Согрей мою душу, растопи мое сердце

Бильбо уже несколько минут любовался тем, что обнаружил поутру на частоколе усадьбы. Отправившись прогуляться перед завтраком и покурить ароматного табачку, хоббит никак не ожидал увидеть растянутую на приоткрытой створке ворот свежеснятую кудлатую шкуру бурого варга, перемазавшую сухие серые доски бурыми разводами крови, в придачу к которой прилагались три уродливые орочьи головы, насаженные на остро оструганные бревна. Курить расхотелось, а вот завтракать — нет. Бильбо отстраненно подумал о том, что, видимо, скоро привыкнет и не к такому. Вдобавок ему казалось, что он узнает одного из ближайших прислужников Осквернителя, точнее — его голову. Быть уверенным ему откровенно мешали искаженные ужасом лица. Впрочем, это же и вызывало злорадное удовлетворение — сам он натерпелся немало страха, так что теперь мог справедливо считать себя отомщенным. — Красотища, — появился за спиной хоббита Нори. Закинув на плечо рубашку, рыжий гном с довольным видом разглядывал выставленные на обозрение и устрашение трофеи Беорна. В том, что это его рук дело, сомнений не возникало ни у кого. — Жалею, что не я это сделал. Может, еще представится случай, как ты думаешь, Бильбо? Бильбо медленно повернулся к Нори и едва ли не с ужасом воззрился на гнома, который не пренебрегал прогулками без рубашки и оттого весь стал рыже-золотистым от усыпавших его торс веснушек. — Неужели ты хотел бы встретиться с орками снова? Пришёл черёд Нори недоумевать: — А ты что, думаешь, они будут спрашивать, встретиться им нам на пути или нет? — Нори заливисто расхохотался. — Я-то не хочу, но и от возможности отрубить пару десятков голов не откажусь! Задорно подмигнув хоббиту, гном отправился к колодцу, а Бильбо, подавив тяжёлый вздох, к дому. Звучный голос Торина Бильбо услышал, ещё находясь во дворе. Ему отвечал неторопливый баритон Беорна и чуть надтреснутый, отмеченный возрастом голос Гэндальфа. Иногда в беседу вступал Балин. Бильбо понял, что обсуждается дальнейший путь, и на душе сделалось тоскливо, а под ложечкой неприятно засосало. Хоббит вздохнул и понурился. Заканчивалось утро последнего дня короткой передышки. Он искренне полюбил это благодатное место и хотел бы когда-нибудь ещё навестить доброго и грозного оборотня. Помявшись на крыльце, Бильбо вошел внутрь дома. На освобожденном от посуды столе была разложена карта. На этот раз Торин Дубощит занимал место во главе собрания и смотрелся там более чем уместно, несмотря на то, что мебель была ему не по росту. Беорн и Гэндальф расположились на другом конце стола напротив друг друга, а пространство между ними заняли выточенные хозяином дома шахматы на идеально отполированной доске. Благодаря игровому полю собеседники выглядели так, словно собрались сыграть партию-другую, но внезапно им пришлось отвлечься на более важные дела. Участники похода расположились на обеих лавках, как и в первый день, но теперь плотным кольцом окружали своего предводителя. За правым плечом Торина стоял Фили, за левым — Двалин, оба заглядывали королю через плечо, внимали ему, затаив дыхание, да порой сверкали глазами в сторону мага и оборотня. Никто из присутствующих никак не отреагировал на появление запоздавшего хоббита, и Бильбо, пользуясь этим, проскользнул к столу, найдя себе местечко рядом с Гэндальфом. Нори, появившийся почти следом, так же не заслужил внимания. — Тьма повисла над этим лесом, — хмурясь, проговорил Беорн, опустив подбородок на сцепленные в замок пальцы огромных рук. — Его уже не назовешь Великой Зеленой Пущей. Ходят слухи, что орки из Мории заключили союз с Некромантом из Дол-Гулдура. Я бы не советовал соваться в этот лес без крайней нужды. — Может есть дорога в обход? — робко подал голос Ори, затаившийся между старшими братьями. Беорн всё еще внушал ему неподдельный ужас, несмотря на позавчерашнюю веселую пирушку. — Это двести миль на север и вдвое больше, если повернуть на юг, — незамедлительно сообщил Гэндальф. Волшебник хотел добавить что-то еще, но тут Торин поднялся с места и внимательно посмотрел на каждого, кто сидел за столом, задержав взгляд на Гэндальфе и Беорне. Бильбо, наблюдавший за королём гномов из-за плеча волшебника, не мог не отметить, что Торин выглядит как никогда решительным. — Мы не можем позволить себе тратить впустую ни единой минуты оставшегося до Дня Дурина времени, — произнес король гномов. — О том, чтобы идти в обход Лихолесья не может быть и речи. А учитывая, что эти места кишат орками, наши шансы остаться в живых сводятся к нулю. Мы не можем слепо надеяться на удачу, которая до сих пор сопутствовала нам. — Мы воспользуемся старой эльфийской тропой, — сказал Гэндальф с легкой улыбкой. — Она пока безопасна. — Лес — не место для гномов, — со своего места буркнул Глоин, отводя взгляд. Торин коротко глянул на казначея и плотно сжал губы. — Лес — не место для гномов, да. — слово в слово повторил Дубощит, соглашаясь с ним, но глаза опасно прищурились. — Не место. Но мы пройдем через него по дороге, о которой говорит Гэндальф. Иного пути у нас нет. Если задержимся, мы опоздаем и все наши труды, все усилия, усталость и раны, что мы получили на уже пройденном пути, будут напрасны. И наши вложения, Глоин, тоже. Кто-то, кажется Бофур, едва слышно усмехнулся, подмигивая помрачневшему Глоину, но если первый принимал выбор короля легко, то второму пришлось для этого побороться с самим собой. — Ты планируешь пройти Лихолесье за две недели? — Беорн придвинул карту к себе ближе и поводил указательным пальцем по линии намечаемого маршрута в обе стороны. Через символы, изображающие лес, проходила извилистая пунктирная линия, указывающая тропу, о которой упоминал Гэндальф. — Я бы не был столь самоуверен. На лицах слушателей застыло одинаковое выражение. Слова Беорна в один момент порушили едва родившуюся надежду каждого на удачный и беспроблемный проход через лес. — Орки не решаются входить в этот лес, но другая опасность множится с каждым днём, — продолжил тем временем Беорн. — Лес полон ловушек, он пропитан дурманом и вам не следует сходить с тропы ни при каких обстоятельствах. Мерзкие твари водятся под его кронами, а лесные эльфы не могут справляться с ними на всей протяженности своих владений. Лесного народа становится всё меньше. Возможно поэтому их король и прячется в своих подземных гротах, оберегая свой народ. А может, просто потому, что у него премерзкий характер. Торин переменился в лице и заскрежетал зубами так, что это услышали все, кто сидел за столом. — Мне нет дела до лесного царька, пусть он и дальше сидит там и не высовывается ещё хоть тысячу лет! — раздраженно огрызнулся Дубощит. — Мы пройдем по тропе и нам незачем напрашиваться к нему в гости! — Лесные эльфы сильно отличаются от своих собратьев. Они вспыльчивы и горды без меры, да и мудрости им не хватает. Вам следует быть крайне осторожными, чтобы не попасть к ним в руки, но это не самое важное. — А что тогда важно? — Торин говорил негромко, но всем показалось, что он едва ли не кричит, столько эмоций было в его голосе в этот момент. — То, что орки Азога идут за вами по пятам. Я выследил небольшой отряд разведчиков прошлой ночью и тесно пообщался с несколькими прислужниками Бледного орка. Вы все видели их головы на моём заборе, — Беорн недобро усмехнулся и прищурился. — Пешком до леса вы не дойдете, они догонят вас раньше. Я помогу вам добраться, но дальше вам придется идти одним. Торин отодвинул назад огромное кресло так легко, словно его сделали из тонкого прута, и вышел из-за стола. Каждый шаг в наступившей тишине был громким, под тяжелыми сапогами гномьего короля мягко шуршала разложенная по полу сухая солома. Торин остановился в тени балки и несколько мгновений задумчиво касался пальцами теплой древесины, повторяя узор затейливой резьбы, а потом обернулся. — Я признателен тебе за твою помощь, Беорн, и приму с благодарностью все, что ты сможешь нам предложить, неважно, много это или мало, — Торин приложил правую ладонь к груди и едва заметно склонил голову. — Народ Дурина в долгу перед тобой. — Я не беру в долг и не даю в долг. Моя помощь — от чистого сердца. Я мщу оркам за то, что они уничтожили мою родню. И буду мстить пока бьется моё сердце, — в золотисто-карих глазах оборотня Торин увидел тлеющий пожар. Воображение гнома живо нарисовало ему картину зверской расправы огромного медведя над сворой орков, и Торину подумалось, что Беорн встретился на их пути неслучайно. — Мы выходим завтра на рассвете, — помолчав, сказал Дубощит. Сердце вдруг защемило, наполняясь темной и пронзительной тоской. Неотвратимость неведомого, недоброго, смертельно опасного, надвигалась на его маленький отряд. Торин чувствовал скорую беду как никогда остро, это было внове, это подавляло дух и лишало сил. Он отступил от стола и присел на край лавки, забыв как дышать, и уставясь в одну точку, полностью поглощенный тем, что творилось у него в душе. Гномья братия, мгновенно уловив окончание беседы своего предводителя с хозяином леса, обрушилась на Беорна с расспросами. В поднявшемся гомоне никто из них, охваченных бурей эмоций, не заметил резкую перемену настроения своего короля. Гномы повскакивали с мест, жестикулируя, восклицая, потрясая поднятыми вверх кулаками, когда Беорн делился яркими эпизодами своей битвы с их недавними противниками. Торин, находясь в паре футов от них, оказался будто за чертой, недоступный общему веселью и не способный разделить его. Рейневен как-то неожиданно легко поддалась общему настроению. Беорн рассказывал легко и интересно, и даже кровавые подробности ночной расправы из его уст казались приукрашенной сказкой. Но обманываться на счет оборотня не приходилось, Рейневен видела, как угрожающе сжимаются огромные кулачищи Беорна, словно он готов был и сейчас продолжать свой жестокий суд над давними врагами, мысленно уже свершая его. Беорн поведал так же и о том, что убедился в правдивости рассказов гномов о своих злоключениях, и, как ни странно, это ни у кого не вызвало досады. Рейневен хохотала, когда Кили, с восторгом тараща глаза, в очередной раз описывал, как здорово у него получалось кидать во врагов горящие шишки. Улыбалась, когда многие, тоже с улыбками и шутками, вспоминали путь по горам и битву каменных великанов: пережитый страх и близость смерти были словно позабыты, гномы смеялись сами над собой, но девушка знала, что они всё помнят. Помнила и она тот ужас, что пришлось пережить, когда Торин сорвался со скалы, вытаскивая полурослика. Помнила изумление в его голубых глазах, неверие в происходящее с ним, она увидела это прекрасно, как и его нежелание погибать так нелепо. Сердце в груди замедлилось, ударяя изнутри тяжело и гулко. В горле встал комок, Рейневен глубоко вздохнула и зябко поёжилась, будто попав в холод зимы посреди жаркого летнего дня. Громкие разговоры и веселье товарищей вдруг стали в тягость. Рейневен выбралась из-за стола с единственным желанием — поскорее оказаться в тишине. А тишина была совсем рядом, всего лишь в шаге от праздника. Она сделала этот шаг и окунулась в тишину так неожиданно, что могла бы подумать, что внезапно оглохла, если бы вид Торина не изгнал все неуместные помыслы и сравнения. Холод и тишина окружали его, а еще боль, та боль, которой не было сейчас, но он знал, что она будет. — Торин? — шепнула она в этой тишине, но гном не отозвался, и тогда девушка подошла ближе и опустилась перед ним на колени, заглядывая в лицо снизу вверх. Торин был не здесь, его остановившиеся в одной точке глаза не замечали её присутствия. Рейневен не видела Торина таким уже очень давно. Рейневен подалась к нему всем телом, качнулась, стоя на коленях, проваливаясь между его ног и припадая к широкой груди, этим заставляя мужчину обратить на себя внимание и сесть ровно. — Ты тревожишься, — проговорила она, изучая его застывшее лицо. Не спрашивала — утверждала. — Путь через Лихолесье не будет легким, — молвил Торин, продолжая смотреть в одну точку перед собой, и лишь спустя несколько долгих минут медленно, словно это простое движение далось ему с трудом, повернул голову и посмотрел на пирующую компанию. Рейневен привиделось сомнение в его взгляде, но оно быстро ускользнуло, уступив место давно знакомой угрюмой суровости. На столе уже появился небольшой бочонок медовухи, и притащивший его Двалин искоса зыркнул на Торина и притаившуюся у его ног Рейневен, будто испрашивая одобрения. Подгорный король был слишком увлечен своими размышлениями, чтобы хоть как-то отреагировать, и Двалин со спокойным сердцем принялся командовать за столом. Как только закончился Совет и утверждение дальнейшего маршрута, Двалин позволил себе расслабиться и оставить свой неизменный пост за правым плечом короля, а последний, уж конечно, винить его за это не стал. — Все об этом знают, — так же негромко произнесла Рейневен, наблюдая за стремительно наполняющимся яствами столом и деловито снующими гномами. Бильбо с приоткрытым ртом внимал Беорну, и смеялся вместе с ним, когда Беорн начинал раскатисто хохотать, закидывая назад голову, отчего его богатая густая борода забавно оттопыривалась над широченной грудью. — И не забывают ни на минуту, — добавила дунадейн, немного помолчав. — Как и я — о том, что веду их на смерть, — резко выдохнул Торин, гася рокот в груди, стискивая зубы и, невольно, — кулаки. Рейневен повернулась к нему спиной и уселась прямо на пол. Её руки легли ему на колени, как на подлокотники удобного кресла, а затылок девушка с комфортом пристроила на его груди. Сидя рядом с Торином вблизи товарищей, которые будто бы и вовсе не думали о том, что наутро предстоит долгая и опасная дорога, а вдоль стен зала ждут своего часа бесчисленные мешки с поклажей и припасами, Рейневен внезапно ощутила всю полноту одиночества гномьего короля. С первых дней в отряде Торина Дубощита она замечала это. Торин всё время находился рядом, деля тяготы пути поровну со всеми и порой взваливая на себя больше отмеренного, если видел, что кому-то становится невмоготу. В любой момент достаточно было руку протянуть или оглянуться, чтобы увидеть Торина рядом с собой. И эта доступность, а так же равное со всеми положение только сильнее усугубляли его обособленность и одиночество. Даже ночевать и проводить время на привалах он предпочитал в одиночестве, если не требовалось поупражняться с оружием или обсудить маршрут. Рейневен теперь понимала почему — он не хотел, чтобы кто-то еще принял на себя, разделил и испытал всю тяжесть той ноши ответственности, долга, старой мести и безумной мечты, которую он нёс. Странно было ощущать себя теперь. Вроде со всеми вместе, рядом, но теперь — будто отделенная от остальных невидимой стеной. Рейневен казалось, что это понимает теперь не только она, но и весь отряд. Место её теперь было по эту сторону, рядом с Торином. Но жалеть о том Рейневен не пришло бы в голову никогда, ведь сердце грело сознание того, что Торин теперь не один на один со своим долгом, как бы не хотел избежать этого. Не один, а значит, его ноша легче и дорога ровнее. Пусть не на много, но ей хотелось в это верить. Она подняла лицо вверх и оказалось, что Торин в этот момент тоже решил посмотреть на неё, и опустил голову, отчего его длинные волосы упали по обе стороны лица и закрыли обоих, как занавесом. Оба молчали, то ли не зная, что сказать, то ли понимая друг друга без слов, а потом гном коротко прикоснулся губами ко лбу девушки и, подхватив её под локти, начал вставать, вынуждая и её подняться на ноги. — Не ходи за мной, — тихо прозвучала его просьба, а пристальный взгляд сказал Рейневен куда больше этих слов. Она проводила Торина взглядом и, не глядя, села на широкую скамейку, ещё сохранившую его тепло. Единственным желанием стало сидеть и смотреть на закрытую дверь в ожидании возвращения короля, сколько бы не потребовалось, но душа отчаянно стремилась за ним в сумрак августовского вечера. В очаге потрескивали поленья, через эти уютные звуки Рейневен слышала ровный гул тяги, уходящий ввысь, в закопченый дымоход. Гномье веселье становилось все более шумным, разудалым, даже хоббит подхватил это настроение и больше не печалился, а напротив, с азартным блеском в глазах, вызванным, не иначе, как забористой медовухой, наперебой с принцами и Бофуром живописал оборотню ещё не известные тому подробности путешествия, а оборотень снова хохотал от души. Кили обернулся к Рейневен и махнул ей рукой, приглашая присоединиться. Его рот был набит пышными пирогами с щавелем и яйцом, но это совсем не мешало молодому гному разговаривать и смеяться. Рейневен улыбнулась и отрицательно покачала головой, снова переводя взгляд на темные доски высоких дверей, и это увидел Фили, повернувшийся к ней вслед за Кили. Наверное, он понимал куда больше, чем младший брат, и, заметив отсутствие Торина там, где он был совсем недавно, а так же напряженное ожидание Рейневен, Фили немедленно развернул брата обратно к столу и, положив пятерню на лохматый загривок, притянул к себе и зашептал что-то на ухо. Рейневен захотелось стать незаметной, ей виделось в этом ожидании что-то особенное и очень личное, что касалось только её и Торина. Она знала, что никогда он не сможет принадлежать только ей одной и жить только для неё, просто потому, что он король, но вот это ожидание Рейневен не собиралась делить ни с кем, даже с самыми верными и близкими друзьями. Она слезла с лавки и устроилась на полу недалеко от очага, прислонившись спиной к теплому столбу. Здесь было намного тише и спокойнее, чем вблизи стола, и хорошо просматривалась входная дверь. Она смотрела на неё не отрываясь, но Торин не возвращался, а на Рейневен всё сильнее наваливалась дрёма и бороться с ней становилось очень трудно. Зевая и растирая глаза, девушка старательно пыталась прогнать сон, но безуспешно. Вынырнув из дремоты в очередной раз, Рейневен обнаружила, что лежит на боку, а под голову ей заботливо подложили скатанное одеяло. Вскинувшись, она огляделась, но Торин так и не появился, а гномы, уже изрядно захмелев, пели. Эта песня была протяжной и мелодичной, совсем не похожей на те залихватские мотивы, что распевались в предыдущие дни, но она как нельзя лучше отвечала настроению последнего вечера в доме оборотня, а Рейневен, убаюканная напевом, то проваливалась в сон, то пробуждалась. За синие горы, за белый туман В пещеры и норы уйдёт караван; За быстрые воды уйдём до восхода За кладом старинным из сказочных стран... ...На звонкие цепи, не толще струны, Нанизывать звёзды могли с вышины; В свои ожерелья в порыве веселья Вплетали лучи бледноликой луны... ...Шумели деревья на склоне крутом, И ветры стонали во мраке ночном; Багровое пламя взвилось над горами — И вспыхнули сосны смолистым огнём... ...За синие горы, где мрак и снега, Куда не ступала людская нога, За быстрые воды уйдём до восхода, Чтоб золото наше отнять у врага... Сквозь сон Рейневен почудилось, будто она взлетает. Моментально проснувшись, она поняла, что её просто несут на руках, аккуратно поддерживая под колени и плечи. Когда Торин едва ощутимо подкинул её, устраивая поудобнее, и лицо Рейневен нырнуло в пахнущие свежим воздухом и ароматным табаком волосы гнома, от нахлынувшего вдруг восторга она рвано выдохнула и крепко обхватила его за шею, приникая губами к нежной ямочке за ухом и слыша глухой смех, прячущийся глубоко в груди. От бодрящей прохлады наступившей августовской ночи ей, пригревшейся у очага, стало зябко, Торин почувствовал это и прибавил шаг. Ногой распахнул гномий король дверь баньки, и также ногой закрыл её за собой. Здесь было темно и только лунный свет, проникая через маленькое мутное оконце, позволял различать очертания предметов. Днём баню топили, и к ночи тепло ещё не полностью покинуло помещение, уютно и гостеприимно окутав обоих. Торин усадил Рейневен на сундук и опустился перед ней на одно колено, чтобы снять с девушки сапоги, но неожиданно остановился, глядя снизу вверх. В холодном полумраке, резко выхваченное из темноты лунным сиянием, неподвижное лицо гнома своими правильными чертами было больше похоже на искусную работу камнереза, но топазовые глаза, излучающие силу и внутренний свет, были живыми, полными незнакомого прежде выражения. Рейневен не требовалось никаких слов от Торина, никаких объяснений, да и вопросов задавать ей не требовалось, чтобы понять: он всё знает, он обо всём догадался, найдя её спящей на полу в таком месте, откуда ей хорошо была видна входная дверь. И, судя по долгому молчанию, те чувства, в которые Рейневен облекла своё ожидание, ему тоже хорошо известны. Он лёг рядом, обнимая и зарываясь лицом в её волосы и согревая своим теплым дыханием. И оказалось, хорошо просто быть рядом, прижавшись друг к другу так, словно было жизненно необходимо уместиться вдвоём на крайне узкой лавке и замереть едва дыша, чувствуя, как души и сердца ведут свой безмолвный, но красноречивый диалог, и не мыслить не о чём больше в эту ночь.

***

Ей перестали сниться сны незадолго до нападения дракона. Юная принцесса решила, что это один из признаков взросления и страшно этим гордилась. В детстве сны её были яркими, запоминающимися и, все без исключения, добрыми. Уже позже, в годы скитаний, Дис, дочь Траина поняла, что сам Махал был милостив к ней, сберегая от тяжких ночных кошмаров, которых и наяву с избытком хватало юной гномке. Очень долгое время, стоило даже днём ненадолго прикрыть глаза, Дис вновь и вновь видела беспощадный огонь, испепеляющий камни, беснующееся под сводами королевских залов чудовище, и рассыпающиеся в прах тела тех, кого она знала всю свою жизнь. Случись такое во сне, Дис вряд ли бы смогла с такой же лёгкостью открыть глаза и избавиться от жестоких картин прошлого. Спустя годы, сновидения вновь вернулись к Дис. Неожиданно и ненадолго, пока она ждала появления на свет своего старшего сына. Те сны были счастливыми и светлыми. Когда под сердцем забилась жизнь Кили, Дис снова потеряла покой и сон. С поля битвы у Восточных врат Мории вернулась едва ли треть ушедшего туда войска, а на голову единственного оставшегося в живых кровного родича, едва перешагнувшего порог совершеннолетия, преждевременно легла корона. Дис осталась один на один с ночными кошмарами Торина, которых ему досталось, судя по их количеству, за всех. Днём молодой король делал всё, что мог - и даже свыше того, - чтобы его народ выжил, упорно ведя его к достойной жизни, а вот ночами сполна расплачивался за всё, что на него свалилось. Младшей сестре не оставалось ничего другого, кроме как делить с ним эту непосильную ношу, подставляя брату своё плечо, что порой приходилось делать не в переносном, а в прямом смысле. Ещё недавно - избалованная и своевольная девчонка, а ныне овдовевшая не в срок мать двух малышей, Дис Эреборская снова радовалась тому, что не видит снов. С течением лет собственные воспоминания стали не такими болезненными, да и к Торину вернулся нормальный сон. Жизнь постепенно налаживалась, Эред Луин под правлением Торина Дубощита стал процветающим государством, гномы постепенно забывали голод и нужду, и детские голоса вновь зазвучали под каменными сводами, наполняя радостью сердца взрослых. Но первые сны за несколько десятилетий пришли к Дис не в те годы покоя, и даже не тогда, когда горячо любимый брат заявил о том, что отправляется возвращать Одинокую гору и берет её сыновей с собой. Сны пришли через несколько месяцев после того дня, кода тяжелые ворота Эред Луин закрылись за своим королём, а Дис установила жертвенные фигурки из черного агата в подземном капище Великого Кузнеца, моля Махала о сохранении жизни отважных безумцев. Сны пришли в ночь летнего солнцестояния. Первый так и остался в памяти нечеткой чередой туманных видений, забывшихся в первые же секунды после пробуждения. Дис была настолько ошеломлена, что задержалась в постели дольше обычного, пытаясь вспомнить, что же ей приснилось, вызвав тревогу о своём здоровье у помогающей ей юной гномки. Через неделю был сельский праздник в деревне близ Эред Луин. Дис и многие гномы по традиции посетили его. С жителями деревни у гномов сложились хорошие соседские отношения, основанные вначале на взаимовыручке во времена частых нападения орков, потом соседи помогали друг другу выживать долгими зимами, а в дальнейшем вели взаимовыгодную торговлю изделиями из металла и продовольствием. Несмотря на данное себе обещание не появляться на праздниках и не устраивать их самой до получения известий о брате и сыновьях, Дис отправилась в деревню. В Гору вернулась она раньше всех, сопровождаемая только юной компаньонкой, совершенно измученная шумным празднеством, и сразу легла, отказавшись даже от привычного теплого настоя трав на ночь. В ту ночь, заснув далеко не сразу, несмотря на усталость, Дис первый раз вернулась в утро, отмеченное печалью расставания и проводов в неизвестность. Все происходило, как наяву, с одной лишь разницей: провожала она одна, Эред Луин выглядел опустевшим и застывшим. По гулким и слабо освещенным редкими факелами коридорам, Дис шла позади сыновей и брата, целеустремленно шагающих к воротам и ни разу так и не обернувшихся. До мельчайших подробностей Дис видела всё, что они надели на себя в дорогу, всё оружие и походные сумки. Да и не мудрено то было: кто, как не она сама собирала их в дорогу. Шила, вышивала, украшала, шепча обережные заговоры на древнем языке своего народа, собственноручно вытравляла на серебряных эглетах родовые узоры. Высокие тяжелые ворота медленно открывались без чьего-либо участия, впуская в темноту подгорья ослепительный дневной свет. Дис болезненно жмурилась, когда он бил в глаза, ослепляя на мгновения, а потом осторожно открывала глаза и больше никого перед собой не видела. Она срывалась и бежала к выходу, окликая всех троих по именам, спотыкалась, преодолевая невесть откуда взявшиеся ступеньки там, где их никогда не было, и неожиданно попадала на сторожевую площадку Эребора. Даже во сне она чувствовала холод напитанного острым мелким снегом ветра, бьющего ей в лицо и мигом залепляющего глаза. Вытираясь рукавом и ладонью, отплевываясь, Дис выходила к каменным бойницам и смотрела вниз, на припорошенную поземкой пепельную равнину, расстилавшуюся от зелёных врат Одинокой Горы. Дис видела всё так отчетливо, будто только вчера покинула свою Родину, и от тоски по утраченному Дому, пусть даже тогда она была совсем ребенком, даже во сне рвалось и плакало сердце. Это сновидение посещало её много раз, повторяясь в деталях до определенного момента, а вот окончание всегда было разным. Торин и мальчики могли одновременно обернуться к ней, остановившись в воротах. И тогда белый свет, так беспощадно резавший глаза Дис, позволял женщине видеть только очертания их фигур. И ей совершенно не нравилось, что они уходят в эту пустую и пожирающую всё белизну. Оборачивались к матери сыновья, то один, то другой. Улыбались оба, всегда, но в этих улыбках на бесконечно дорогих лицах своих мальчиков Дис угадывала вину за то, что они её оставляют. Очень редко смотрел на неё Торин. Вообще, ей казалось, что он прячет от неё глаза, а когда ей удавалось заглянуть в них, то всегда сестра видела в их глубокой синеве тоску, боль и отчаянную решимость. Как-то приснилось Дис, что стоит она на дозорной площадке, одна, и наполненный снегом ветер поздней осени снова летит ей в глаза, но она смотрит вниз, под стену, и видит там три маленькие фигурки, которые бегут от главных ворот навстречу катящемуся на них множеству серых валунов. Снился ей и Двалин, стоящий на коленях с опущенной головой посреди поля брани. Она не видела, но угадывала, что рядом множество поверженных врагов и павших соратников. Во сне Двалин был молод, с прежней дерзкой прической вместо татуированной лысины, и крайне печален. А порой сновидения переносили Дис в далекое прошлое и она видела своих маленьких сыновей, играющих на зеленом лугу среди желтого моря одуванчиков. Она узнавала и это место. Здесь, в небольшом домике на окраине людской деревни, в одном из нескольких десятков домов, что построили себе гномы для жилья, пока обрабатывались и обустраивались в Эред Луин будущие Залы Торина, Дис с помощью старшего брата растила Фили и Кили. Её мальчишки с хохотом гонялись друг за другом по ровному лугу, выкрикивая боевые кличи сражались деревянными мечами, заваливали друг друга в одуванчики и всячески наслаждались своим беспечным мирным детством. Потом к ним присоединялась крошечная беловолосая девочка-гномка, оказавшаяся главной загадкой вернувшихся сновидений. Неизвестная малышка снилась едва ли не каждую ночь, она выбегала будто бы из ниоткуда, и сыновья Дис неизменно радостно реагировали на её появление, принимали в свои игры, несмотря на то, что крошка явно не доросла до многих из них. И беда в том сне всегда приходила одна и та же - огонь. Шквал огня, выливающийся прямо с неба, на глазах сжигал лес и прилегающие к нему дома, протягивал свои смертоносные огненные щупальца к играющим детям. Дис всякий раз бросалась наперерез и успевала выхватить из надвигающегося пожара беловолосую малышку. За жизни сыновей, как ни странно, Дис не испытывала в тот момент ни малейшего беспокойства, твердо зная, что им ничего не угрожает. Это было странно, но, просыпаясь, Дис продолжала чувствовать в руках теплую тяжесть детского тельца, помнила, каким необычно мягким и податливым оно было, когда она прижимала спасенную крошку к груди. Сестре Торина ни разу в жизни не приходилось держать на руках девочку своей расы. В Эреборе она сама была последней родившейся там девочкой, а в годы изгнаний дети и вовсе появлялись на свет редко, даже мальчики, что уж говорить о девочках, и без того редких у гномов. В роду матери Дис девочки рождались в каждом поколении, их род считался Благословленным Махалом, и поэтому счастливым. Но самой Дис родить дочь так и не удалось. Кто знает, как бы все сложилось, не овдовей принцесса так непозволительно рано, еще не достигнув и восьмидесяти лет от роду. А может, это ей только предстоит, и во сне Дис является её будущее, не просто так же мальчики встречают малышку с такой искренней радостью. Но эта шальная мысль была столь нелепа, что Дис окончательно просыпалась. После гибели мужа она не знала мужчин и не допускала мысли о том, что может быть с кем-то ещё. Но сон сеял смуту в её душе и заставлял думать о таком, что ещё вчера гордо осуждалось ею. А ведь она была совсем еще не стара. Молодость и крепость тела у гномов длится гораздо дольше людской, а Дис всего-то было сто шестьдесят три года. Рона, жена Калеба, несколько месяцев назад родила крепкого мальчишку, а ведь была почти на двадцать лет старше принцессы. "Нет, нет! Прочь идите!" - замотала головой Дис, прогоняя прочь ненужные, бессмысленные и неуместные помыслы. Ей бы ждать вестей от брата-короля, заниматься государственными делами, но из памяти никак не хотело уходить чудесное светловолосое дитя, что так доверчиво льнуло к ней во сне, ощущение хрупкого маленького тельца в руках и необъяснимое тепло, рождающееся в душе женщины, в котором она без всяких сомнений признавала притяжение, что чувствуешь к родному по крови созданию. Старая Грид, которая и в дни падения Эребора уже была стара, а теперь и вовсе состарилась до крайности, перейдя все допустимые сроки жизни, отпущенные гномам, пережив всех своих детей и внуков, но при этом сохранив совершенную ясность ума и физическую силу, жила одна и не позволяла никому за собой ухаживать, однажды выслушала Дис и, подумав недолго, сказала: - Это твои тревоги, принцесса, оживают в твоих снах. Тревоги, что ты днём не смеешь выпустить на свободу, делают это ночами, - голос старой гномки был скрипучим и хриплым, но не отвращал своим звучанием. Для Дис в старческом голосе маленькой, белой от седины женщины, заключалось всё её прошлое. Грид была юной, поступив в услужение к бабушке Дис, а после замужества Фрейи - стала её компаньонкой. Она вынянчила принцессу, как родное дитя, и скорбела вместе с ней о её погибшей матушке. - Ты мать, - говорила Старая Грид, - ты хочешь уберечь своих сыновей от беды, от врага лютого. Ты сестра, ты не можешь не думать о брате своём, что не думает о себе сам. Твои тревоги приходят к тебе снами. - Я не должна была отпускать их, - вздохнула Дис, разглаживая подол платья на коленях. - Ты должна была их отпустить, - с нажимом возразила Старая Грид, поднимая на принцессу светло-голубые глаза. - Да и воля Короля была такова. - Воля короля... Воля короля? - Дис вдруг вскипела. - Да была б моя воля... Да я бы всё отдала, всё до последней нитки, лишь бы Торин вдруг передумал, отказался бы от этой затеи с Эребором! Старая Грид, помнившая первые шаги нынешнего короля и его мокрые пеленки, молча выслушала принцессу и растянула в улыбке морщинистые губы, а маленькие черные глазки растянулись в раскосые щелочки. - Ты же сама знаешь, что Торин не отступил бы и не передумал. Он не таков, твой брат и наш король, - Грид вздохнула задумчиво, продолжая улыбаться своим воспоминаниям. - Он и мальчишкой-то не отказывался от задуманного, не отступал от своей цели. Никогда, пусть даже порол его дед потом нещадно. Как было возможно Дис не знать, не помнить этого. Она всё понимала. Решение брата не было спонтанным, запальчивым, необдуманным. Долгие годы Торин носил в себе эту безумную мечту, но практически ни с кем не делился ею. И Дис понимала, почему: не хотел тревожить лишний раз. Но она-то была рядом, всегда была рядом, она знала натуру брата до мельчайших подробностей, и всё замечала. И Двалин замечал, и тоже молчал. Откуда взялось у Торина столько мудрости, Дис не знала. Но, опираясь на воспоминания, она приходила к выводу, что в чем-то он превзошёл и отца и деда. И просчитывать ситуации на несколько ходов вперед он тоже мог блестяще. Ей ни разу не приходилось воевать с братом бок о бок, о таком и помыслить было абсурдно, но с каждым днём, удаляющим её от расставания с ним и сыновьями, Дис убеждалась, что и стратегом Торин являлся превосходным. Волей короля, а не брата, велено было Дис остаться наместницей в Эред Луин. Никогда не было такого, чтобы на престоле оставалась жещина, неважно, приходилась она родной сестрой королю или была кем-то ещё. Но очень часто Торин вовсе не вспоминал о традициях и нравах, коли речь заходила о благе соплеменников. Только сейчас Дис, шагая с гордо поднятой головой, поняла один удивительный факт. Не о народе заботился Торин, оставив сестру за себя, а о ней самой. И о себе тоже, так как подгрузившись с головой в государственные дела, в которых, собственно, Дис неплохо разбиралась, она уже не рвалась вслед за братом и сыновьями, не терзалась беспокойством круглые сутки, и, до недавнего времени, спала крепко - просто потому, что после всех забот не оставалось ни сил, ни времени. Торин покидал Эред-Луин со спокойной душой, уверенный в том, что сестра не отправится за ними следом. Она торопливо достигла своих покоев, вошла внутрь и, закрыв дверь, устало привалилась к ней изнутри. Тяжело быть наместником короля, тяжело быть сестрой короля, тяжело быть просто сестрой, проводившей единственного брата в путешествие, которое вряд ли окончится хорошо. Очень тяжело быть матерью взрослых сыновей, которые не настолько взрослые, чтобы сознавать возможные опасности, но так самоуверены, что любая напасть кажется им по плечу. Ей, до изнеможения измотанной тревогой и собственным бездействием, хотелось позволить себе расслабиться, выпустить сгустившийся в груди ком беспокойства на свободу, сползти по двери на пол и по звериному завыть, приглушая звук собственными косами. Но даже на это не было сил. Дис только и смогла, что осесть на пол у самой двери и застыть там, уставившись в одну точку на противоположной стене. - Госпожа Дис? - внезапно окликнул её девичий голосок, похожий на звучание серебряного колокольчика. Из смежной комнаты вышла совсем молоденькая девушка. Увидев принцессу на полу, она охнула и бросилась к ней. - С вами всё в порядке, госпожа? Дис вздрогнула и очнулась. Осознав, как она может выглядеть со стороны, она порывисто и легко вскочила на ночи и быстро расправила подол тяжелого платья. - Всё хорошо, Лина, - она постаралась улыбнуться. Пугать девушку, которая и так вздрагивала от любого резкого звука и близко к сердцу принимала даже гибель мышки в ловушке, ей не хотелось. - Я же много раз просила не называть меня так. - Простите, - Лина смущенно улыбнулась. - Вы пойдёте на ужин в Главную Залу? Гретта приходила, сказала, что они уже накрывают столы. По правде говоря, Дис совершенно не хотелось никуда больше выходить этим вечером, ей и есть-то не хотелось совсем. Но раз в месяц в Главной Зале Торин собирал общий ужин для всех гномов Эред-Луин, желающих принять в нём участие. Так они вспоминали первые тяжелые годы на новом месте, когда за общей трапезой было и сытнее, и теплее, и веселее. Со временем это вошло в традицию и свято соблюдалось, пусть даже и двадцать гномов принимали в общем пиршестве участие, и десять, что так же случалось. Дис неожиданно подумала, что присутствовать на пиру, слушать песни и даже танцевать в то время, как её брат и дети возможно в беде, как-то неправильно. Наверное не стоит ей больше ходить на такие вечера, пока не получит хотя бы весточки о них. Но в то же время, если начать вести себя, будто объявлен траур, можно и в самом деле беду накликать. - Я приду, - кивнула Дис. - Достань мне синее платье, я переоденусь. Лина просветлела лицом и упорхнула в глубь покоев, Дис же направилась к своему рабочему столу. По её просьбе маленькую ювелирную мастерскую оборудовали прямо здесь: три небольших столика, расположенных полукругом, удобный стульчик с высокой спинкой, рядом ярких светильников и рассортированными по каменным шкатулкам камнями и оправами. Инструменты хранились в продолговатых многоярусных ящичках, лупы - в деревянных, устланных мягкой тканью, круглых ларцах, на черном бархате искрились и переливались приготовленные для дальнейшей обработки камни. Сбоку лежали оправы, часть из них Дис делала сама, некоторые - другие мастера. Женщина присела на удобный стул и задумчиво провела рукой по отдельно лежащим серебряным проволокам, круглым щипцам, поправила кончиками пальцев маленькие коронки для вправления в них камней, переложила с места на место стопку эскизов, выполненных на желтой бумаге. Уже с неделю она не садилась за любимую работу, не лежала душа. Да и ни к чему вообще не лежала, всё делалось скорее по привычке, чем по велению сердца, а разве получится что-то путное, если себя заставлять? Гномка медленно расплела косы, устав за день от тугой прически, пропустила между пальцами черные как смоль, тяжелые волосы, укрывшие её до бедер. Взгляд привычно упал на портрет молодого светловолосого гнома, который стоял на ювелирном столике. Она сама рисовала портрет любимого, по памяти, и не сомневалась ни разу в том, что не ошиблась ни в одной черточке его лица. За прошедшие восемьдесят лет Дис научилась жить без него, но в сердце так и осталась пустота, которую даже прекрасные сыновья не смогли заполнить до конца. Наедине с собой Дис особенно остро ощущала эту болезненную пустоту и одиночество. Легкий перестук каблучков отвлек женщину. Лина принесла на выбор сразу два платья синего цвета и теперь ждала решения принцессы, остановившись в нескольких шагах от столика. Она появилась здесь на вторую луну после того, как мужчины отправились в свой поход. Её семья с караваном переселенцев двигалась на постоянное место жительства в Синие Горы, когда на них напали разбойники. Спастись удалось далеко не всем. Лине просто невероятно повезло, что она оказалась под перевернувшейся телегой. Родителей её убили, как и многих других гномов старшего возраста, а нескольких молодых нападавшие увели в неизвестном направлении. Охотники из Эред-Луин обнаружили разоренный караван и привезли к Дис едва ли с десяток уцелевших гномов. Принцесса без колебаний взяла осиротевшую и страшно перепуганную девушку под свою опеку. Совершенно не похожая на неё ни характером, ни внешностью, Лина в тоже время отчаянно напоминала Дис саму себя в первые годы после изгнания из Эребора, чем только усилила желание женщины излить на кого-то тепло и заботу, которые успели накопиться в её сердце с момента ухода в поход сыновей и брата. Постепенно Лина ожила, отгоревала по погибшим родным, и Дис оставила девушку при себе помощницей. С прибавившимися обязанностями наместницы короля времени стало катастрофически не хватать. А вскоре Дис начала подумывать и о том, что такая девушка могла бы составить хорошую партию одному из её сыновей. Лина была хороша собой, хорошо воспитана и всего на шестнадцать лет младше Кили, так что при общей нехватке невест Дис справедливо полагала, что она придется кому-то из них по сердцу. Лишь бы только её мальчики вернулись. Да не о том она думает - были бы живы, хоть где-то, знать бы об этом, а уж как-то перетерпеть разлуку Дис сумеет. Наверное. - Госпожа Дис! - уже более настойчиво повторила Лина, напоминая о себе, видимо, не в перый раз и прерывая размышления принцессы. - Я платья принесла. Дис вздохнула. Желание перебороть себя и соблюсти установленную братом традицию общего ужина испарилось бесследно. В конце концов, даже гном может иногда позволить себе не делать то, что нужно, если ему этого не хочется. - Спасибо, Лина, но я подумала, что мне лучше остаться сегодня здесь. Иди без меня. - Без вас идти? - голубые глаза девушки распахнулись в изумлении. - Как это я пойду без вас? Как же я могу? Что я скажу? Лина заметно разволновалась и, Дис была уверена, что испугалась тоже. - Нарядишься и пойдешь, чего же в этом страшного? - мягко возразила она. - Ты всех знаешь, тебя все знают, ты не раз была там со мной и знаешь, как проходит такой вечер. Я уверена, ты прекрасно справишься. И потом, кто-то же должен сказать, что я не приду? А если я не приду, то кто тогда будет танцевать? Дис говорила совсем негромко, но тон её ровного звучного голоса вкупе с пристальны взглядом голубых глаз (будь здесь Балин, он бы точно сказал, что с трудом верит в то, что Торин и Дис не близнецы), очень быстро развеял все сомнения Лины на этот счет. Когда наряженная и причесанная Лина, розовея ярким румянцем на округлых щечках и на ходу поправляя светлые кудряшки, лежащие аккуратными локонами на плечах, направилась в сторону пиршественной залы, Дис с облегчением закрыла за ней дверь. Она почти с разбега бросилась на кровать, упала на мягкую перину, раскинула в стороны руки и ноги, на выдохе прикрывая глаза. Расслабляясь, Дис ощущала затихающие колебания воздуха вокруг себя, чувствовала, как выравнивается сердцебиение. Пусть гномы не обладали острым слухом эльфов, всё же их уши способны были улавливать самые тонкие и отдаленные звуки. Дис слышала всё: стук молоточков - совсем недалеко от её покоев продолжали работу резчики по камню, - доносящееся издалека; пока еще робкое, звучание музыки - в зале настраивались инструменты. Музыканты переговаривались и порой громко смеялись, это она тоже слышала и могла с уверенностью сказать, что вечер обещает быть веселым. Внимая звукам жизни под горой, она мысленно бродила по Эред Луин, навещая в своём воображении все его уголки, представляя себе обитателей горы за их излюбленными занятиями для этого времени суток. Она знала Эред Луин как свои пять пальцев, и это было совершенно нетрудно. Но потом, совершенно неожиданно и необъяснимо, мечтательницу словно сильной волной вынесло за пределы горы. И там, уже на свободе открытого пространства, не запнувшись, не прервав полёт воображения, Дис постаралась представить себе, где сейчас может быть отряд Торина. Воспоминания пополам с фантазией вышли на первый план, услужливо подсовывая одни и те же картины: людские поселения с неприятно пахнущими грязными улицами, полутёмные трактиры, заполненные разным сбродом. Дис давным-давно бывала в таких местах, но превосходно помнила всё то, что в юности вызывало стойкое отвращение. Гораздо приятнее было представлять себе прозрачные перелески с молодой зеленью, где отряд мог остановиться на отдых; горы, ущелья, бескрайние равнины - всё, что когда-либо видели глаза Дис, собиралось перед её внутренним взором в единую картину. Шелест листьев, всхрапывание стреноженных лошадей, бульканье похлебки в котелке и треск хвороста в огне под ним, гортанные мужские возгласы, резкий всплеск воды и следующий за ним короткий вопль, сопровождаемый хохотом, тихие разговоры у костра, стук деревянных ложек о посуду - она словно была с ними и Дис начинало казаться, что она различает знакомые, родные сердцу, голоса и чувствует запах табака. Потом виделось совершенно непонятное. Горы. Камни. Пещеры. Гроза на перевале. Дис даже чудилась холодная влага, застывающая на лице под порывали пронизывающего ветра. Крики. Темнота. Падение. Мрак. Страх. Злоба - Дис чувствовала её и боялась. Все вертелось и крутилось вокруг, понять что-то было невозможно, увидеть и додумать - тем более. Потом её буквально вбросило в темное и холодное помещение без единого окна. Такие бывают в самом сердце любого гномьего города, внутри любой горы. Женщина оказалась посередине темного коридора, слабый свет сочился откуда-то над её головой, но источник света она так и не увидела. Протянув руки в стороны, Дис ощутила ладонями холодный камень, шершавый и пыльный. Поднеся руки ближе к лицу, она смогла увидеть, что они стали темно-серыми, словно выпачканными во вчерашней золе. Она пошла дальше, влекомая беззвучным зовом, и вскоре попала в небольшое продолговатое помещение, с рядами копий, секир и топоров, развешанных и расставленных вдоль обеих длинных стен, увидела многочисленные комплекты боевых доспехов, а потом вышла на свободное место. И обнаружила там Торина. Брат стоял к ней спиной и не заметил её появления. Полукругом возле него располагался целый арсенал оружия, а справа, на специальной подставке, черно-синий доспех и серебристо-черный шлем с черными вороньими крылами, на излет уходящими от висков к затылку. И он был совершенно раздет, Дис была уверена в этом, хотя постеснялась, будучи сестрой ему, опускаться взглядом ниже ямочек на пояснице. Но знакомые до мельчайших подробностей черно-синие узоры татуировок, которые нанесли ему на совершеннолетие, она видела как наяву. Торин плел себе косы - подняв руки над головой собирал густые пряди в особое, редкое плетение, убирая их от лица, и коса широкой полосой ложилась ему на спину, закрывая затылок, шею и верх спины. Дис не припоминала, чтобы Торин так убирал волосы. Кроме височных кос он, собственно, и не плел ничего, словно и не умел, обходясь простой прической. Впрочем, Дис вообще никогда не видела, чтобы кто-то так заплетал волосы, словно пряча их от дурного глаза, или словно прячась за переплетенными между собой косами, как за щитом. И другого она тоже не видела никогда. Специально обошла вокруг брата, чтобы удостовериться, что глаза ей не врут: обмакивая пальцы в широкую каменную плошку, Торин сосредоточенно наносил на тело темную краску. Как завороженная, Дис смотрела, как его широкие пальцы растягивают извилистые линии узоров по влажной от выступившего пота коже. Про это она знала. Помнила. Изучала когда-то девчонкой, в Эреборе ещё изучала. Древний заговор перед битвой. Родовые узоры воинских оберегов времен Дурина Великого, праотца всех гномов. Тысячи лет никто не пользовался ими, и уж тем более никто - на её памяти. Королевские обереги Эребора. Торин уверенно выводил их на своем теле, будто делал это всю свою жизнь. С каменным сосредоточенным лицом, едва выхваченным из мрака одинокой свечой. Его губы беззвучно шевелились, но голос звучал в ушах завороженной этим зрелищем сестры. Торин собирался на битву. Дис вздрогнула всем телом и проснулась. Не было учащенного сердцебиения, не было испарины, не было ни страха, ни удивления. Ничего из того, что сопровождало её предыдущие пробуждения. Дис села на кровати и перевела дух, всё еще находясь рядом с Торином. Прошло не больше десяти минут, как она заснула. Лина только что ушла. В Главном Зале начинался ужин. А где-то далеко Король гномов готовился выйти на смертельный бой. Дис не сомневалась, что за здоровье Торина и тех, кто пошел с ним, будет выпита не одна кружка доброго эля. Но после увиденного, это выглядело донельзя нелепым. В Эред Луин осталось много здоровых крепких гномов, но с Торином ушли только двенадцать. И теперь эти здоровые и крепкие мужчины будут пить за удачу Короля, в то время как Король и его двенадцать воинов идут на смерть. Дис со всего размаха ударила кулаком по поверхности постели. Трусы. Они просто трусы. Все до единого, за исключением калек и юношей. Не стоило поддаваться на дипломатические уловки Торина. И Балина. Не стоило. Нужно было сразу идти с ними, а не оставаться здесь. Дис теперь поняла, как ей нужно поступить. Что нужно было сделать с самого начала. Пойти с отрядом. Пойти с Королём. Пойти с братом. Пойти с сыновьями. Вырваться из хитрой ловушки государственных обязанностей. Она вышла из покоев стремительной, летящей походкой, на ходу собирая волосы в небрежную косу. В Главном Зале веселье было в самом разгаре. Музыканты даже не успели остановить свою игру, когда Наместница Короля ворвалась в ярко освещенное помещение. Музыка продолжала литься, и когда Дис, не особо церемонясь, ловко вспрыгнула сначала на лавку, немного толкнув Рыжего Нарви, а оттуда - на длинный дубовый стол, сплошь уставленный яствами. Кто-то тихо ахнул, неожиданно для себя осознав невероятное сходство Дис с братом, хотя это и так всегда было заметно. Но дело было не во внешности, не в горящих внутренним огнем и силой синих глазах, не в чуть более тонких, чем у Торина, чертах лица, не в заплетенных на висках тугих черных косах, спускающихся на грудь, хотя каждому гному было понятно, что плетение-то женское. Дис оглядела собравшихся здесь, особенно пристально - мужчин, стараясь поймать взгляд каждого. - Мы пируем здесь сегодня, мы поём здравицы, мы поднимаем кубки, - начала она негромко. - Мы слушаем музыку и греемся в тепле очагов. Нам тепло и мы в безопасности. Кто сделал нашу жизнь такой, какой она была раньше? Кто вернул нам покой и достаток, возможность снова быть мастерами? - Торин! - вырвалось у нескольких гномов. - Торин? - переспросила Дис. - А где же сейчас Торин? Где же король наш? Ей показалось или кто-то отвел глаза? Втянул голову в плечи? На самую малость, но она увидела. Дис нехорошо улыбнулась и прищурилась, вглядываясь в тех, кто так сделал. - Король наш сейчас где-то на другом конце мира. Малым войском смотрит в лицо смерти и неоткуда ждать ему подмоги. Если вы предпочитаете отсиживаться в тепле кузнечного горна, а не встать за его спиной, то я пойду за ним, к нему, найду, где бы он ни был, и встану рядом. В зале воцарилась тишина, никто не решался двинуться. Будто бы пригвожденные совестью к своим местам, гномы, казалось, даже перестали дышать, и тогда серебряный девичий голосок звоном своим, как острым клинком, рассек создавшееся напряжение: - Госпожа Дис, я пойду с вами!