейневен залюбовалась игрой красок в светлых глазах своего короля. Вот только что они были голубыми, яркими, как полуденное небо, а когда Торин встал на землю и ромашковое поле примялось под его ногами, голубой цвет проредился зеленым, отражая все оттенки лета. Его лицо было отдохнувшим, свежим, а ссадины заметно поджили. Торин повернулся к ней с улыбкой, неуловимо-нежной и теплой, но у Рейневен сжалось сердце в плохом предчувствии. Она вспомнила разговор с Элрондом на берегу Бруинена, его слова о наследственном безумии рода Дурина, которое может захватить и Торина, и поняла, что не может в это поверить, глядя в ясные глаза свого любимого. Нет никакого безумия, есть только смерть. Смерть, что ждет их в конце пути. Смерть, но не безумие. Шершавые горячие ладони ласково обняли её лицо, в одно мгновение Торин заполнил собой весь её мир, отогнав тревоги и страхи. Губы его были сухими и жесткими, с привкусом горечи. Рейневен прикрыла глаза - слезы того гляди могли брызнуть, и прислонилась лбом ко лбу Торина, ловя его неровное дыхание. Лошадь, ткнувшись мордой Рейневен в затылок, фыркнула, раздувая волосы. Двое оторвались друг от друга, но сохранили молчание. К лошади, на которой прискакал Торин, прибавились еще две, покинувшие усадьбу следом за Рейневен. Теперь троица бело-гнедых крепких лошадок стояла, окружив гнома и девушку кольцом, и никуда не собиралась уходить. Мужчина не отрываясь смотрел на свою любимую, при свете дня изучая её черты, осторожно прибирая назад её распущенные волосы. Внешне он оставался совершенно бесстрастным, даже немного равнодушным, даже после невероятно теплой улыбки, подаренной ей при встрече, даже после легкого, но породившего томление в теле, поцелуя. Но Рейневен видела глубже этой привычной сдержанности. Чем дальше, тем она сильнее чувствовала Торина, и для этого было совершенно не важно, проводили ли они время вместе, или весь день следовали в разных концах продвигающегося к Одинокой Горе отряда. Рейневен видела, как расходится по небесной синеве глаз тревога и сожаление, как появляется складка между широких бровей. Торин собирался что-то сказать, и девушка уже поняла что, но слушать это не пожелала. Подчиняясь спонтанному порыву, она просто приложила кончики пальцев к узким губам, прежде чем Торин заговорил. - Тебя что-то гнетёт, Торин. Я вижу это, - молвила она, с неохотой отстраняя руку, но продолжая ощущать и теплое дыхание, и мягкую колкость бороды, и дрожание сохранивших молчание губ. - С чего ты взяла? - темные брови все же сошлись в угрюмую линию. Гномий король попытался отвернуться, но оказавшаяся совершенно бестактной лошадка в этот момент игриво ткнулась ему в затылок, шумно выдохнула прямо в ухо и попытка не удалась. - Я это вижу, Торин. Не глазами. Сердцем. Чувствую тебя, - Рейневен коснулась раскрытой ладонью своей груди, - вот здесь. Гномий король упрямо сжал губы, сердито сузил глаза и мотнул головой. Порыв ветра радостно подхватил несколько черных прядей и Торин с досадой их пригладил, а потом оттолкнул продолжающую тыкаться в него белолобую лошадь, игриво косящую сливовыми глазами. Ему до сих пор было непривычно, да попросту невероятно, как Рейневен умудрялась всегда почти безошибочно угадывать состояние его души. - Не держи в себе. Я пойму. Ты же знаешь. На этот раз упрямая лошадь боднула короля гномов под локоть, но Торин больше не стал отгонять её. - Сегодня утром… я забылся… забыл кто я и куда мы идем, куда я всех веду… - глухо проговорил он, перебирая упавшую ему на плечи снежно-белую гриву. - Что же это было? Как я мог предать свой народ, память предков, преступить через собственные клятвы? Как, Рейневен? Я простить себе не могу. - Может ответ в том, что ты чувствовал себя счастливым? Торин повернулся так резко, что серебряные зажимы на косах сверкнули белыми росчерками на солнце, и один из них попал по морде лошади, которая недовольно фыркнула и отступила на шаг. По едва ли не испуганному выражению широко распахнутых глаз гнома Рейневен поняла, что попала в точку. - Тебе сложно это признать. Но это так и есть. - Я не имею права на такие чувства! - жестко отрезал Торин. - Почему же? Ты имеешь право на счастье. Не меньше, если не больше всех других, Торин. - Но не тогда, когда мой народ скитается, когда дом предков осквернен и захвачен! - гном не заметил, как начал говорить на повышенных тонах, сердясь то ли на проницательность своей подруги, то ли на самого себя. - Несчастный король не может сделать свой народ счастливым, - Рейневен грустно улыбнулась. Она не понимала, как в её сознании появилась эта мысль, но она точно отражала всю суть внутренней борьбы Торина с самим собой, которая причиняла ей боли не меньше, чем ему самому. Торин бежал от того, что с ним случилось вопреки его воле, минувшее утро только подтверждало это. После этих слов над полем повисла тишина, нарушаемая фырканьем пасущихся вокруг лошадок, шелестом листвы на деревьях близкой рощицы, да протяжным шорохом трав, прогибающихся под налетающим ветром. Торин не мог заставить себя перестать смотреть на Рейневен, но выдерживать её пристальный взгляд тоже едва хватало мочи. Странное дело, ведь обычно это он мог посмотреть на собеседника так, что тому становилось не по себе, а вот самому бывать в таком положении не приходилось. Истина, обретшая силу сказанного слова, звенела теперь и в небе над обоими, она была и их молчанием, и их взглядами, направленными друг на друга, жила она теперь и в запахе летнего луга, и в ничем не нарушенном течении мирной жизни этого края. Истина, расправленным оловом мучительно медленно проникающая в сердце, наполняя его и нежданным облегчением, и необъяснимым возмущением. Вдруг захотелось вспылить, резким словом обрушить эту коробящую его истину ниц, повергнуть в пыль, в это зеленое цветочное поле, втоптать, лишить силы - не навсегда, но до тех пор, пока он сам не сочтет, что заслужил это самое право на неведомое счастье, - но Торин оказался не в состоянии даже губ разомкнуть и просто что-то возразить под сильным и твердым взглядом своей женщины, жены уже своей, пусть даже только два из трех обрядов были пройдены ими. Что же с ней произошло вдруг, откуда взялась незнакомая ему стальная сила в серых глазах любимой? Да и когда вообще успело произойти, если уже несколько месяцев они были рядом и он считал, что замечает все, что происходит с ней? Торин не находил ответа, но, странное дело, там, где только что разгорался праведный гнев, прохладой подгорных чертогов разлилось спокойствие. Мужчина глубоко вздохнул и наконец разорвал этот мучительный зрительный контакт. Снова попытавшуюся поиграть с ним лошадь он не глядя оттолкнул рукой, но та не собиралась слушаться, и когда Торин, уже начиная злиться на бестолковое животное, развернулся, рядом с ним, стоя почти вплотную, была Рейневен. - Я сказала что-то, что обидело тебя? - негромко молвила она, и взгляд её был уже совсем другим: мягким, виноватым, беспокойным. Торин от удивления даже рот открыл, а любимая тем временем уже прижалась к нему, обнимая за плечи, взволнованная до такой степени, что ему показалось, что она дрожит. - Нет, - едва выговорил он, осторожно обняв её в ответ, ощущая под ладонями мягкость и тепло её податливого тела. Во рту вдруг пересохло настолько, что собственный голос слышался вороньим карканьем. - Нет, azbadu men. С чего ты взяла? - Правда не всегда приятна, а я сказала то, что считала нужным сказать, - произнести это было уже нелегко, Торин смотрел на неё так, что внутри начинало все дрожать и слабеть, а его ладони медленно приглаживали встрепанные ветром волосы, даря ласку льнувшей к нему девушке. - Говори ещё, - его голос совсем сел, низко и сухо рокотал под кожей над ключицами, куда Рейневен прижалась лицом, затаив дыхание, чтобы лучше слышать его. - Говори всегда. Просто будь рядом. Время замерло, лошади наконец занялись пощипыванием травки. Рейневен вдруг поняла, что слух её невероятно обострился, и была ли тому виной неизмеримо крошечная капля эльфийской крови в её жилах, или острота желания, густо и горячо обволакивающего всё её существо, она не знала и не собиралась разбираться. Было невозможно прекрасно стоять среди поля, прислонившись головой к голове Торина, слышать каждый его нетерпеливый и сдерживаемый выдох и вдох, своё собственное робкое дыхание, которое она таила, чтобы сильный стук его сердца был не только ритмичным дрожанием упругой горячей кожи под ладонью, но и отчетливым звуком, а кроме этого - деловитое жужжание пчел, стрекочущие перескоки потревоженных лошадьми кузнечиков в траве, едва уловимое перестукивание соцветий ромашек друг об друга, отдаленный топот копыт несущихся вскачь коней, да пронзительный клич сокола, с неба пикирующего на добычу. Никто из них не понял, как они вдруг оказались лежащими в высокой траве. Торин запомнил только, как солнце отражалось от незагорелой кожи Рейневен, когда он склонялся над ней, стягивая одежду и целуя то, что открывалось, как смотрел в серые глаза девушки и прерывающимся шепотом просил смотреть на него всё время. Тонул, терялся, захлебывался, сходил с ума ещё больше, слушая её протяжные стоны, закрывал собой от жарких лучей и сам же становился сжигающим до пепла жаром, в котором она трепетала, таяла, сгорала и возрождалась... Чуть позже, раскинувшись в сухой и горячей от солнца траве, король гномов довольно и сыто смотрел в ясное высокое небо через полуопущенные веки, а Рейневен, устроившись на его плече, выбирала помятые цветы из его волос, шепча совершеннейшую ерунду про то, что теперь к его ранам добавятся и ожоги от солнца. Торин сонно улыбался и жмурился от удовольствия, когда её проворные пальцы касались кожи. Он поворачивал голову вслед за ними и ловил их губами, слушая её тихий смех, раздающийся прямо ему в ухо. Дотянувшись, насколько было возможно, Торин надергал целую охапку полевых цветов и, продолжая лежать на спине, неумело, но с истинно гномьим старанием сплел венок, которым немедленно короновал свою королеву. Никогда прежде ему не было так хорошо и легко. Никогда прежде она не смеялась так беспечно. Слепая безысходность будущего ушла в тень, в терпеливом ожидании своего часа, уступив на время любви и покою.