О фонарщике, комнатах, солнечном кофе и прочих слогах жизни

Открой окно Все началось, когда в один момент я стала совершенно самостоятельным человеком: у меня появилась комната в коммуналке. Самая маленькая, самая дешевая, но — своя. Ни в один момент времени не помню себя живущей в более ужасном пространстве, но и более счастливой тоже не помню. Соседи, ясное дело, были. Огромная куча народу, сейчас и не вспомню, сколько точно. По большей части очень непримечательные личности, но были и исключения. Ким, например, поил меня чаем на своей кухне, когда мне было совсем уж паскудно, век ему за это буду благодарна. И наоборот, была баба Катя, ненавидевшая всех курильщиков поголовно. Чем она только мне не угрожала, когда ловила за руку с сигаретой. Единственный балкон в квартире безраздельно принадлежал бабе Кате, что порождало конфликты с ней у всех более-менее умеющих конфликтовать жителей коммуналки. Остальных баба Катя просто морально крошила в пыль с самого начала. Про Юла я узнала не сразу. Я, наверное, около полугода прожила в своей комнатке, когда впервые столкнулась с ним в коридоре. Хорошо, не столкнулась. Заметила, как какой-то хмырь заходит в одну из комнат. И подумала, что не видела его раньше, и не говорил о нем никто. Вечером я сидела на кухне Кима и курила. Спросила, потянувшись за очередной сигаретой: — Третья комната направо от входа. Чья? Ким думал долго — мучительные полминуты. Я, было, решила, что он просто проигнорировал мою фразу. Ну и хрен с ним, решила было я, когда он все же подал голос: — Юл живет, — кивнул самому себе. — Да, точно, Юл. — Я не видела его раньше, — бросила я и затянулась. — Неудивительно. Знаешь, по-моему, он здесь целую вечность живет. Но об этом никто не помнит. Понимаешь? Никто. Даже баба Катя. Я рассмеялась и закашлялась: — А ты у нас, значит, великий мистик? Ким уставился в потолок, цокнул языком. Он выглядел необыкновенно задумчивым. — Да нет, конечно, все в курсе, что он здесь живет. Но никто так, с ходу, не вспомнит о нем. Странный тип. Очень странный. Дальше я курила молча. Ким что-то рассказывал в полголоса, я кивала в нужных местах. На следующий день Юл поймал меня при попытке выйти из комнаты. Подошел сзади, положил руки на плечи. Даже не положил, а натурально шлепнул меня по плечам. От неожиданности я охнула. Обернулась. Сначала я его не узнала. Видела-то всего один раз, мельком. А он стоял, улыбался. Сказал: — Привет. — Привет, — ответила я — А ты у нас... — Я Юл, — сказал Юл. — Твой сосед. "Точно, — вспомнила я. — Юл. Странный незаметный тип, Ким вчера про него говорил. " — Янина, — сказала я. — Можно — Янка, — кивнул Юл. — Я знаю. Откуда, интересно, он знал. — Ну все, пойдем, пойдем, — сказал вдруг Юл и потащил меня куда-то. Дотащил. Оказалось, его комната. Он открыл дверь, жестом пригласил меня войти. Я села у стены, к батарее, на пол. Он — на кровать, где-то далеко, аж в противоположном углу. Он уставился на стену, а я — на него. Так прошло минут десять, после чего я достала пачку и закурила. Юл поморщился. — Куришь, значит. Ну, раз куришь — открой окно. Нет, не это. Это не трогай. Холодно же на улице. — Ничего не холодно. Двадцать градусов. Хорошая погода, — рассеянно ответила я. Осмотрела комнату на предмет другого окна, которое бы не выходило на улицу. Это было совершенным идиотизмом, идиотизмом в последней инстанции. От всей ситуации попахивало комичным безумием. Но я тупо спросила: — Какое? — Не знаю, — Юл пожал плечами. — Но, на мой вкус, ты устала. Тебе нужно что-то новое, так что открывай. — Новое, — повторила я. — Скажи, пожалуйста, а какого хрена тут происходит? Юл снова флегматично пожал плечами: — Я тут сижу. Ты тут на работу опаздываешь и куришь свои отвратительные сигареты. — Твою мать, Юл. Но мне ничего не оставалось, кроме как в срочном порядке покинуть квартиру и отправляться к месту назначения. Злиться или кричать на Юла было бессмысленно. В следующий раз я пришла к нему добровольно, через четыре дня, вечером. Вежливо постучала в дверь. — Я у тебя посижу, да? — спросила я, как только морда Юла показалась в дверном проеме. — Ким какую-то девушку привел. Через стенку все их охи-ахи слышно, и, знаешь, это немного отвлекает. — Конечно, — кивнул Юл. Я снова заняла позицию у батареи. Заметила про себя, что точно знала, где искать убежища. За неимением лучшего я стала рассматривать соседа. Он сидел за небольшим столом, заваленным какими-то бумагами, очень серьезный. Я тихо заметила: — Не волнуйся, я не буду курить. — Да ладно, — он махнул рукой. — Кури на здоровье. То есть... Юл осекся; я рассмеялась. — Как взаимоисключающие параграфы? — Ага. Точно, — он на секунду повернулся ко мне, продемонстрировал теплую улыбку и снова уткнулся в бумаги. Я встала и выглянула в окно. — Не открывай, — напомнил Юл. — Как знаешь, — я подала плечами, снова прижалась к батарее и закурила. — Как ты только можешь дышать этим? — он состроил драматическую гримасу. — Но, в прочем-то, ладно. Я не баба Катя, чтобы заставлять тебя бросить. Неожиданно для самой себя я рассмеялась. Мне показалось таким глупым и нелепым знание Юла о существовании бабы Кати. Ким о нем чуть ли не как о сверхчеловеке рассказывал, втирал мне что-то про загадочного невидимку, неизвестного даже самым древним из наших соседей. А он шутил. Про них. Про соседей. Убиться веником. Я перестала смеяться, докурила сигарету, достала еще одну. Так проходил мой вечер. Время устремилось в бесконечность, и в какой-то момент рядом со мной материализовалось теплое тело. — Янка, ты чего, спишь? — спросил Юл. — Нет, ты что, — соврала я. Глаза закрывались. Сознание стало размытым. Я не хотела идти в комнату, раздеваться, ложиться в постель и стараться уснуть под стоны подружки Кима за стенкой. И рядом сидел Юл. Он казался таким хорошим, добрым стары другом. Я не понимала, что делаю, когда опустила голову на его плечо. Голос Юла прозвучал совсем близко м так тихо, что я решила, что это были мои собственные мысли: — Открой окно на ночь. — Открываю уже. Открываю, — пробормотала я и позволила морфею поглотить меня. Утром мне было просто стыдно. Я проснулась под батареей, одна. Юла не было нигде в комнате. В животе собиралось неприятное ощущение. "Дура, — сказала себе я. — Какая же ты кошмарная дурища. Дура. Ду-ра. " Я вспомнила, что Юл, вообще-то, мне чужой и не очень хорошо спать в его комнате. Совсем не хорошо. В голову пришло только немедленно ретироваться. Большую часть дня я провела в комнате. Боялась, что Юл меня поймает — стоит только высунуть нос наружу. Вечером тихонько перебралась на кухню Кима. Правда, он предоставил меня самой себе и затем объявился только ночью. Застал меня с полной пепельницей, рассеянно докуривающей очередную сигарету. На дне моей чашки плескались последние капли давно остывшего чая. — С ума ты сошла, Янка, — говорил Ким, наливая воду в чайник. — Может быть. Все вообще может быть, — говорила я, устало потирая глаза. Тем вечером мне не хотелось спать. Я не уснула ни на кухне Кима, ни позже, когда перебралась в свою комнату. В следующий раз я постучалась в дверь комнаты Юла через два дня. — Ким снова кого-то трахает? — поинтересовался он. — Никого он сегодня не трахает. Сегодня я просто так. — Вот и чудно. Я давно тебя ждал. Юл вышел из комнаты и бодрым шагом направился к выходу из квартиры. — А что, — я последовала за ним, — есть какая-то культурно-развлекательная программа? — Безусловно. Мы вынырнули из подъезда. Снаружи стояла душная и жаркая летняя ночь уходящего июня. Воздух можно было есть ложкой. Вокруг вилась различная мошкара. Расположенная рядом помойка источала худшую гамму запахов из всех, что мне приходилось когда-либо обонять. В конце улицы виднелся один-единственный разбитый фонарь. Юл схватил меня за руку и потащил. Продолжалось это недолго, уже через две минуты он отпустил меня и сбавил темп. Мы шли долго и молча. Я заметила, что Юл будто специально путается в городских лабиринтах, но помалкивала. Пусть себе развлекается. Юл остановился у реки. — Твой план провалился, — грустно подала голос я. — Я была здесь. — Ясное дело. Что думаешь, как водичка? — Ледяная, я полагаю, — я сунула ступню в воду. Не ошиблась. — Замечательно. На улице как раз невыносимо жарко, не находишь? Я не ответила. Нырять в ледяную воду я, конечно, не собиралась. Вместо этого я села на берег и свесила ноги, по колено оказавшись в ледяной воде. Я тяжело вздохнула. После адской пешей прогулки вода казалась благословением. Юл столкнул меня сзади. Я, ясное дело, визжала, когда неожиданно оказалась в реке целиком. Но визжать мне быстро надоело. Вслед за детским испугом пришла странная отрешенность. Но и это закончилось, когда холодные капли полетели в мое лицо. Юл стоял в двух метрах от меня, и, черт бы его побрал, брызгался. Я рассмеялась и выкрикивая смутную, восторженную бессмыслицу ринулась в бой. Влажность в ту ночь, казалось, достигала тысячи процентов. Нам и в голову не пришло на секунду остановиться и высушить одежду. По дороге назад было еще хуже, чем в начале, но это не казалось важным; мы неслись наперегонки. Я была абсолютно счастлива, когда, мокрая до нитки, ворвалась в спящую квартиру. — Я первая, — шепнула я Юлу. — Я первая. Это была та самая секунда, когда я поняла, что обзавелась лучшим другом. Дальше так и жили: я занималась своими делами, Юл своими, а вечером он тащил меня в неопределенном направлении, дабы сделать совершенно счастливой. В другие вечера мы сидели в его комнате, он на кровати, я — у батареи. Я курила, а он морщился и шутил. Противоречия, как выяснилось, были огромнейшей частью его жизни. Категоричен он был лишь к табаку. Он то пространно и обстоятельно рассказывал о своей ненависти к алкоголю, то напивался вдребезги. В основном, я напивалась вместе с ним. Надравшись, Мы ходили по улицам и орали песни популярных групп, серьезно спрашивали таксистов, за сколько довезут до Америки, лезли на крыши и пытались дотянуться до луны, правда, в большинстве случаев, нам едва ли удавалось добраться до лестницы. Потом волей случая оказывались дома и долго сидели в его комнате, смеялись просто так, в воздух, будили всю квартиру и заблевывали полы. Каждый раз находили в себе силы пережить жестокое похмелье и убраться. И делали это снова. Через год с небольшим я стала спать с Кимом. Пришлось сказать Юлу: "Прости, но в моей жизни случилась роковая любовь, и на нее будет уходить часть времени." "Херня, — сказал Юл. — На нашу долю хватит." И на нашу долю действительно хватало. Мне даже казалось, что сутки специально стали вдвое больше, только ради нас с Юлом. Мой маленький мир наконец осознал, как ему нравится вращаться и за пару лет привык к такому положению дел, когда в один день Юл заметил: — Нет, так дальше не пойдет, Янка. Тебе пора что-то менять. На следующий день он не открыл дверь, когда я постучала. И еще через день не открыл. На третий день я караулила его долго, стучала в дверь, звала. Но все усилия были тщетны. Я направилась на кухню Кима, чтобы залить горе ромашковым чаем. Мы лениво болтали о чем-то целый вечер. Уходя, я обернулась и спросила: — Ты, случайно, не знаешь, куда делся Юл? — Съехал, — сказал Ким. — Пару дней назад. Через год распался Советский Союз. В следующий раз Юл нашел меня в девяносто пятом году, в Германии. Я работала в книжном магазине. Он просто подошел и положил книгу передо мной, сказал: — Привет, Янка. Я так удивилась, что даже не поняла сначала, что со мной, ко всему прочему, еще и по-русски говорят. Подняла глаза и тяжело выдохнула: — Юл. Будто прошлым днем видела его в последний раз. Он Улыбнулся мне и прижал палец к губам. — Потом. Тому парню нужно срочно с тобой поболтать. Я понимающе улыбнулась и кивнула Юлу, обратив свой взгляд в сторону потерянного и грустного типа в очках. — Нет-нет, — рассмеялся Юл. — Я правда хочу купить книгу. Я бросила взгляд на томик. "Незнакомец," — значилось на обложке. Юл сунул мне пятерку, схватил свою книгу и исчез в дверях. Я снова подняла глаза на переминающегося с ноги на ногу очкарика. Юл объявился на следующий день. На этот раз книга называлась "Сны моего кота". Я не удержалась и рассмеялась, когда подняла голову и увидела улыбающегося Юла, протягивающего мне эту книгу. Мы сверлили друг друга взглядами — я — восхищенным, он — застенчивым — несколько минут, когда он, наконец, выдавил из себя скороговорочное "Явернусьеще", неловко бросил мне несколько монет и направился к дверям. Остановился, развернулся, показал на меня пальцем и пообещал еще раз: "Вернусь". Кивнул самому себе и свалил. Ясное дело, я ожидала Юла на следующий день, покупающего книгу, бормочущего: "потом, все потом" и снова уходящего. Но он преподнес мне сюрприз. Когда я закрыла магазин на обед, мой друг медленно выплыл из-за одной из полок и весело помахал мне рукой. Я поставила чай. На улице стоял ужасный август, как раз такой, когда открытые окна делают жизнь невыносимой, а закрытые — невозможной. Из двух зол совершенно естественно выбирать меньшее — окно у дальней стены было открыто на проветривание. Юл моментально указал на него: — Сколько раз повторять: не трогай эти окна, Янина. Он сам подошел к окну и закрыл. Я не сопротивлялась, лишь вздохнула: — Ну вот. Теперь мы здесь умрем. Все из-за тебя. — Если ты будешь курить, то я умру первый. Тогда и открывай, на здоровье. Вообще, не надо бы, но когда ты меня слушала? — он на секунду остановился, и вдруг с детской надеждой в голосе добавил: — Или ты бросила? Я скорчила злодейскую рожу — Обойдешься. Буду, — огрызнулась, достала пачку и прикурила. — Мучайся. Чайник вскипел. — Чего нового? — поинтересовался Юл. Я раскинула руками: — А что, не понятно? Он отмахнулся: — Тоже мне, новое. Таким новым, как видишь, и я умудрился обзавестись. Юл заходил каждый день, непременно брал какую-нибудь книгу. Он возвращался во время обеда или заходил за мной после закрытия. На этот раз он таскал меня по городским лабиринтам без цели, просто чтобы гулять. Теперь Юл рассказывал удивительные небылицы. Всю жизнь полагала, что еще в глубоком детстве выросла из сказок, а тут — вся обращалась во внимание и слушала, слушала, слушала. У Юла был как-то по особенному подвешен язык, так, что его истории затрагивали что-то в самом сердце. "Сказочки любишь, малышня?" — спрашивал Юл. "Люблю," — тихонько признавала я. И он рассказывал, а я замирала, и весь мир замирал, исчезал и вновь появлялся, преобразившись навсегда. Сейчас я даже не могу вспомнить ни одной из этих историй. Они были легкими и полупрозрачными, как светлые предрассветные сны, чьи подробности запомнить невозможно, а что остается — исчезает с пробуждением. В другие моменты Юл строго-строго заявлял, что историй не будет. Тогда мы шли в бар, брали по большой кружке пива и проводили вечер в милой полупьяной болтовне. Мы больше не напивались в хлам. Мы отвратительно сильно выросли за пять лет. В третьи дни он приносил в магазин бутылку сладкого ликера, и иногда даже кофе в термосе к нему. — Малышня любит сладкое? — посмеивался Юл, протягивая мне чашку. Это было так странно: пить алкоголь из фарфоровых чашечек с цветочками. Но мне неизменно нравилось. Октябрь девяносто девятого года выдавался на удивление холодным, и снег уже очень долго лежал на дорогах. Не хотелось даже высовывать нос на улицу. Погода нагоняла хандру. Казалось, что уходящее тысячелетие очень хочет запомниться каждому уже живущему во всей красе — ну, хотя бы отвратительной погодой. Я по-прежнему работала в книжном. В тот день Юл пришел после закрытия. Я взглянула на него: — Дай угадаю: сегодня ты хочешь пива, нет, не пива, чего-нибудь покрепче. И вообще, ты, наверное, спиться хочешь? — Почти, — Юл кивнул. — Но там так холодно. Сегодня мы будем пить прямо здесь. Мы сидели долго; лишь иногда перекидывались парой слов, неловких, мелких, не способных заполнить пустоту. От алкоголя не кружило голову, а просто хотелось спать и только спать. Даже курить не хотелось. Мы оба давно забыли наслаждение от пьяного угара. Тогда Юл поднял на меня глаза. В них было море печали, ни каплей меньше. Он сказал: — Ну как это ты до сих пор не научилась открывать окна? Давно пора, Янина. И снова потух. Просидел еще некоторое время, встал и молча ушел. Юл не пришел в магазин на следующий день. И через день он тоже не появился. Тогда мне отчего-то показалось, что на этот раз Юл ушел навсегда. Так начиналось второе тысячелетие в моей жизни. Лет через десять после нашего с Юлом прощания я переехала в Клайпеду. Решение было в первую очередь продиктовано тем, что к тому времени я решила, что пришло время умирать. Не то, чтобы я всегда хотела умереть в сорок с небольшим, но минутная хандра одолела меня и я отправилась на поиски последнего пристанища. Литва давно манила меня назад, и я решила ей не отказывать, сменив лишь город. А еще через пару лет в мою дверь постучали, и я, неизменно, с видом восторженной восьмиклассницы в ожидании первого поцелуя, выдохнула: — Юл. — А я теперь здесь живу, — он улыбнулся. — Мы снова соседи, Янка. Я стояла и улыбалась. Так и не выросла из образа сумасшедшей дурищи. Ну и пусть. Нисколечко не жаль. Юл, тем временем, спокойно прошествовал внутрь квартиры. — Не волнуйся. На этот раз мы точно откроем твое окно. Так Юл просуществовал в моей жизни еще два совершенно замечательных года. Нам, наконец, снова нравилось надираться. Он даже пробовал курить, правда, остался не впечатлен. Чем дальше шло дело, тем больше он злился на меня, когда прикуривала. Но это лишь забавляло меня, и мы жили дальше. Затем он выучился играть на гитаре, и долгими вечерами начала десятых годов я выходила на балкон и слушала тихий голос репетирующего Юла в соседней квартире. А иногда он и сам приходил, садился на диван и долго-долго мне играл, пока я не засыпала на его плече. И он больше не уходил еще до того, как я проснусь, за что я была ему безмерно благодарна. "Эти песни посвящены тебе, — говорил Юл. — Все до одной, не сомневайся." Другими днями мы просто молчали вместе. Это было не неловкое молчание прошлых лет, которое необходимо было заполнять короткими репликами, но молчание двух людей, слишком много переживших вместе, чтобы все еще нуждаться в каких-то словах. Именно в один из таких вечеров я неожиданно для самой себя нарушила тишину: — Тогда, в коммуналке... Там было одно окно, Юл, — тихо начала я. Эта фраза привлекла его внимание. — Одно. Везде. Всегда. Было одно окно. Нет, серьезно. В каком мире ты живешь, Юл? Только не в моем. Правда. Ты бы хоть, не знаю, притворился, что действительно как-то принадлежишь реальной жизни. Да не поверю я, что можно за пятьдесят лет не приобрести ни одного доказательства объективного существования. Юл? Юл, не молчи. Но он меня не слушал. Он молчал. Я ждала. В конце концов, он поднял голову и сказал: — Бессмысленно. Прости, с окном уже ничего не получится. Поздно спохватились. Встал и ушел. Даже не дал заглянуть себе в глаза на прощание. — Падла! — всхлипнула я, едва за ним захлопнулась дверь. Следующую неделю я с еле живой надеждой стучала в его дверь, проходя мимо. Потом я думала сорваться, снова поменять место — к чертям это "последнее пристанище"! — а вдруг повезет, вдруг он снова объявится? Я даже была готова ждать. Сколько угодно. Затем смирилась. Решила, что как-то жила без него большую часть времени, протяну и еще несколько лет. Вскоре я перестала даже бросать одинокие взгляды на дверь покинутой квартиры. Через четыре месяца я натурально взбесилась. "Ну уж нет, — решила я. — Так просто ты не свалишь. Не в этот раз, Юл. Теперь все будет по-моему. " Я стучала в его дверь руками и ногами, сбивала до крови костяшки, кричала. Я точно решила, что он никуда не съехал и что он откроет мне. Рано или поздно, так или иначе. Я не могла сдаться. Мне надоело скакать за ним по всему миру, играя в кошки-мышки и просто ждать кодовой фразы для смены ролей. Была его очередь возвращаться в мою жизнь по первому требованию. Прошла вечность и еще совсем чуть-чуть, когда дверь открылась и Юл произнес: — Привет, Янка. А потом Юл умер. Он умирал долго. Постепенно угасал у меня на глазах. Так долго, что иногда я начинала непозволительно надеяться, что все будет хорошо. Иногда казалось, что ему и правда лучше, но на деле он оставался бомбой с таймером — я даже не могла сказать, когда все будет кончено. Юл лежал на кровати. Большую часть времени он спал. Я перетащила диван из гостиной в его комнату, чтобы наверняка иметь возможность находиться рядом с ним в его последние минуты. Мне очень хотелось, чтобы в самом конце Юл точно знал, что рядом есть кто-то, кто всегда будет любить его. Мы не говорили, совсем. Он позволял мне только держать себя за руку. Я думаю, что не один месяц моей жизни прошел в бессмысленной тишине рядом с умирающим лучшим другом. Я так и не заплакала. Мне не хватало совести разрыдаться перед Юлом, потратившим большую часть жизни на то, чтобы сделать меня абсолютно счастливой. И я держала лицо. Я даже не поняла, когда он наконец умер. Просто в один момент я осознала, что сжимаю холодные пальцы. Он даже не попрощался со мной. Разрыдаться снова не получилось — чувство было просто опустошающим, будто наиболее важную часть меня просто вырвали и положили остывать совсем рядом. Я все это время боялась встречаться с ним взглядом — я не помнила в нем большей грусти, чем в те дни, и даже волна, окатившая меня перед прощанием в Германии, не шла в сравнение с той болью во взгляде умирающего Юла. И я чувствовала себя бесконечно виноватой. А потом и эта грусть перестала существовать. Даже она покинула Юла в его последние моменты. Зато моя вина никуда не делась. Я все равно чувствовала, что где-то недолюбила его, что он все равно умер один, не чувствуя моей руки. За несколько дней до смерти Юл сказал мне: — Прости, Янка. Я ошибся. Ты еще откроешь свое окно. Точно откроешь. Я сжала его пальцы чуть сильнее и ответила: — Я открою, обещаю. Тогда я все еще не понимала, о чем Юл твердил мне всю жизнь, но уже знала: это непременно нужно сделать. В последний раз я столкнулась с Юлом через два года после его смерти. Тогда я признала идею "последнего пристанища" безнадежным идиотизмом и собирала вещи к переезду. Убирая книги, я не была до конца уверена, что собираюсь с ними делать. А потом мне в руки лег матово-черный том под немецким названием "Незнакомец". Тогда-то ко мне и пришла идея опять стать владелицей книжного магазина на новом месте. Понятия не имею, откуда у меня взялась эта книга. Я помню, что в последние годы Юл приносил мне книги из своей библиотеки, но этой среди них никогда не было.