Согрей мою душу, растопи мое сердце

                    Отроги Мглистых Гор из неясной дымки на горизонте с каждым пройденным шагом обретали четкость острых серых гребней, взрезающих серую плоть низко опустившегося неба. Словно стыдливая девица, застеснявшаяся чересчур пристального внимания, небесное светило уже несколько дней не являло свой ясный лик земле, скрываясь за плотными покровами облаков, грозивших пролиться совсем не весенним дождем. Привычных к мраку подземелий гномов перемена погоды оставила равнодушными, но Рейневен быстро заскучала по солнцу, которое минувшей зимой и так не баловало ни теплом, ни светом.       Проторенные дороги и обжитые земли постепенно оставались позади. Порой приходилось вести лошадей в поводу, тщательно следя за тем, куда наступают их копыта — склоны оврагов могли самым неожиданным образом начать осыпаться, увлекая за собой вниз все, что можно. Несколько раз путники едва не забредали в топи — с виду выглядящие совершенно безобидно, участки серо-зеленой равнины вдруг оказывались болотом. Вообще же, теперь приходилось постоянно быть настороже, и не только по причине бездорожья. Стоило путешественникам сойти с Восточного тракта, так постоянно стали встречаться брошенные орочьи стоянки, загаженные нечистотами, смердящие разлагающимися остатками пищи и трупами орков, не имеющих милосердия даже к своим соплеменникам и убивающих друг друга не задумываясь. Судя по следам, это был далеко не один отряд, и все они следовали в сторону зловещих крепостей, многие годы назад служивших оплотом силам Темного Властелина. Такая тенденция не могла не вызвать тревоги. Торин мрачнел с каждым пройденным стойбищем, Двалин с еще большим остервенением точил топоры и не давал никому продыха во время тренировочных поединков, а Балин, сдвинув белоснежные брови, нет-нет да поглядывал на Дубощита, чей угрюмый и немного отрешенный вид подсказывал старому гному, что думы молодого короля отягчены тяжелыми воспоминаниями. Рейневен жалела, что с отрядом нет Гэндальфа, уж он-то бы понял, что к чему. По словам Балина, волшебник намеревался нагнать их ещё до достижения границ Рудаура, и оставалось надеяться, что до этого момента ничего серьезного не произойдёт.       К концу третьего дня пути по бездорожью гномы выехали к небольшой долине, скрытой от степи грядой высоких холмов. Сердце Рейневен с самого утра то пускалось в бешеный перестук, то сжималось, уходя в пятки. И когда крепконогая кобылка вслед за гнедым Торина вывезла её на вершину самого высокого холма перед спуском в долину, она уже знала, куда привела их дорога, но вместо небольшой и некогда оживленной деревни перед путниками раскинулось пепелище, поросшее бурьяном. Часть домов была полностью разрушена, и к небу тянулись обгорелые покосившиеся дымоходы, выраставшие прямиком из густой и высокой травы. Те дома, что уцелели при пожаре и лишь немного разрушились от времени, встречали спускающихся в долину гостей пустыми глазницами окон, сорванными с петель ставнями, раскачивающимися на ветру с заунывным скрипом, и темными проёмами на месте выломанных дверей, взывающими о помощи в немом крике. Гномы угрюмо глядели по сторонам, никто не проронил ни слова. Горечь минувшей беды никуда не делась, все годы после произошедшей трагедии витая в воздухе, не находя никого, кто бы прочувствовал её глубину, до этого дня.       Рейневен видела многое с тех пор, как начала странствовать, но сейчас ехала ни жива, ни мертва, кусая побелевшие губы. Рада бы и не смотреть, не видеть, но сила воли упрямствовала ей назло, не желая подчиняться, и глаза поневоле созерцали печальную картину запустения. Пятнадцать лет назад здесь была оживленная деревня, но что случилось с жителями? Чья-то неосторожность погубила её или злая рука захватчика? Посчастливилось ли кому-то уцелеть или погибли все до одного? Было много вопросов, но узнать ответ на любой из них было страшно.       Она знала людей, которые жили здесь. Знала слишком хорошо, чтобы не горевать о них сейчас. В горле встал комок, Рейневен поспешно отвернулась, пригибаясь к конской упряжи, будто бы распутывает узелок в лентах. Торин и Двалин первыми выехали на делившую поселок и долину надвое хорошо утрамбованную, но ныне заросшую низкой степной растительностью полосу земли, когда-то бывшую главной улицей уничтоженного поселения. Она серо-зеленой лентой простиралась за пределы поселка, пересекалась с узкой речушкой и убегала вдаль, в конце концов теряясь среди бело-черных стволов березовой рощи. — Переночуем здесь. Выберете место поудобнее, — распорядился Торин и, пришпорив гнедого, отправился в направлении рощи.       Двалин поехал за ним. Выражение лица воина было угрюмым, его, как и всех, не миновала тень печали, надежно обосновавшейся в этом месте. Не рискнув воспользоваться стареньким мостиком, мужчины пересекли речку вброд и вскоре силуэты всадников слились с пестрыми стволами берез.       Рейневен спешилась, но расставаться со своей светлогривой подругой не торопилась. Девушка медленно поглаживала немного взмокшую крепкую шею, зарывалась пальцами в спутавшиеся пряди гривы, отвлеченно думая о том, что пора её расчесать. Рядом с лошадью, ожидавшей водопоя и свежей травки, ей было спокойнее. Рейневен не боялась покойников, не верила в существование призраков, но сейчас совершенно четко ощущала направленные на неё взгляды.       Она быстро посмотрела по сторонам, надеясь найти любопытного среди попутчиков, но гномы были слишком заняты размещением на ночлег и приготовлением пищи, чтобы ни с того, ни с сего начать проявлять к ней интерес. Других живых существ, за исключением свивших гнезда в руинах малиновок, да снующих от реки стрекоз, вспарывающих воздух сине-голубыми росчерками прозрачных крыльев, в поле зрения не наблюдалось, сколько она ни оглядывалась и ни всматривалась в каждую тень возле кустов или развалин. Было ужасно неприятно, а тут еще и голоса прибавились, словно волной накатившись на свою случайную жертву. Рейневен крепко зажмурилась, когда монотонный гул рассыпался на множество голосов — мужских, женских, детских, звучавших совсем рядом и одновременно очень далеко, так, что невозможно было разобрать ни слова. Эти звуки вызывали глухую безотчетную тоску, от которой захотелось взвыть волком, но так же и необъяснимое желание слушать их до бесконечности. — Рейневен! — окликнувший её мужской голос оборвал все одним махом.       Застонав сквозь стиснутые до боли зубы, Рейневен тряхнула головой и открыла глаза. Солнечный свет ослепил её, а потом из белого пятна выступило лицо Фили, встревоженное и участливое, и золотая грива молодого гнома светлым пламенем горела в полуденных лучах. Одурманенная происходящим с ней, девушка не сразу сообразила, что солнце впервые за несколько дней вышло из-за облаков. — Ты чего такая бледная? Тебе плохо? — Не знаю. Наверное, — к горлу подкатила тошнота. — Дай воды.       Фили быстро снял с пояса фляжку и протянул ей, заботливо открыв крышечку. Вместо воды во фляжке оказалась крепкая гномья наливка. От неожиданности Рейневен едва не задохнулась. Откашлявшись и утерев слезы, она, как ни странно, почувствовала себя лучше. Фили едва заметно улыбался, о чем говорили чуть приподнявшиеся вверх тонкие косички на усах. — Полегчало? — с искренней заботой полюбопытствовал гном. Если б вопрос был задан другим тоном, то девушка его бы убила. — Я ж воды просила, — процедила сквозь зубы Рейневен, стараясь не испепелить королевского племянника взглядом.       Огня, как ей казалось, в ней было теперь хоть отбавляй. После наливки нутро жгло зверски, но это как раз и пошло на пользу, прогнав оцепенение, которое возникло, когда отряд спустился в долину. Расседлав и стреножив лошадку, Рейневен пустила её попастись и отправилась поискать себе место для ночлега, хотя на ночь у нее были совершенно другие планы. Как бы она ни старалась сдерживать свои порывы, голова сама по себе поворачивалась в сторону рощицы на краю долины, а глаза упрямо старались высмотреть среди молодых деревьев то, что она пока не готова была видеть.       Лагерем встали на бывшем птичьем дворе за самым большим домом деревни. Вернее за тем, что от него осталось. Огонь почему-то не добрался до хозяйственных построек, но время сделало своё дело. Большой ровный двор зарос нежной травкой, а уцелевшие стены курятников и крольчатников создавали чувство защищенности. Гномы быстро выбрали себе места и с воодушевлением приступили к разжиганию костра. Рейневен решила пройтись до реки, чтобы умыться, и заодно проверить, сохранился ли еще родник со вкусной ледяной водой. Бильбо, притихший и настороженный с момента спуска в долину, увязался за ней, предварительно отыскав устраивающее его по всем параметрам место для ночлега и оставив там свои вещи. Хоббит осторожно перешагивал через разросшиеся пучки лопухов и подорожников, чтобы не напороться на раскиданную повсюду колотую глиняную утварь и проржавевшие инструменты, а когда выбрался на дорожку, то Рейневен уже ушла далеко. Хоббиту пришлось остаться без поддержки, все были слишком заняты, чтобы сопровождать его в осмотре разоренной деревни. Бледный и немного растерянный, Бильбо медленно побрел по заросшей сорняком улице, однако хоббичье любопытство вскоре взяло вверх, и Бильбо осмелился подходить и заглядывать внутрь чудом уцелевших домов.       Нори и Бофур так же отправились исследовать пепелища — не одной Рейневен было интересно, что же стало с деревней. Но первую страшную находку сделал Бильбо. Когда раздался испуганный вскрик хоббита, оборвавшийся тишиной, к нему ринулись не только разведчики, но и те гномы, которые оказались поблизости. Столкнувшись в покосившихся сенях жилища, в котором скрылся Бильбо, гномы и девушка едва не сбили того с ног. Хоббит замер в центре небольшой комнаты с полуразрушенной печкой у одной из стен. За многие годы крыша дома превратилась в труху и смена времен года плавно уничтожала строение. Полы кое-где прогнили и провалились, выпуская на волю побеги сорных растений, да и те доски, что до сих пор сохраняли внешнюю целостность, не внушали доверия. Рассохшаяся переломанная мебель в беспорядке валялась вперемешку с битой посудой, полуистлевшие занавески на окнах жалобно трепетали на сквозняке. Но не это заставило хоббита стоять, не шевелясь и не дыша, а выбеленные ветрами, дождями и снегом человеческие черепа и кости, беспорядочно раскиданные по полу, среди которых можно было заметить обычные орудия труда, ставшие на время оружием — двое вил, топор и большой тесак для рубки мяса.       Рейневен насчитала пятерых — троих взрослых и двух детей, если судить по размеру костей. Сердце сжалось, девушка до боли прикусила губу, подавив едва не сорвавшийся горестный возглас. Восемнадцать лет назад в этот дом привел её подругу детства молодой муж после веселой свадьбы, на которой отплясывала вся деревня. Опасаясь чем-то выдать свои чувства, Рейневен поспешила выйти на двор, но в сенях столкнулась с Кили, который последним прибежал на тревожный вскрик Бильбо. — Ты словно призрака увидела, — сказал Кили, не подозревая, насколько его слова близки к истине. — Почти что, — сказала девушка, не поднимая глаз. — Там семья. Они погибли, давно. Нужно похоронить их останки. Кили непонимающе уставился сначала на Рейневен, а потом на Нори, который вышел следом за ней. — Иди-ка сюда, Кили, — негромко молвил рыжеволосый гном, положив руку на плечо парню. — Поможешь. Следом за Кили на двор влетели Торин и Двалин, услышавшие вопль Бильбо издалека. — Что случилось? Почему кричал хоббит? — спросил Торин, не замедляя широкого шага и не оборачиваясь. Перешагивая через заросшие травой обломки утвари и досок, гном скрылся в полуразвалившихся сенях. Двалин отправился за ним, отодвинув Рейневен с дороги, словно предмет мебели.       Девушка хотела уже сказать им о печальной находке, но, обернувшись, вместо гнома, так и оставшегося на пороге из-за того, что Торин заслонил собой весь дверной проём, увидела рыжеволосую молодую женщину в перепачканном кровью платье, с мертвенно-бледным и заплаканным лицом. Она с молчаливым укором смотрела на Рейневен, теребя в пальцах край передника. — Мэг? — пробормотала Рейневен, отдавая себе отчет в том, что, видимо, сходит с ума. Или перед ней действительно призрак.       Покойница лишь печально покачала головой, подобрала юбки и повернулась, чтобы вернуться в дом, не ставший для неё крепостью при жизни. Рейневен судорожно выдохнула, моргнула и видение исчезло. Оказавшихся в сей же момент на её месте Двалина и Кили девушка едва не встретила широкой улыбкой, мало приличествующей ситуации.       Двалину было достаточно и полминуты, чтобы разобраться, в чем дело. Стоять и рассматривать человеческие останки, чем и занимались до сих пор Бильбо с Нори и Бофуром, было не для него. За полторы сотни лет после падения Эребора он насмотрелся на многое, хоронил и гномов, и людей, взрослых и детей, пережил трагедий с лихвой и поневоле начал относиться к ним не то, чтобы равнодушно, но принимая, как неотвратимую часть жизни в опасное и суровое время. И пока Торин осматривал дом внутри, Двалин решил постоять снаружи и оглядеться. Девчонка-следопыт, бледная как мел, пялилась точно туда, где он стоял, но вот его явно не видела. Двалин неслышно хмыкнул, дернув уголком рта. Он наблюдал за ней изо дня в день и как будто бы даже привык к её присутствию, но сегодня она с утра была какой-то странной, беспокойной что ли. Или излишне спокойной? А уж когда вошли в деревню, то Двалин почти уверился в том, что она что-то скрывает. И при этом нервничает. Так обычно ведут себя те, кто замыслил недоброе. Уж Двалин-то мог считать себя разбирающимся в таких вещах. Не продала ли она их? Неожиданно вспомнилась встреча в том городке, где Глоин так удачно пристроил лошадей. Тот парень знал девчонку, и она тоже его знала, а уж парень-то был на редкость неприятным. Конечно, она была рада от него избавиться, даже поблагодарила, но вот неизвестно, что произошло между ними до вмешательства Двалина. Всякое случается, может действительно сговорились они о чем-то. Двалин решил пока не делиться ни с кем своими подозрениями. Даже с Торином. Особенно с Торином. Нечего зазря его беспокоить, и так весь извелся, а теперь еще орочьи следы каждый день, скоро вообще спать перестанет. Двалин понаблюдает за ней сам, тихо и незаметно. И может потом Торин поймет, что не место человеческой женщине среди них.       Король как раз вышел наружу, исподлобья оглядел тех, кто собрался во дворе, и спустился по ступенькам, прогнувшимся и угрожающе заскрипевшим под его весом, но с честью выдержавшим испытание тяжелым гномом. — Осмотрите всё здесь. Каждый дом, каждое пепелище. Похороните останки. Выясните, что случилось, — распорядился Торин. — Двалин, ты займись этой стороной. Фили, Глоин, проверьте дома в той части.       Кили, явно не желающий даже лишнюю секунду находиться в обществе чьих-то останков, торопливо поспешил за дядей, однако неприятных обязанностей юноше избежать не удалось. Находка Бильбо оказалась далеко не единственной.       В каждом хоть немного уцелевшем доме гномы находили человеческие останки. Люди погибали целыми семьями. Но с пепелищами было сложнее. Огонь практически полностью уничтожал кости, да и под открытым небом они истлевали намного быстрее. К вечеру всё, что было найдено, бережно отнесли на окраину и захоронили в братской могиле. Причина гибели деревни недолго оставалась загадкой. И если к человеческим останкам гномы отнеслись с уважением, то кости нескольких орков были брезгливо сброшены за отхожим местом. События дня заставили многих по-другому отнестись к ночевке в этом месте, показавшемся столь удобным и покойным. Хотя в целом гномы не особо-то и мучились угрызениями совести, в первую очередь заботясь о комфорте живых. Лишь лицо Бильбо выражало горячее желание оказаться сейчас за много миль отсюда, но, собрав воедино всё мужество, хоббит старательно делал вид, что всего лишь скорбит по невинным жертвам свершившейся здесь бойни. По словам Рейневен событие имело место не меньше десяти лет назад. Всё указывало на то, что про существование деревни попросту забыли, иначе как было объяснить то, что останки жителей столько лет оставались без погребения. Иное развитие событий было совершенно неприемлемо для подгорного народа, чтущего память своих усопших. А что до орков, так тем было попросту незачем возвращаться туда, где уже некого убивать и нечего грабить.       Торин, как повелось, после ужина скрылся за пределами освещенного костром круга. Ещё днем король выбрал для себя местечко в укромном уголке за поленницей, где можно было удобно привалиться спиной к доскам, да и видеть всех, кто проведет вечер у костра. Гномы давно привыкли, что на привалах их предводитель предпочитает одиночество, и старались не беспокоить его без повода. После наполненного тягостными событиями дня Рейневен понимала его как никто другой, но её саму, алчущую уединения, в покое не оставили. Потоптавшись в отдалении, Бильбо вернулся на выбранное им днём место и поначалу долго молчал, вертя в руках остывшую трубку. — Ты же это имела ввиду, когда уверяла меня в том, что любая женщина может сражаться, да? — наконец молвил он, украдкой посматривая на следопыта. Рейневен услышала вопрос сразу, но хоббиту пришлось подождать, прежде чем она даже пошевелилась. Что было на ужин, и как она это съела, Рейневен совершенно не заметила, лишь пустая миска в её руках говорила о том, что она все же ужинала. У неё из головы не шли образы тех, кто знал её ребенком и юной девушкой, а сегодня нашел последнее пристанище в общей могиле. Она пропускала через себя страх и боль, которые пришлось вынести перед смертью этим несчастным, и совершенно не замечала, как начинают дрожать губы, а глаза наполняются слезами. — Да, Бильбо, я говорила именно об этом, — наконец совладала с собой Рейневен. — Ты теперь понимаешь, что я имела в виду? — Понимаю. И, наверное, предпочел бы, чтобы твои слова не оказались подкрепленными столь ужасным примером, — Бильбо продолжал рассматривать попутчицу, теперь смелее, заметив, что его пристальное и, может, нескромное внимание её совершенно не задевает.       Блики весело разгоревшегося костра играли на лице девушки, золотистой полоской вычерчивая её профиль на фоне темнеющих позади кустарников, язычки пламени отражались в темных глазах, а дорожки, оставленные слезинками, блестели в полумраке, выдавая её состояние. Распущенные волосы, черным покрывалом укутывавшие плечи Рейневен, совершенно меняли её привычный облик. Хоббит отстраненно подумал, что, наверное, её даже можно назвать красивой, особенно если одеть по-женски, но тут же сам устыдился этих мыслей, совершенно несоответствующих тягостному осадку в душе. — Поверь, я бы тоже этого хотела, — медленно проговорила она, думая совершенно о другом.       Её душа рвалась отсюда, птицей взмывая в небо над костром, и устремляясь вдаль, за рощу, где давно обосновались её думы, её душа, её сердце. Она не могла думать ни о чем другом, как скорее бы оказаться там, и желать ничего другого, кроме как скорейшего наступления ночи, чтобы, покинув спящий лагерь, отправиться туда, не привлекая ничьего внимания. — Послушай, я не буду никому говорить, но мне показалось, что ты знала тех, кто тут жил, — робко предположил Бильбо, внимательно следя за реакцией собеседницы. Эта мысль не давала ему покоя весь день, начиная с того момента, когда он вышел из дома, где были найдены первые останки, и увидел, в каком состоянии находится девушка. А еще заметил, как тщательно она пытается держать себя в руках и ничем не выдать волнения и переживаний. Рейневен выдохнула и опустила голову на грудь, чтобы волосы занавесью скрыли лицо со следами её слабости. С виду простоватый и бесхитростный, хоббит оказался очень наблюдательным и проницательным, она недооценила его. Что ж, вперед наука. — Я когда-то была в этой деревне. Давно, еще девчонкой. Но даже если бы я не знала этих людей вовсе, разве это смогло бы сделать моё сожаление по поводу их гибели слабее? Я многое повидала, Бильбо, и такие разоренные поселения с перерезанными жителями тоже.       Бильбо стало не по себе, когда Рейневен обернулась к нему, отрешенная и далекая. Он и не думал, что у девушки могут быть такие холодные и жесткие глаза, будто бы ей совершенно чужды любые чувства. А может быть, тут же поспешно успокоил себя хоббит, она просто не позволяет им вырваться наружу. Будет проще думать так, иначе он окончательно почувствует себя здесь чужим лишь потому, что кажется себе единственным в отряде, кто способен на переживания. А когда Рейневен, прихватив с общего блюда пару кусочков лепешки, вернулась на свое место, то Бильбо совершенно неожиданно понял, что не только он наблюдает за девушкой.       Сквозь ночной мрак, сгустившийся за пределами освещенной костром зоны, Бильбо едва угадывал темный силуэт у стены, но потом пригляделся и смог различить матовый проблеск шестигранных пластин панциря и глубокое мерцание камней, вправленных в украшенную резьбой и рунами рукоять массивного меча, прислоненного к доскам. Мифриловые зажимы на косах таинственно блеснули во мраке, меховой ворот плаща окутал широкие плечи, а глаза короля, светлые и блестящие, напрочь лишились привычного холодного выражения. Бильбо мог бы поклясться, что Торин улыбается, но присматриваться дольше не рискнул, боясь быть обнаруженным. Торопливо буркнув под нос пожелания спокойной ночи, Бильбо схватил своё одеяло, укутался в него и свернулся калачиком на своей подстилке, размышляя о том, что иногда те, кто постоянно рядом, могут быть совершенно не похожи на самих себя.       Торин выдохнул последнее колечко дыма и проводил взглядом расплывающийся в ночи серый контур. Вытряхнув пепел на траву, он убрал трубку во внутренний карман одежды. Усталость брала своё, гном едва успел подавить рвущийся на волю зевок и потянулся, разминая конечности. Просидел он, полностью уйдя в воспоминания, как оказалось, недолго. Половина отряда всё ещё оставалась у костра, занимаясь своими делами. Похоже, никого уже не волновало, что они раскинули стоянку практически на погосте. Торин знал, как со временем постепенно притупляется острота восприятия, вот даже ему стало спокойней к ночи, а душившая его последние дни давняя лютая ненависть свернулась в тугой комочек и до поры затаилась в глубинах сознания. Торин понимал, что ему уже никуда не деться, не избавиться ни от извечной ненависти к орочьему племени, ни от тяжелых воспоминаний, породивших её. Но когда они все же отходили на второй план, пусть и на короткое время, король гномов вспоминал, что такое умиротворение и спокойствие. От костра волнами исходило тепло, негромкий разговор сидящих поближе гномов постепенно нагонял сон. Торин поерзал, устраиваясь поудобнее под стеной и поплотнее заворачиваясь в меховой плащ, но чья-то тень на мгновение заслонила свет, и он мгновенно открыл глаза. Хоббит прошмыгнул на своё место, но вел себя как-то странно, будто бы опасаясь нарушить чей-то покой. Торин выпрямился и вгляделся в тени вдоль стены, у которой остановился Бильбо, и, обнаружив, что они скрывают Рейневен, уже не остался равнодушным, продолжив наблюдать. О чем говорили следопыт и хоббит он не слышал, но ему это было и не нужно. Хватало просто смотреть. Смотреть на неё и читать её боль. За годы странствий по людским селеньям Торин привык к тому, что люди нечасто сопереживают друг другу, в отличие от гномов. Что лишь общая беда делает их единым целым, а вот в мирное время зависть, подлость и обман являются постоянными и неизменными спутниками человеческого бытия. Дунадейн удивляла его с самого первого дня. Удивляла своей неженской профессией, удивляла тем, что при этом оставалась женщиной, удивляла своей колкостью, удивляла своей мягкостью, удивляла и жесткостью, а теперь удивила и состраданием. На ней лица не было весь день, хотя вряд ли раньше она не видела подобного. Торин заметил, как блестит от слез её лицо, и почувствовал, что ей не хочется, чтобы кто-то это заметил. И даже на расстоянии ощутил, как девушка внутренне ощетинилась, как-будто бы хоббит спросил её о чем-то слишком личном, чего она не желала ни с кем обсуждать. Торин хмыкнул, когда Бильбо шарахнулся от неё, как от огня, и поскорее улегся спать. И тогда Торин с некоторой долей насмешки над самим собой понял, что пропадает, медленно и верно. И что вряд ли может случиться что-то, что заставит его перестать думать о ней по-другому. И отныне самая главная проблема была в том, что ему с этим делать.       Девушка, покинув полумрак своего места, потянулась к большой миске, куда сложили пожаренное мясо и ломти лепешки. Торин за какие-то мгновения, пока она находилась на свету, успел разглядеть ею всю, безотчетно полюбоваться плавностью движений, очертаниями крепкого, но женственного тела, как обычно едва угадывающимися под плотной и скромной одеждой, отметить, как красиво блестят её распущенные волосы, каким нежным становится её лицо в янтарном свете костра.       Торин так и не понял, откуда взялось столько этого теплого янтарного света. Теперь он заполнял всё пространство вокруг него, но почему-то вместо развалин и покосившихся заборов, низко склонившихся вишен, осыпанных несозревшими ягодами, гном видел прямые высокие, уходящие чуть ли не в самое небо, стены и стройные колонны из серого камня. Дрожащий свет теперь исходил не от костра, а от множества факелов, воткнутых в держатели на стенах, а теплое свечение излучали тысячи золотых монет, рассыпанных под ногами. Торин шагнул вперед, золото хрустнуло и с мелодичным перезвоном ручейками растеклось в стороны. Дыхание перехватило. Торину не составило труда узнать это место. Он находился в сокровищнице Эребора, но былого порядка, какой поддерживался здесь во времена правления Трора, больше не было. Осторожно шагая вперед, Торин напряженно оглядывался, но сокровищница была пуста. И лишь когда он дошел до середины, чья-то тень мелькнула за одной из колонн, заставив его бегом броситься туда. Он резко остановился, когда увидел за одной из колонн Рейневен. Девушка, облаченная в странное темно-серое одеяние до пола, склонилась над раскрытым сундуком, одной рукой поддерживая спадающие вперед волосы. Подойдя ближе, Торин увидел в нем драгоценности, принадлежавшие его матери. Бриллианты и сапфиры, топазы, рубины и изумруды, переливаясь в свете факелов, бросали на лицо девушки множество бликов, а её светло-серые глаза были широко распахнуты в немом восторге. — Какая тонкая работа! — восхищенно проговорила она, взяв в руки одно из украшений. — Они как живые!       Торин мельком взглянул на него. Не узнать собственную работу он не мог. Нежно-голубые топазы и серые хризобериллы в оправе из тонких нитей мифрила. Безупречная работа, как сказал его учитель в ювелирной мастерской. Торин помнил, сколько лет он придумывал это плетение, как тщательно вырисовывал эти плавные линии, как придирчиво выбирал камни. Его матушка только один раз успела надеть это ожерелье. Оно так и осталось в сожженном и уничтоженном драконом Эреборе вместе с ней.       Гном немного резким движение забрал украшение из рук девушки. Рейневен удивленно вскинула на него серые глаза, в точности повторяющие цвет камней, но, в отличие от них, живые и полные эмоций, захлестнувших Торина целиком. — Это всего лишь камень. В нем нет жизни и он не в силах ни сохранить её, ни вернуть тех, кто ушел, — Торин шагнул вперед и надел ожерелье на девушку, совершенно не ожидавшую от него такого поступка.       Шелк распущенных волос обжег его привычные к жару и холоду руки, Торин торопливо отдернул их и сделал шаг назад, испугавшись собственного порыва. Пол под ногами дрогнул, совершенно незначительно, но он почувствовал это. Что-то побеспокоило Гору.       Рейневен нерешительно провела кончиками пальцев по камням и тонкому плетению, в которое они были искусно заключены. Торин, будто бы вспомнив о чем-то, быстро склонился над сундуком, выискав там диадему с теми же камнями. — Это подойдет, — протянул он ей и его, но сам остался на месте. — Возьми, если тебе нравится. — Не стоит, мне не нужно. Я не заслужила, — замотала головой девушка. — Они твои, — он плавно оттолкнул её руку, в которой она держала диадему.       Пол дрогнул, и на этот раз они оба почувствовали толчок. Сверху посыпалась пыль, колонны завибрировали и непонятный гул, нарастающий с каждым ударом сердца, заставил их переглянуться. Очередной толчок повалил обоих на пол, рядом со звоном рассыпалась горка из сложенных кубков и чаш, сосуды раскатились по золотому покрывалу из монет. Торин почувствовал, как все вокруг затряслось, он даже на ноги встать не смог, они его не слушались вовсе. Девушка так же безуспешно боролась с тряской, распластавшись на расползающейся от толчков куче монет. Свет факелов стал гаснуть, один за другим они выпадали из своих креплений на стенах и затухали, утонув в золоте. Оставшиеся на стенах светильники дрожали и чадили, пламя прыгало, и у Торина закружилась голова от мелькания света и расползающейся по помещению черноты. Он сделал усилие и почти дотянулся до девушки, понимая, что нужно во что бы то ни стало поймать её. Он гном, он родился в горе и сможет уцелеть, в отличие от неё. Тряска усилилась, но у него все же получилось встать на колени, Торин почти дотянулся рукой до Рейневен, когда яркая вспышка и волна жара, накатившая на них, отбросила его назад, ослепив и обездвижив… — Торин! Торин, проснись! — орал кто-то и немилосердно тряс, жестко, до боли вцепившись ему в плечи даже сквозь панцирь.       Дубощит дернулся вперед всем телом, хрипло выдохнув, как от резкой боли, но те же сильные руки удержали его на месте. — Торин, проснись же! — рыкнул в ухо Двалин, и гномий король наконец открыл глаза, совершенно не соображая, где находится, мокрый от пота и позорно дрожащий в руках боевого товарища. — Дракон. Двалин, дракон, — прохрипел Торин, едва ворочая языком в пересохшем рту. — Где Рейневен?       Вместо сотрясающейся и погружающейся во тьму сокровищницы вокруг него были руины сельского дома и склонившиеся над лагерем вишневые деревца. Хватая ртом воздух, Торин вырвался из хватки Двалина и сел, обхватив ладонями голову.       Двалин обеспокоенно глядел на него. Сколько таких мучительных пробуждений он наблюдал — не счесть, и наверняка не видел не меньше. Со вздохом он покачал головой и нехотя процедил сквозь зубы: — Вот о ней-то я и хотел поговорить. Пойдем, сам увидишь, — Двалин подхватил с земли секиру Торина и шагнул в ночь.       Облегчение от того, что только что случившийся кошмар был всего лишь сном, быстро угасло. Тревога Двалина быстро передалась Торину, но почему-то, проходя по темной роще следом за ним, он чувствовал какую-то нездоровую злость в тоне и словах друга.