Согрей мою душу, растопи мое сердце

                    Небо было серым и низким, похожим на стену, выкрашенную чьей-то неумелой неуверенной рукой — то и дело густые темные мазки перемежались с белёсыми, полупрозрачными; Рейневен запрокинула голову, надеясь увидеть малейший проблеск солнечного света, но небо давило и угнетало, вселяя в сердце безысходность, а потом и вовсе бросило ей в лицо пригоршню крупных холодных снежинок. Нестерпимо захотелось вытереть от них лицо, и когда она сделала это рукавом одежды, то увидела, что она стала выпачканной черным, будто вместо чистого снега с неба падали хлопья пепла.       А ведь так оно и было. С неба, перемешиваясь со снегом в ветреной пляске, летели крупные хлопья серо-черного пепла, будто бы где-то за пеленой облаков бушевал пожар. Всюду, куда только достигал взгляд, простиралась пустая безжизненная равнина всё того же безрадостного серого цвета, и только линия горизонта делила этот серый цвет на два оттенка, более светлый и более темный — небо и землю. Она пошла вперед. Непривычная тяжелая одежда, плотные складки длинной юбки то и дело опутывали ноги и замедляли ход. Чем дольше она шла, тем жиже становилось под ногами, сапоги с неприятным чавканьем покидали густую вязкую грязь.       Этих зловещих черных птиц она уже видела не раз, и они опять кружат над головой, горестно крича, словно вестники смерти. Птицы витками снижались к ней и, едва не задевая голову, взмывали вверх. Хотелось поднять руки и прогнать их, затопать и закричать, чтобы мерзавки убрались подальше, но вдруг оказалось, что руки заняты. Она прижимала к груди небольшой, но тяжелый сверток, завернутый в синюю плотную ткань, и неожиданно стало ясно, что отвратительные пернатые жаждут добраться до этой ноши, и допустить это было нельзя.       Черный вихрь заставил её пригнуться и зажмуриться. А когда девушка вновь открыла глаза, то уже находилась внутри темного помещения, пустого и холодного. Эхо собственных шагов заставляло её вздрагивать, темнота была осязаемо густой, ледяной холод пронизывал тело до костей. Непонятно, почему она могла видеть в этой темноте и знала, куда нужно идти. Когда в стене появилась дверь, Рейневен незамедлительно толкнула её, смело шагая в открывшийся проем. Она оказалась на огромном поле, где кипела жестокая кровопролитная сеча. Множество людей сражались здесь с орками, а потом Рейневен увидела гномов и эльфов. Бесчестная и страшная то была битва. Каждый убивал того, кто оказывался рядом, не разбираясь, какой расе он принадлежит, из своего он войска или чужого. Крики ужаса и боевые кличи смешались воедино, кровь проливалась рекой, смешиваясь на грязной земле в единый густой поток. Рейневен повернула назад, желая укрыться за дверью, но за её спиной простиралось все то же поле битвы. Присутствие девушки обнаружили несколько орков и незамедлительно кинулись на неё с измазанными кровью ятаганами над головой. У неё не было при себе даже ножа, защищаться было нечем. Рейневен зажмурилась перед лицом смерти, но в последний момент заметила тень, вставшую между ней и неприятелем. Это оказалась женщина, безоружная и хрупкая. Резкий ветер трепал её распущенные волосы и одежду, женщина неподвижно стояла спиной к Рейневен, но той и не нужно было видеть её лица, чтобы узнать. — Мама! — выкрикнула Рейневен и проснулась.       Рядом сидел на корточках Балин и ласково тряс её за плечо. Черные, словно переспелые вишни, глаза гнома улыбались, собирая в уголках сеть лукавых морщинок, крючковатый мясистый нос еще сильнее навис над растянувшимися в сочувственной улыбке губами. — Ты кричала, девочка, — мягко проговорил Балин. — Вот, взял на себя смелость разбудить тебя.       Рейневен спрятала лицо в ладонях. Сообразить, где она находится, оказалось нелегко. Сон был настолько явственным, что она всё еще слышала, пусть и приглушенно, звуки битвы и злобное карканье над головой, руки помнили тяжесть ноши, а тело — могильный холод каменного подземелья. На душе было тяжело и гадко, как и всегда, когда ей это снилось. Раньше Рейневен и не думала придавать какое-то значение снам, но сейчас была уверена, что в видениях, начавших недавно посещать её, скрывается какой-то смысл. Она считала, что какой-нибудь волшебник вроде Гэндальфа смог бы разгадать эти сны, но Гэндальфа тут не было, и когда он вернется тоже было неизвестно, поэтому девушка не без надежды взглянула на Балина. — Мне мама приснилась, — немного извиняющимся тоном объяснила она, отводя взгляд. Балин смотрел на нее мягко и внимательно, то ли с сочувствием, то ли с укором, и девушка устыдилась: — Я тебя разбудила, да? — Ни в коем разе, милая, я даже еще не ложился. Бессонница, знаешь ли, не очень приятная штука, — успокоил её старый гном. — Идем-ка, выпьем чаю. Мне кажется, тебе нужно согреться и прийти в себя. Дори как раз заварил ромашку. Помогает при дурных снах, хочу тебе сказать.       Седобородый гном говорил мягко и вкрадчиво, его внимательный взгляд и обходительные манеры, с которыми он проводил зябко кутавшуюся в плащ девушку к небольшому костерку, вернули ей душевное равновесие гораздо быстрее обещанного чая. — Балин, ты в снах что-нибудь понимаешь? — осторожно полюбопытствовала она. — В снах? — переспросил Балин, на мгновение задумался и пожал плечами. — Вряд ли из меня выйдет хороший толкователь снов, если ты, конечно, об этом, милая. Я всего лишь книжный зануда и старый вояка, и не гожусь на роль мудреца и провидца. Гэндальф вернется — вот у него и спросишь.       Оказалось, еще шло первое дежурство этой ночи, и Фили с Кили, сидя спина к спине в маленьком укрытии, образованном в подножии скалы ветрами и дождями, занимались своими делами, иногда перебрасываясь короткими фразами и посмеиваясь над собственными шутками. Фили с задумчивым видом покуривал трубку, рассеянным взглядом провожая каждое колечко дыма, покидающее их уютное укрытие, а Кили сосредоточенно перебирал колчан со стрелами и правил тетиву, смазывая её жиром. Похож он был при этом на школяра, старательно выводящего на бумаге уроки, от усердия даже кончик языка высунул. По темному небу полыхнула зарница, за ней еще одна и еще — где-то далеко гремела гроза. Судя по направлению ветра, были все шансы, что она заденет лагерь в течение ночи. Тяжелые тучи клубились на востоке, вспарываемые острыми росчерками молний. Едва различимой серой полосой, соединяющей на горизонте небо и землю, угадывался щедрый летний ливень, поливающий истосковавшуюся о влаге землю где-то в предгорьях Мглистых гор. Гулкие раскаты грома то и дело пробивались через расстояние, разделяющее спящий лагерь от разгулявшейся стихии. С невидимой отсюда поляны доносилось фырканье стреноженных лошадок. Животные ощущали характерную предгрозовую атмосферу, словно она жгучей тревожащей дланью оглаживала их в темноте. Рейневен внимательным взглядом оценила размер облюбованного братьями укрытия и пришла к неутешительно выводу, что в случае, если гроза все же их настигнет, отряд едва ли уместится там полностью, даже если сидеть придется тесно прижавшись друг к другу. Но ничто не тревожило гномов, уставших за долгий дневной переход, и даже Торин дремал, полусидя на камне у самого склона. Рейневен различала в темноте его силуэт и очертания чуть запрокинутой назад головы. Ей подумалось, что это едва ли не первый раз, когда она видит его спящим, и почему-то девушке стало ужасно неловко, что она застала гномьего короля в минуту отдыха.       Очередной раскат грома прозвучал совсем рядом и так неожиданно, что девушка вздрогнула. Заметивший это Кили торжествующе улыбнулся, озорно подмигивая девушке — мол, не такой уж ты храбрец, следопыт, а хоббит окончательно проснулся. Недовольно морщась, почтенный сквайр из Шира, волею судьбы вовлеченный в непривычные ему условия, сел и зевнул. — Что это было? — спросил он, выпроставшись из объятий своего одеяла и потянувшись. — Гроза? Буря? В ответ, как насмешка, прозвучал басистый, с присвистом, всхрап Бомбура, перекрывший очередной раскат грома. Бильбо обиженно покосился на безмятежно спящего толстяка, во сне причмокивающего губами. Сознавать, что ты единственный, кого тут беспокоят природные явления и смачный храп соседей, было не совсем приятно, но с этим можно было смириться. Улыбнувшись Рейневен, задумчиво созерцающей темноту и не обратившей на него никакого внимания, Бильбо отправился отдать дань природе и немного прогуляться, чтобы вторая попытка уснуть была более успешной. Мирная атмосфера, царившая в лагере, подействовала на него умиротворяюще и даже приближающаяся гроза не внушила опасений. Хоббит обошел широким кругом спящий лагерь, не без восхищения полюбовался на росчерки дальних зарниц на фоне тяжелых свинцово-черных туч и живописные клочья седого тумана, цепляющегося за высохшие верхушки погибших елей, и вернулся к костру степенным шагом землевладельца, обошедшего на ночь глядя свои владения. Вторя гулкому раскату грома, многократно усиленный эхом и приглушенный туманом, отчего еще более жуткий, по долине мертвых елей прокатился утробный не то рык, не то рев, не то стон, затухая в молодом подлеске медленно и неохотно. — Что? Это? Было? — пролепетал хоббит, мигом позабыв про свою храбрость и скачком преодолевая расстояние до спасительного желтого островка света вокруг невозмутимо потрескивающего костерка. — Это варги, — невозмутимо, словно у него самого не дрогнули только что поджилки от этого жуткого воя, пояснил Кили, едва взглянул на побледневшего Бильбо и продолжил разбирать стрелы. — Варги вышли на ночную охоту. — Варги?! — поперхнулся воздухом Бильбо, попятившись под укрытие скалы. — Кто это? — Это такие огромные волки. Точнее — волкоподобные существа больше обычного волка в десять раз. Они страшны и свирепы, кровожадны и неутомимы, — Кили засверкал глазами и воодушевленно начал размахивать руками, показывая размер неведомого хоббиту зверя. — У них отменный нюх и... вот такие зубищи! Молодой гном вытянул перед собой обе ладони и обозначил нужный ему размер. Причем, судя по движениям рук, зубы у варгов постоянно изменяли свой размер. Рейневен не удержалась и фыркнула, отчего Кили обиженно надул губы и отвернулся, целиком переключившись на хоббита. — И-и-и ч-что, они охотятся п-по ночам? — промямлил Бильбо, опускаясь на траву как можно более степенно, чтобы не было заметно, как задрожали его коленки. — Да! — с жаром продолжил Кили. — Нападают на случайных путников, и ни кусочка потом нельзя найти, сжирают все до крошки, выпивают до последней капли крови! Правда, Фили? Старший брат важно качнул головой и поспешно выпустил несколько колечек дыма, прячась за ними. Кили сызмальства был горазд на выдумки. Порой такие истории сочинял, что даже дядя мог заслушаться... до того момента, как брался за ремень и неутомимому фантазеру не доставалось как следует за проделки, на оправдание и объяснение которых эти фантазии и предназначались. — Ну а если это варги, которых приручили орки... — выдохнул Кили после небольшой, но весьма трагической паузы. Мечтательно закатив глаза, он упивался собственным мастерством рассказчика и неожиданным триумфом. Ему представлялось, что он вполне способен произвести на слушателя эффект, от которого мороз бежит по коже и дух захватывает. Сегодня ему действительно везло, нужный эффект в отношении хоббита был достигнут без особого труда. Зато Рейневен хмурилась, потому что в словах Кили не было ни доли выдумки, а относился он к этому крайне легкомысленно. — Орки?! — пискнул Бильбо, судорожно сглатывая. — Приручили?! Воспоминания о недавнем сражении, в котором он впервые увидел этих гнусных тварей, немедленно ожили в его памяти, а стоило представить, что серокожие уродливые убийцы управляют свирепыми животными выше него ростом, сердце едва не выпрыгнуло из груди. В очередной раз проклиная волшебника, который горазд портить жизнь почтенным хоббитам, а также собственную склонность к авантюрам, Бильбо повернулся к Рейневен в надежде найти поддержку и обрести душевное равновесие, но девушка словно бы и не здесь была, сидя неподвижно и глядя в темноту за спиной Кили. Бильбо невольно посмотрел туда и с содроганием обнаружил, что из темноты бесшумно надвигается нечто темное и большое.       Торину не очень нравилось это место. Особенно расположенная ниже долина, затопленная туманом. Почему-то казалось, что он не исчезает даже под лучами солнца, и ночью тянется к любому живому существу, оказавшемуся рядом, в намерении выпить его жизненные силы. Туман таил под собой угрозу, как бывалый воин, Торин ощущал это чуть ли не физически. Несмотря на то, что совершенный дважды обход — по прибытии сюда и перед отбоем — не выявил ничего подозрительного, он принял решение сократить продолжительность каждого дежурства и увеличить частоту смен. Как повелось, предрассветное, последнее дежурство Торин оставил для себя и сразу после ужина отправился к месту своего ночлега. Устроившись на небольшой кучке камней у прикрывшей лагерь от ветра скалы, гном набил трубку крепким табаком. Было душно, перед грозой парило, от чего неумолимо клонило в сон, но спать он пока не планировал — было о чем подумать.       Отсутствие Гэндальфа явно затянулось и не могло не вызывать беспокойства — не случилось ли чего непредвиденного со стариком, не бросил ли он их на произвол судьбы. Конечно, отряд вполне способен добраться до Одинокой горы самостоятельно, но без разгаданной карты делать там будет попросту нечего. Гэндальф обещал помочь, но как именно не уточнил, а Торин, даже не взирая на то, что неумение волшебника разгадать загадку не очень древней карты казалось ему немного странным, все же предпочитал доверять ему. Еще короля тревожили последние события, и дело было даже не в том, что на него шла охота. Торин не мог даже предположить, кто мог возжелать заполучить его голову — гном не припоминал, что оставлял в живых кого-то из своих врагов, но из-за него опасность грозила всему отряду. Конечно, наивно было бы полагать, что на пути к Одинокой горе они не встретят проблем, однако он стал опасен задолго до того, как они достигли отрогов Мглистых гор. Недавнее ночное нападение стало очередным тому подтверждением. Лет пятьдесят назад Торин проходил по этим местам, совершенно один, и не встретил никого страшнее дикого кабана. Теперь же вместо кабанов появились орки, которые чувствовали себя здесь куда более вольготно, чем те же кабаны.       Выбив о камень пепел из уже остывшей трубки, Торин сунул её в складки одежды и откинул голову назад, на жесткий холодный камень. Воздух, казалось, загустел, и дышать становилось трудно; мужчина сунул пальцы за ворот рубахи с желанием растянуть его, но встретил сопротивление кожаной окантовки панциря. Постепенно расслабляясь, Торин и не заметил, как от мыслей о необходимости присутствия Гэндальфа и беспокойстве за жизнь участников похода, переключился на угадывание места в свинцово-серых тучах, где сверкнет очередной серебряный зигзаг. Занятие оказалось отупляюще бестолковым, Торин и не заметил, как провалился в сон, и лишь ненавистное слово, произнесенное совсем рядом, мгновенно пробудило гнома. Вцепившись в рукоять меча, лежавшего на коленях, Торин выпрямился и огляделся. Тишину и спокойствие ночи ничто не нарушало, кроме похрапывания спящих, потрескивания веток в костре и негромкого голоса Кили, который взахлеб о чем-то рассказывал Бильбо, сидящему с вытянутыми лицом и круглыми глазами, и отчего-то хмурой Рейневен. — Орки с давних времен приручают варгов, они у них вместо собак. Эти злобные твари научены нападать и убивать. Варги не ведают страха, не чувствуют боли, не знают, что такое пощада! — вдохновенно вещал Кили, нагнетая обстановку. — Лютые, жестокие звери, вот за это их так любят орки! Варги тянутся к себе подобным и позволяют оркам себя приручать. Когда они вместе — это поистине чудовищное сочетание. Окрестности на многие расстояния оглашаются жутким варжьим воем, они бегут, сотрясая землю огромными лапами и клацают зубами, предвкушая кровавое пиршество!..       Кили старался на славу, его широко распахнутые глазищи выражали искренний ужас — у Бильбо все внутри захолодело. Но когда он на миг отвлекся, опасливо озираясь, Кили поспешно отвернулся к старшему брату, кусая губы, чтобы они не растянулись в улыбке до ушей, а потом и вовсе сдавленно прыснул себе в плечо, закрываясь длинными волосами. Фили тоже тихо засмеялся, но больше над физиономией, которую состряпал младший. Рейневен не выдержала, но только она приготовилась пожурить парня за неуместные шутки, как из темноты выступила широкоплечая фигура короля. — Вы считаете это смешным?! — громыхнул над головами рассерженный баритон, и молодые гномы от неожиданности втянули голову в плечи. — Вы считаете достойным смеяться над вырезанной до последнего младенца деревней? Над растерзанными в клочья телами?! Или вы считаете, что орки — это ярмарочные шуты? Или персонажи сказок и детских страшилок у костра?!       Заложив руки за спину, Торин угрожающе навис над племянниками, испепеляя их взглядом. Кили втянул голову в плечи, словно ожидая, что ему отвесят хорошую затрещину. Даже хоббиту стало не по себе, когда он заглянул в глаза Дубощита, что уж говорить о юношах. — Мы... мы ничего такого не имели в виду... — пролепетал Кили, опуская голову. Хорошо, что в темноте никто не видел, как полыхают его уши и лицо. Сгорая от стыда, молодой гном готов был провалиться сквозь землю. Фили кивнул и виновато отвел глаза. Упрек был справедлив, Кили действительно разошелся не в меру, да он и сам был виноват не меньше. Кили надо было остановить в самом начале истории, не дожидаясь выговора от дяди, которого, кажется, они к тому же разбудили. Хороши, нечего сказать. — Тогда для чего, скажите мне, это было нужно? Вы же ничего не знаете о жизни! Ничего не видели, нигде не бывали! И память у вас, как видится мне, короткая! Вы не выучили урока, поданного вам в той деревне, вы даже то сражение не приняли всерьез, хотя любой из нас мог тогда погибнуть! Вы, остолопы, заставляете меня усомниться в решении взять вас в этот поход! — приглушенный рассерженный рокот королевского голоса вряд ли был слышен дальше двух шагов от места беседы, но это не делало выговор менее суровым. — Дядя, прости, — выдохнул Кили, но Торин уже развернулся и скрылся из поля зрения присутствующих, уйдя к лошадям.       Кили был так расстроен, что даже Бильбо, обидевшийся на молодого гнома до глубины души за жестокие шутки, сделал попытку его приободрить. Низко опустив голову, гном сосредоточенно приглаживал оперенье разложенных перед ним стрел, всем видом выражая нежелание с кем-либо общаться. Рейневен было немного жаль юношу, но она считала, что хорошая трепка за дело еще никому не вредила, особенно если кто-то в серьезном походе порой заигрывался. — Не переживай за него. Уверяю, что много хуже, если Торин вообще ничего не скажет, а только посмотрит на тебя и уйдет, — негромко проговорил Фили. — И думаешь потом, что лучше б выпорол, чем так посмотрел. Рейневен повернулась к светловолосому гному, который произнес эти слова словно бы для неё одной. Фили не выглядел смущенным своим промахом, скорее — опечаленным тем, что допустил это, но держался, тем не менее, уверенно и с достоинством, как и полагается тому, кто готов серьезно отвечать за свои ошибки. — Я, кажется, понимаю, о чем ты, — произнесла она, глядя вслед ушедшему к обрыву Торину.       Его неподвижный силуэт с трудом угадывался на фоне неровных сгустков застывшего над низиной тумана. Тон, каким Торин отчитывал племянников, был полон настолько досады и разочарования, что не хотелось и представлять взгляд, о котором упомянул Фили. Рейневен поняла, что для них двоих, да и для всех остальных гномов в отряде, самым страшным и недопустимым было не оправдать доверия своего короля, подвести его или разочаровать. Неторопливой поступью на свет вышел Балин. Поправляя полы длинного кафтана, гном встал по другую сторону костра и оперся рукой о выступ в скале над головой Кили. — Не принимай это близко к сердцу, — с грустной улыбкой проговорил он, обращаясь к нему. — Ты же знаешь про давние счеты рода Дурина с орочьим племенем. — Знаю, — тихо ответил Кили. — И не понимаю, что на меня нашло... — А что, — подал голос Бильбо, — разве речь идет о каких-то личных счетах? По-моему, так с орками все враждуют. — Это древняя вражда, мистер Бэггинс, и одна из тех легенд, которые появляются при нашей жизни, — неторопливо проговорил Балин. — Не расскажите? — сейчас Бильбо ничем не походил на бледного от страха хоббита, каким был всего несколько минут назад. Бэггинс приободрился, устроился на коврике, скрестив ноги, и весь обратился в жадное любопытство, взирая на Балина снизу вверх. Страшный вой больше не повторялся и полурослик начал успокаиваться. — Ну что же... Думаю, и наша спутница будет рада услышать реальную историю, а не древние легенды. — Балин присел на выступ скалы и тщательно пригладил бороду. — Все началось, когда изгнанные драконом Смаугом гномы Эребора покинули Одинокую Гору и отправились скитаться по миру. Это были тяжелые годы, полные нужды и лишений. Мы потеряли многих. Женщины и дети гибли от голода и холода во время долгих странствий не меньше, чем от нападений орков на караваны беженцев. Со временем уцелевшие разделились, оседая там, где их принимали. Кто-то отправился в Железные Холмы к королю Наину, отцу ныне правящего Даина Железностопа, побратима и родича Торина. Многие семьи основали гномьи поселения близ людских городов. Большая же часть обрела новый дом в Синих Горах. Король Трор, дед Торина, едва ли не сразу воспылал идеей вернуть гномам их первое и наидревнейшее королевство — Казад-Дум, Морию. За три года он собрал армию гномов, в которую вступили даже совсем юные кхазад, которым еще не должно было отправляться на войну. На пути к Казад-Думу войско гномов, чьи сердца пылали праведной яростью и взывали к отмщению, не знало поражений. Одна за другой пали все орочьи крепости на пути от Гундабада до Ирисной Низины. Сполна испили вражьей крови боевые топоры кхазад, и когда выяснилось, что войско Азога Осквернителя, самого огромного и безжалостного орочьего вождя, укрылось в стенах древнего королевства гномов, армия Трора, объединившая в этой кампании многие гномьи кланы, отправилась к равнине Азанулбизар. Когда гномы увидели ворота подземных чертогов своих праотцев и вдали — серебряный блеск вод заповедного озера Келед-Зарам, они издали громкий боевой клич и бросились в атаку. Азог Осквернитель выпустил из засады свои черные легионы и закипела кровавая битва, при упоминании о которой орков доныне кидает в дрожь, а гномы плачут.       Балин замолк, и никто не посмел нарушить неожиданную паузу из уважения к рассказчику. Гном присел на бревно и какое-то время оставался неподвижным, под властью оживших воспоминаний. Слушателей тем временем прибавилось. Рейневен заметила, что не спит Ори, внимая рассказу с приоткрытым ртом, хотя наверняка не один десяток раз имел возможность послушать или прочитать о славных битвах прежних лет. Двалин тоже проснулся. Продолжая лежать на боку, он из темноты следил за старшим братом и лицо его было исполнено глубокой печали. — Балин, ты помнишь ТУ балладу? Расскажи нам, — негромко попросил Кили, нарушив тишину. Будто пробудившись ото сна, Балин выпрямился и мягко улыбнулся юноше. — Конечно, я её помню, мой мальчик. Об этой битве сложено немало песен и баллад, но именно эта мне пришлась по душе больше остальных, — негромко ответил Балин и, сделав паузу, продолжил: Не будет томиться в изгнанье народ, Не сломлены дух наш и силы. Отважен, воинственен Дурина род — Решительность в сердце бурлила. Великий правитель, могучий король К народу идет обратиться. С ним сын-королевич, уж собранный в бой, Совсем еще юных два принца. В подземных чертогах далеких отцов Живет ненавистное племя. Довольно скитаний, чужих городов! Настало сражения время! И, глядя на принцев, из каждой семьи Откликнулись старый и малый, Их матери слезы роняли свои, На чудо душа уповала. Суров, неприступен, казался обрыв, Врага велики были силы. Над полем горел красно-огненный нимб — Печальное солнце всходило. В неравном сраженье рекой лилась кровь, Но с этих пор долгие годы Не знала история битвы такой, Легенды слагали народы. В чудовищной схватке повержен король, Смятение всех охватило. Сражен, обезглавлен жестокой рукой — Эпоха в лета уходила. В глазах королевича разум померк При виде родительской смерти, Вот младшего принца сражает берсерк, Надорвано старшего сердце. Позор, отступление, боль разит всех — Противник победу вкушает, Лишь юный наследник сквозь ярость и гнев Идти и сражаться решает. Пускай враг ужасен, бесчувственна страсть К святой упоительной мести. Он вызов бросает без права упасть, Не выдержав этот бой чести. Повержен на землю, оружья лишен... Лишь смерть впереди ожидает, Но тех, кто для славных свершений рожден — Провиденье оберегает. Дубовая ветка — обломанный сук спасает его от расправы, Надежда на жизнь — в напряжении рук Да в стойкости гордого нрава. Огромный противник смеется зазря, Не ясен исход поединка. Обломок меча подарила земля, Вложив в руку юного принца. Последние силы он вложит в удар, Руки лиходея лишая. Раздастся воинственный клич Du Bekar! Сородичей в бой призывая. Из юного принца родится герой, Не сломленный. Не побежденный. И каждый подумает — вот мой король, Вести нас по жизни рожденный! Вот тот, кто нам нужен, За кем я пойду Сквозь битвы, лишенья, изгнанья, Кто всем нам подарит надежды звезду, Не требуя даже признанья. Вечернее солнце сияло над ним, В печальных глазах отражаясь. Багровым уж не был сияющий нимб, Кто видел его — восхищались... В тот день все былое почило в веках Со всей королевской семьёю. Дубовая ветвь лишь осталась в руках Наследника. Принца. Героя.       Рейневен опомнилась, когда начала задыхаться. Оказалось, что она давно сидит забыв, что вообще надо дышать. Горло перехватило, глаза защипало от подступивших слез, но она даже не задумалась, что это может кто-то заметить. Девушке казалось, что она сама была там, на этом кровавом поле битвы, и разделила с победителями горечь победы. Она будто бы своими глазами видела, как молодой принц Торин бредет среди бесконечных груд мертвых тел друзей и врагов, обводя залитое черной и красной кровью пространство опустошенным усталым взглядом. Видела, как шатаясь от усталости и ран, чудом уцелевшие гномы разыскивают среди павших своих друзей и родичей. Слышала, как горестно рыдают братья, потерявшие отцов, и отцы, лишившиеся сыновей. Видела, как обнимаются те, кто нашел живым своего брата, отца, друга. Как кружат, издавая торжествующий крик, над полем стервятники, почуявшие добычу. А Торин совсем один и горше ему вдесятеро оттого, что не с кем ему оплакать ни деда, ни отца, ни брата. Горьким оказался вкус победы и чудовищно тяжела корона, доставшаяся так рано, так внезапно, так несправедливо жестоко. И нет права на слабость, нет времени на скорбь и слезы, потому что на него возлагают надежду оставшиеся в живых, и на нем лежит ответственность за тех, кто никогда не вернется домой.       Тишина наступила такая, что можно было слышать, как ползет в траве муравей, однако уже никто не спал. Гномы, поднявшись со своих мест, стоя внимали рассказу, не сводя благоговейных взглядов со своего короля. — Не было ни песен, ни веселья в ту ночь, — тихо добавил Балин, поглядывая туда, где все еще неподвижно стоял Торин, увлажнившимися темными глазами. — Погибших было столько, что мы не успевали их оплакивать. Было решено возвести погребальные костры и, вопреки законам гномов, сжечь тела наших друзей и братьев, дабы уберечь их от воронья и стервятников, тучами слетавшихся на поле боя. Мы с Двалином потеряли отца в том бою и лишь под утро нашли Торина, всю ночь простоявшего на коленях рядом с погребальным костром деда и брата, так и не решаясь поднести факел к поленьям. С той поры каждый, в чьем роду был Сожженный Гном, вечно помнит и чтит память своего доблестного родича, павшего в долине у Восточных врат Казад-Дума.       Рейневен поднялась на ноги, за ней последовал и хоббит, рот которого до сих пор был приоткрыт. Бильбо любил слушать легенды, но впервые в жизни он оказался рядом с живыми героями этих легенд. Балин сказал, что из отряда Оин, Глоин и Бифур сражались в битве у Восточных врат Морийского царства, и именно там Бифур получил свое тяжкое увечье, а Оин, будучи еще и полковым лекарем, спас ему жизнь. И несколько дней выхаживал Торина, свалившегося в горячке не столько от полученных ран, столько от переживаний и усталости. Рейневен знала немало воинов из числа людей, которым было бы неприятно любое упоминание о подобной слабости, они охотно забывали об этом сами и не позволяли никому напоминать, из опасения лишиться уважения. У гномов явно было другое мнение на этот счет. Они не скрывали ни свою силу, ни слабость, ни ненависть, ни любовь.       Торин вернулся в лагерь. Гномы расступались в стороны, освобождая королю дорогу и склоняясь перед ним. Хоббит же стоял, задрав голову вверх, ибо был ниже всех в отряде, но смотрел на Дубощита с восхищением и почтением, какого раньше Рейневен за ним не замечала. Когда король гномов оказался в паре шагов от нее, она, повинуясь неожиданному порыву, выступила ему наперерез, поклонившись вслед за всеми. Торин остановился, их разделяли всего пара футов. — Ты же человек. Дунадан. У твоего народа есть своей король. Почему ты склоняешь голову перед гномом? — тихо спросил он.       Рейневен отвела назад прядь волос, закрывшую ей лицо, и натолкнулась на блестящие в полумраке голубые глаза. Гном смотрел на неё так, что взгляд проникал в саму душу, и разрывать этот зрительный контакт было еще страшней, чем сохранять. Девушка не видела в них ничего, кроме искреннего любопытства и, может быть, как ей показалось — надежды. Ни холодного презрительного равнодушия, ни досады, ни раздражения. — Трон Гондора пустует многие годы. Там правит наместник, и неизвестно, жив ли кто-то из законных наследников Исильдура, и взойдет ли он на трон в Минас-Тирит, — тихо молвила девушка. — Я имею право сама выбирать, кому служить и кого назвать своим королем, Торин Дубощит. Прими мою службу и верность до последней капли крови.       Тишина захлопнулась вокруг них двоих. Девушке казалось, что её слова улетают в пустоту, в черноту ночи, охватившей их обоих плотным кольцом, не позволяя сдвинуться с места. Однако же сказанное не пропадало впустую, а словно семена по весне из широкой ладони сеятеля благодарно принималось тем, кому это все говорилось. — Дай мне твоё оружие, Рейневен, дочь Маблунга Серого Грома, что из Северных следопытов, — молвил Торин после затянувшейся паузы, во время которой все смотрели на них.       Каждый шаг до места, где лежало её оружие, и обратно сопровождался ударами сердца в пустоту. Наверное, никогда в жизни Рейневен так не волновалась, и вряд ли будет. Клинки сабель с тихим шелестом покинули ножны, и костяные в переплете узких кожаных ремешков эфесы легли в широкую ладонь гнома, сразу показавшись по-игрушечному маленькими. Приняв сабли из рук девушки, Торин добавил к ним и своё оружие — широкий гномий меч давней ковки, матово отразивший всполох так и не добравшейся до них грозы. Рискуя порезаться, подгорный король обхватил все три клинка ладонями, вытянув руки по направлению к девушке. — Принимаю твою службу и верность, Рейневен дочь Маблунга из Северных Следопытов. Быть каре за отступничество суровой, а награде за преданность — щедрой, — голос Торина зазвучал неожиданно хрипло, словно ему передалась часть волнения замершей перед ним девушки.       Он совершенно потонул в распахнутом навстречу ему взгляде её серебристых глаз. Рейневен смотрела на него со страхом и с надеждой, будто вверяя ему свою судьбу и жизнь, что, впрочем, было недалеко от истины. Торин едва избавился от чувства, что его затягивает в неведомый доселе водоворот и взял себя в руки.       Древняя клятва на родном языке гномов зазвучала совершенно неожиданно. В ней говорилось о долге, о чести, о служении своему королю и своему народу — ничего такого, чего не могло не быть в клятве любого другого народа, но Рейневен заслушалась. Глубокий, чуть хрипловатый баритон гномьего короля изменил для неё восприятие языка, который она всегда считала резким и грубым, придав ему неповторимую мелодичность и звучание.       Подгорный Король вложил сабли в руки Рейневен и чуть сжал её ладони своими, прежде чем отступить на шаг и уйти, отдав первое распоряжение следопыту, как своей полноправной подданной. — Твое дежурство следующее. Фили разбудит. Иди спать, — сказал он на всеобщем, но голос и интонации гнома ещё хранили рокочущее послевкусие кхуздула, и девушка очнулась, как от навеянного чарами сна, лишь когда он отвернулся и скомандовал отбой.       Будить её не пришлось. Когда Фили, дробя сухие веточки коваными подошвами сапог, подошел к её спальнику, Рейневен не спала и поднялась очень резво. Сна не было ни в одном глазу с тех самых пор, как Балин прервал её кошмар. А уж после того, как она на эмоциях совершила либо самый главный поступок своей жизни, либо самый глупый, то и подавно о нем осталось только мечтать. Хотя польза тоже была — сегодня в дозоре она будет бдительна, как никогда прежде.       Торин подсел через пару часов, как раз когда заканчивалась её смена. Судя по тому, как гном щурился на свет костра и растирал лицо, проснуться ему было нелегко. — Будешь чай? — спросила Рейневен, понаблюдав за его мучениями.       Встрепанный и заспанный, Торин сейчас никак не походил на величественного гномьего короля. Девушка поняла, что вот-вот начнет улыбаться, но вовремя одернула себя — как-никак, теперь Торин Дубощит не просто предводитель отряда, с которым она следует, но и её король.       Её король посмотрел на неё каким-то уж совсем диким взглядом сквозь пальцы, и было слишком заметно, как осознание того, как он сейчас выглядит со стороны, заставило его встряхнуться. Выдохнув, Торин налил себе травяного отвара из котелка, почти остывшего, и вернулся на свое место. Молчали они долго. В принципе, Рейневен могла бы сразу уйти спать, но ей не хотелось. Не хотелось спать или не хотелось уходить и оставлять Торина одного — ответить было бы затруднительно. — Ты чего спать не идешь? До рассвета три часа, — вдруг опомнился гном, просидевший в задумчивости в обнимку с кружкой минут двадцать. — Да не спится мне, — пожала плечами девушка. — Я мешаю? Торин дернул бровями и удостоил дунадэйн коротким пронзительным взглядом. — Я ведь могу приказать тебе пойти спать, — сказал он, и Рейневен была почти уверена, что в усах спряталась хитрая усмешка. — Не находишь? — Можешь. И я подчинюсь, — она кивнула. — Но я бы хотела еще посидеть. И помолчать с тобой за компанию, мой король.       Несколько секунд Торин внимательно вглядывался девушке в лицо, словно никак не мог определиться, что ему делать с ней — прогнать спать или согласиться на её присутствие. Ничего не ответив, он с бесстрастным лицом повернулся к костру. Рейневен плотней запахнулась в плащ и подкормила засыпающее пламя несколькими сухими сучьями. — Я давно собирался спросить, да всё случая не предоставлялось, — Торин первым нарушил тишину. Плотные колечки дыма от его трубки медленно поплыли в ночное небо, Рейневен почувствовала терпкий аромат крепкого лонгботтомского табака. — Но теперь я считаю, что у меня есть полное право знать.       Рейневен невольно напряглась, предчувствуя неприятную беседу. Торин смотрел так, что девушке показалось, что её насквозь пронзают два наиострейших, сияющих пламенной синевой, клинка. — Спрашивай, Торин, — твердо сказала она, расправляя плечи как перед сражением. — Расскажи мне, кто такой Хадрунг и его сыновья. И почему они тебя разыскивают по всему Эриадору.       Рейневен выпрямилась еще сильнее. Значит, Двалин все же рассказал про ту встречу. Вздохнув, она негромко ответила: — Мой родной дядя.       Торин ожидал услышать все что угодно, даже то, что упомянутый Хадрунг был мужем или нареченным его следопыта, хотя отчего-то именно об этом ему было бы неприятно услышать правду, но слова Рейневен были полной неожиданностью. — Дядя? — удивленно вымолвил он. — Но почему? — Потому что он родной старший брат моего отца, — колкость сорвалась с языка раньше, чем девушка подумала, что и кому отвечает, и она смутилась. — Извини. Это долгая история, но ничего плохого я не совершала. — Я знаю, — кивнул Торин. — И я хочу знать эту историю. — Когда умер мой отец, я осталась одна. Ну то есть не одна в полном понимании этого слова, но с тех пор, как глаза моего отца закрылись навсегда и я опустила его гроб в землю на нашем семейном кладбище, на этом свете у меня не осталось ни одной родной души. Брат моего отца такой же следопыт, и его два сына, мои двоюродные братья, тоже. Насколько мне известно, они до сих пор живы и здравствуют. Но отношения между братьями не были прекрасными, Хадрунг старше моего отца на десять лет, в детстве опекал и обучал его. А когда мой отец взял в жены мою мать — тут между ними и начались разногласия. Дядя считал, что отцу не стоило жениться на простой женщине, разбавлять кровь дунадэйн кровью простолюдинов. Мой отец очень любил маму. Настолько, что пошел против мнения своих родичей и со временем все привыкли, тем более мама покинула этот мир рано — мне едва сравнялось девять, когда она умерла в родах вместе с младенцем. И следующей причиной раздора стала я, кто бы мог подумать? — Рейневен невесело усмехнулась. — Я была ребенком, и я чувствовала себя одинокой и ненужной, особенно когда отец на несколько лет оставил меня в Ривенделле на воспитание и обучение. — В Ривенделле? — девушка успела заметить, как по лицу Торина пробежала тень. — Почему у эльфов? У вас не осталось родственников, которые могли бы тебя принять в семью? — Я сбежала от них два раза, прежде отец решился на такой шаг. Это как раз была семья Хадрунга, где было много женщин, которые были бы рады окружить меня своей заботой... но я не смогла с ними... никак... и не старалась. Чужие они были мне, Торин. — А эльфы тебе, видимо, понравились сильнее? — недобро прищурил глаза гном. — Я сказала отцу, что сбегу и от них, если он не заберет меня домой. Мне было пятнадцать лет и, видимо, я умела настаивать на своем. Через год-два я уже начала странствовать с ними и училась всему, чему меня могли научить отец и старшие братья. Ну а потом... — она замолчала и низко склонила голову. — Потом я осталась одна, потеряв их одного за другим в течение пяти лет...       Торин наклонился вперед, упираясь локтями в колени и жадно вглядываясь в скорбно нахмуренные тонко изогнутые брови, плотно сжатые губы с опущенными вниз уголками и поникшие плечи. — Я чувствовала себя преданной и брошенной, Торин. Мне не хватало их, как не хватает до сих пор, я тогда не знала, как жить дальше, где найти силы... Я бродила по нашему дому и часами сидела возле их могил. Через неделю после смерти отца за мной приехал Хадрунг. Он был слишком далеко, чтобы успеть на похороны, но когда появился, я поняла, что лучше бы он и вовсе не приезжал. Никогда. Он всегда осуждал моего отца за тот образ жизни, который вела я. Хадрунг не знает другого занятия для женщины, кроме как замужество и деторождение, и моё занятие коробило его невероятно. Теперь же он надеялся, что я брошу недостойное женщины занятие и вступлю в брак. И готов был содействовать в этом. Мне было двадцать, по меркам дунадэйн я едва перестала считаться ребенком, но он уже нашел для меня выгодную партию, видимо, в тот же момент, как узнал, что отца не стало, и теперь спешил осчастливить меня этой новостью. Он едва провел на могиле отца больше пяти минут, Торин, его больше чем смерть брата заботило, что я, занимаясь мужским делом, оскверняю память его отца, деда, прадеда и прочих предков. — И что случилось потом? Ты же не согласилась, да? — Меня не спрашивали, Торин. Меня силой увезли в ту же ночь из опустевшего дома, от могил моих отца, матери и братьев, — на лице Рейневен вдруг появилось совершенно неизвестное Торину выражение. Выражение холодного злорадствующего торжества. Гном хотел что-то сказать, но лишь открыл рот и тут же его закрыл. — Он сказал, что меня ждет тот, кто сможет обуздать мой нрав и исправить неправильное воспитание моего отца. Что этот человек научит меня быть женщиной во всех смыслах этого слова. Что я научусь знать свое место. А чтобы прикрыть позор моей скитальческой жизни, Хадрунг и приданое пообещал щедрое, — Рейневен подняла голову и взглянула на Торина, бледная даже в темноте. — Торин, он, оказывается, уже продал мой дом, дом моих родителей. Еще до того, как приехал за мной, потому что деньги за дом звенели у него в кошеле на поясе. — Так ты же еще там оставалась! — выдохнул Торин, в очередной раз поражаясь людской бесчестности и алчности. — Новые хозяева должны были приехать наутро. А вечером сыновья Хадрунга заставили меня уехать с ними. А точнее сказать — попросту связали меня и погрузили на лощадь, как мешок с крупой. Мне хотелось разорваться от гнева. От ненависти к ним. Но я молчала, потому что поняла, что должна сделать. Я притворилась, что согласна с решением дяди, что он прав. Я не плакала и не вырывалась, и они поверили. Отвязали и дали мне лошадь.       Рейневен встала и прошлась вокруг костра, обхватив себя руками за плечи. Остановилась напротив Торина, и ему показалось, будто сейчас она скажет что-то, что ему может определенно не понравиться. — Той ночью дежурил младший из моих двоюродных братьев, Арон. С ним мне всегда как-то легче было общаться, и, видимо, это тоже была моя удача. Я убедила его отпустить меня. Не знаю даже как. Правда, пришлось все же ударить его по голове, чтобы создать видимость побега. — И что ты сделала потом, Рейневен? — Я вернулась и сожгла свой дом, — выдохнула она, глядя в глаза тому, кто лишился своего дома из-за огнедышащего чудовища, готовая на любую его реакцию.       Торин выдохнул сквозь стиснутые зубы. Как выяснилось, дыхание он задержал надолго. — Я стояла и смотрела на рвущийся в рассвет столб ревущего пламени, я смеялась и плакала одновременно. Я сожгла дом, в котором я родилась и где закрылись глаза всех, кого я любила в своей жизни, но я смеялась, Торин. И ты знаешь почему? — ответа гнома она дожидаться не стала. — Потому что этот дом не достанется чужому, тому, кто не знал моих родителей, для которых место, где они похоронены, будет всего лишь мешающим скопищем старых могил. — Ты ведь поэтому не сказала правду, когда мы оказались в той деревне, да? — Поэтому, — Рейневен отвела взгляд, но Торин поднял её подбородок вверх кончиками пальцев, заставив смотреть ему в глаза. — Ты права. Мне трудно понять, как можно сжечь свой дом. Но я понимаю, что иногда мы вынуждены принимать трудные решения, чтобы защитить его, — Рейневен почувствовала, как жесткие пальцы мужчины коротко стиснули ее плечо. — И теперь я приказываю тебе идти спать.       Девушка чуть поклонилась в ответ и отступила на шаг, всматриваясь в полумраке в неподвижное лицо гномьего короля — глубокую складку между нахмуренными бровями, гордый профиль, словно бы выточенный из благородного камня искусным резчиком, тонкие, красиво изогнутые губы. Торин опять будто закрылся внутри себя, спрятал все эмоции и чувства под этой непроницаемой маской. Невозможно было и предположить, о чем он сейчас думает и что чувствует.