О фонарщике, комнатах, солнечном кофе и прочих слогах жизни

Эта сволочь восседает на моем столе. Скрестил руки на груди, ссутулился, одежда грязная. Даже не причесался. – Где мой кофе? – спрашивает сволочь. – Не будет. Ты – лентяй. – Ну разве ты человек вообще? Я ставлю свой кофе на стол, подальше от него. Лезу в шкаф за бумагой. Едва поднимаю глаза – сволочь разлеглась на столе, достала до чашки и прихлебывает мою дозу кофеина. – Чашку. На стол. Поставь. Он ставит, оскаливается. Чашка пустая. Мне неожиданно весело. Я не знаю, почему здесь и сейчас я с ней, но мне хорошо – и она делает вкусный кофе. – Отвратительно выглядишь. Тебе расческу подарить? – Нет. Я обожаю тебя нервировать. Я всегда просто шел дальше; и чем она меня заворожила? – Что делаешь? – он лезет в мои бумаги. – Уйди, не мешай. Он толкает меня под локоть, стараясь снова принять сидящее положение. у меня сбивается лини линия идет вкривь. Яростно хватаю ластик: – Сгинь! Ластик она в меня в итоге швырнула. Попала в лоб, и как-то очень больно. Теперь я смирно сижу сзади нее, на кровати; не мешаю. Иначе точно прогонит. Думаю, что вообще-то, она красивая. и тут замечаю: Славка – совсем как я – сутулится. – Спину выпрями, – не выдерживаю, говорю очень строго – сам не знаю, зачем. Она рассеянно оборачивается, смотрит на меня несчастными глазами. под ее взглядом я ощущаю колущую вину, не понятно откуда взявшуюся – все-таки, все правильно сделал. Но спину она выпрямляет – и снова за работу. Ни слова Меня гложет совесть – уж не знаю, почему. – Тебе кофе сделать? – на последнем слове мой голос немного срывается, и предательски покидает меня – так бывает иногда в минуты эмоционального напряжения. – Теперь-то зачем? Теперь лучше лед принеси. – Уже не спасет. душа моя. Синяку быть, - усмехаюсь. Даже не виновато, скорее злобно. Через пару минут я снова отчаянно пытаюсь выкупить себе прощение: – Я сделаю чай. Встаю и иду на кухню. Когда я возвращаюсь эта сволочь копается в моих чертежах. – Славка, захвати чего-нибудь сладкого! – кричу ей в след. – Чесслава, – беззлобно поправляет она. Надо же: раньше так бесилась – ужас. Я слышу ее возню на кухне – она не закрыла дверь и тихонько напевает: – If you stay I would even wait all night... – она не умеет петь, и мой нежный слух режет ее голос. К счастью, она знает эту песню только до середины. Я улыбаюсь и сажусь рассматривать ее чертежи. Карандаш падает на пол. Чесслава возвращается в комнату с разносом. Чайник, две чашки и сладкое для меня. Видит, что я сижу на ее чертежах – и не ругается, нет, она смеется. – Уже ухожу, – он поднимает руки, спрыгивает со стола и тянет за собой мои бумаги. Огромная их кипа разлетается по комнате. Он мигом бросается собирать, бормоча невнятные проклятия. Я смеюсь и смотрю за ним. Он, наконец, протягивает мне неровную стопку: – Слава, прости, прости, я правда не хотел. – Чесслава, – снова поправляю я. – Сам же придумал – не такое, кстати, трудное имя. Он снова размахивает чертежами перед моим носом. – Так ты возьмешь? == Ну, нет. Ты еще не закончил: внизу есть номера страниц. Будь добр, разложи по порядку. Я разбираю Славкины бумажки уже целую вечность, а она, наконец в тишине и покое, работает за столом. Закончив, я аккуратно перекладываю стопку к ней на стол, чтобы ни в коем случае не потревожить ее. Она чертит увлеченно и старательно, высунула кончик языка. Я поглядываю в чертежи через ее плечо, нависая над ней. – Не тряси своей волосней, – ворчит она. Ты закрываешь свет. Я отправляюсь в ссылку на кровать, периодически, правда, курсирую между ней и столом – хватаю с разноса положенные мне по праву пирожные. и снова думаю о красивой Славке. Возможно, она права, и я – бесполезный лентяй, но одно умею точно – выдумывать девушек. Он больше мне не мешает, и в какой-то момент я устаю изображать активную деятельность, наполняю чашку ароматным чаем и откидываюсь в кресле. Ни полслова. Я начинаю декларировать стихи – не свои, просто любимые. Свои я никому не показывала, даже ему. Мне за них очень стыдно. А еще – немного интересно, он это специально придумал, или я сама? Читаю про себя, только шевелю губами, изредка срываясь на горячий шепот. Ни слова; он мне не мешает. Я, может быть, слегка в нее влюблен. Ну или не слегка. Но с ней мне весело. И в ней я вижу человека-актера, так похожего на меня. Я не заметил, как привык к ней. Я обнимаю ее за плечи. – Ну вот что ты за человек? – я вздыхаю. – Какую придумал, такая и есть. Поздняк метаться, милый. И точно, сам виноват. – А почему ты все еще здесь? Я не смотрю на него. Мне, вообще-то давно интересно, но и жутко страшно – вдруг уйдет? У меня я вообще всегда так - если интерес, то еще обязательно что-то нехорошее. Но пока он не ушел. Он здесь, стоит за спиной и гладит меня по плечу. – Не знаю, – я не вижу, но уверена, он пожал плечами. – И что? Совсем никуда не спешишь? Нет? Не прямо сейчас уйдешь? А когда? – Да не знаю я. Может быть, через час. А может быть – никогда. Я сам не замечаю, как начинаю заплетать в косу ее волосы. – Я никогда не привязывался к вам. – Как – не привязывался?1 – спрашиваю я. – Ну, да. Вот смотри, ты привязываешься к своим чертежам? Да, ты ревностно защищаешь их от меня, но только потому, что есть заказчик. А у меня – нет. – А еще... – Ты наслаждаешься процессом, знаю. Сам такой. Я смеюсь, поворачиваюсь наконец к нему: – Это что получается – по образу и подобию? – По какому еще подобию. Наоборот, иначе бы ты мне не нравилась. Сам я себе давно смертельно надоел. Он гладит меня по голове. – С ума сойти, настолько разные, что похожи. – Я бы не сказал... – Он бы не сказал, понимаешь ли. Много ты себе позволяешь, душа моя. Она смеется. И правда – много. Кто я вообще такой? Скромный создатель, начинающий демиург. Можно сказать – вообще никто. И даже права продвижения по социальной лестнице у меня нет. И мое совершенное создание не преминет об этом напомнить. – Хорошо, тогда ты снова главная, командуй. – Командую: отстань, дай нормально поработать. Я же хватаю ее руку, целую, смеюсь и говорю – Чесслава, я так тебя люблю. Я улыбаюсь. Подумать только, по имени назвал.