***
Артур шел в другой корпус учебного заведения, чтобы расклеить плакаты с последним праздником в этом году - "Весенним Баллом". В последнее время он начал плевать на все правила школьной формы, которой, по сути, и так не было, но он решал ее придерживаться. Сегодня на нем были любимые, заношенные до дыр темно-синие Конверсы, обтягивающие черные джинсы, голубая джинсовая рубашка с закатанными рукавами и небрежно заправленная в джинсы куртка, завязанная на бедрах на случай непредвиденного дождя. Солнца не было, лужи от ночного дождика еще не высохли, а на траве блестела роса. Парень напевал себе под нос слова песни "If today was your last day"- Nickelback. У него было довольно хорошее настроение. 1. Сегодня у него зарплата. Да, он наконец-то заплатит за эту чертову комнату и его прекратят донимать каждый день с этим. 2. Его уже никто не достает два дня, а на сегодняшний момент это много. 3. Через 3 недели каникулы, почему бы не радоваться?! До здания оставалось всего метров 50, как за поворотом мальчишка увидел трех парней, которые что-то курили, и это были явно не сигареты. Эта группа была из школы, но вот к чему они принадлежали - Артур не знал. Он их видел раза 3 за обедом, и на этом все их общение и заканчивалось. Арти поспешил пройти их от греха подальше, а то вдруг они знают о нем немного больше, чем он о них. Но... не сложись... - Эй! Мальчик! - окликнул самый высокий в футболке-поло. Артур решил это пропустить мимо ушей и поспешил скрыться от них. - Эй, педик, это ведь ты?! На этом предложении Артуру просто гордость не позволила оставить все как есть. - А если и так, есть проблемы? - поднял бровь Керкланд, пытаясь запихнуть свой страх поглубже внутрь себя и не показать свою слабость богатеньким мальчикам, обделенных мозгами. - На самом деле, да, - начал второй, пониже первого, но зато довольно накаченный с проколотым ухом. - Просто понимаешь... Мы - верующие, и ваши с Джонсом пастельные утехи оскорбляют наши глубокие чувства и, конечно же, посрамляют достоинство нашей школы. Парень выдохнул дым в лицо Артуру. Тошнотворно-сладкий... Жженная трава... Теперь даже не оставалось сомнений, что это не сигареты. Травка в чистом виде. В бога, значит, они верят... - Если ты так считаешь, то тебе пора бы перечитать Библию*, - ответил Артур, постепенно отходя от ребят, которые замыслили что-то не очень хорошее. Руки сильнее сжали листовки. - Не думаю. Просто тебе нужно выбить эту дурь из головы и все будет отлично, а Джонс... Он и с девчонками неплохо обходится... Вдруг парень схватил за запястье англичанина. Листовки посыпались на асфальт. Если я скажу, что Артур был сильным, что он не кричал, что не просил прекратить, что слезы не падали на асфальт, то я совру. Простите, но это правда, которую никто не хочет признавать за сильными людьми, а он и правда был сильным. Морально. Просто... Это больно. Больно, когда твою руку держат над зажигалкой, так что кожа начинает сначала краснеть, а потом покрываться пузырями, больно, когда о твое лицо тушат сигарету, больно, когда тебе не дают дышать на протяжении двух минут, а затем дают сделать вздох, который сопровождается ужасной болью в легких. Его никто не слышал и не видел, да он и не громко кричал, а ведь просто некому было. Ведь были уроки, а окна на этот угол не выходили. Никто даже не заметил, что его нет. В этой школе было нормально пропускать уроки, которые не нравятся. Никто даже не думал, что в этот момент Артуру может быть очень плохо, настолько плохо, что смерть кажется единственным вариантом спасения. Он опять в Лондоне, капли холодного дождя падают на белесую макушку. Он опять думает о своих родителях и о своей надежде. Он вспоминает свою подругу... Он опять думает о боге, который его оставил. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, я так хочу жить... Если бы этот день был последним в твоей жизни, И завтра для тебя бы не наступило, Ты бы попрощался с прошлым? Ты бы жил каждым мгновением, словно оно последнее, Оставив позади картины прошлого?*****
Был обед. Длинные очереди, выстроившиеся за нездоровой едой, голодные взгляды девчонок, которые выбрали свой путь вместе с анорексией, недовольные вздохи учащихся, когда последние порции мусса забирают. Ал, Франц, Гил, Лиз, Мэтью и Артур сидели в самом конце зала, а точнее там, где обычно сидели отбросы общества типа Готов и Хоровцев. Артур сосредоточенно смотрел на свою тарелку, опустив голову. Вилка перебирала горку горошин, которые не вызывали взрыва аппетита. - Мне кажется, я завалил Экономику, - простонал Гил перед тем, как опустить свою голову на плечо Лиз. - Там был какой-то плохой дядя, который отобрал у нас всех телефоны... Ребята засмеялись, а Гил показал им средний палец. Смеялись все, кроме Артура. Ему было совсем не смешно. Он снова и снова переживал боль и отчаяние, которым он был предоставлен минут тридцать назад. Своих обидчиков он в зале не видел, но предполагал, что они где-то здесь и сейчас, скорее всего, показывают на него пальцем и смеются. Рука ужасно горела, щека горела, все тело под одеждой было усеяно ссадинами и синяками, говорить и дышать было больно, на носке Конверса засохла кровь. Его кровь. Они смеялись над ним там, на улице, перед четвертым уроком. Им было наплевать на все, что он чувствовал... Потом все удивляются, почему в мире так много самоубийств, и как сократить их количество. Он никому ничего не сказал, с ним все было хорошо, он так же улыбался и отшучивался, а на самом деле ему было плохо. Настолько плохо, насколько еще ни разу не было в Нью-Йорке. Первая слеза упала на тарелку, затем вторая, после этого дамба была сломана. - ...таким образом, у нас чертова пятерка! Франц, мы с тобой сила! - Элизабет засмеялась и дала пять Франциску. - Эй, Артур, а что?... Она замолчала. Затем замолчали все. Артур закрыл лицо руками, плечи тряслись, а сам он шмыгал носом. - Эй-Эй-Эй, Арти, что случилось? - Альфред обнял Керкланда. Послышались смешки со стороны стола девятиклашек. - Мои дорогие, если я услышу хотя бы еще один смешок с вашей стороны, то завтра вас в нашей школе не будет, - мило улыбнулся Бонфуа, а затем перевел обеспокоенный взгляд на англичанина. Он все еще плакал. Он плакал очень тихо и незаметно, наверное, никто бы и не заметил, не спроси Лиз его об учебе. - Иди сюда. Артур наклонился на плечо Джонса спиной, сильно сжимая его руку. Глаза были красными, нижняя губа подрагивала. Рядом с ним сидела Лиз, которая не могла не заметить отпечатка сигареты. - Милый, кто это тебя так? Артур сглотнул и покачал головой. Он был разбит в дребезги. Почему все так происходит, что он такого сделал, почему к нему так относятся, кто вообще снял эти фотографии, почему он гей?! Он задавал себе эти вопросы один за другим, а в груди болезненно билось сердце, которое означало то, что он жив. Почему он жив? Никому не нужна его жизнь... Даже ему самому. - Кажется, я знаю, кто это сделал, - приглушено сказал Мэтт, кивая на трех смеющих парней, которые сидели в самом начале столовой с двумя девчонками и что-то оживленно рассказывали, тыкая пальцами в столик друзей. Это были они, но Артур молчал. Когда было сказано, что люди сами себя доводят до крайности, то это была ошибка. Это не так. Не в его случае. Тут за него эту работу делает наше дорогое общество, которое так любит людей и пропагандирует мир, а на самом деле даже не может принять человека таким, каким он является. Это печально, но это правда. Наши взгляды на все зависит от мнения большей части общества. Только из-за этого Артур страдает. Лучше бы он был как все. Это было бы легче. Он уже давно это осознал. Ты бы позвонил старым друзьям, которых давно не видел? Ты бы вспомнил о том что было, Простил бы своих врагов? Ты бы нашёл ту, о которой всегда мечтал? Ты бы поклялся перед Богом, Что, наконец-то, влюбился раз и навсегда? Если бы этот день был последним в твоей жизни…*****
- Каждая мысль у меня в голове только о самоубийстве. Знаешь, чем я занимаюсь на факультете по литературе?! Пишу список способов покончить с собой! Меня все за*бало! Меня терпеть не могли всю жизнь и попрекали тем, какое я ничтожество только из-за того, что я был другим, и неважно, чего это касалось! Денежного состояния, ориентации, привычек, мечтаний, круга общения или прошлого! Все и всегда пытались сделать из меня урода, который не достоин жизни. Я думал, что когда я перееду, все поменяется... Я ошибся. Как я мог быть таким дураком, чтобы поверить в то, что, если я перееду, то люди начнут относиться ко мне по-другому? Я ведь не изменился с приездом сюда. Черт. Я такой кретин. Артур съезжает по стене на пол, трясущимися руками достает пачку сигарет из кармана, зажигает и делает затяжку, которая не приносит совершенно никакого удовлетворения. Этот дым въедается в душу и лечит ее, но затем это действие проходит и остается только физическая зависимость от бумаги с никотином внутри. Рука была перемотана бинтом, который теперь всегда присутствовал в доме Джонса. Ожог заклеили пластырем, а дышать... Как было больно всю жизнь, так ничего и не поменялось. Ал сидел напротив Керкланда и тоже курил. Окна были закрыты, так что весь дым по несколько раз перегонялся их легкими. - Я хочу что-то изменить. Все, что сейчас происходит это... настолько нелепо. Господи, об этом даже узнать никто не должен был, - Артур истерически засмеялся. - Тот, кто устроил все это, должен заплатить. И ты знаешь кто это. Альфред выдохнул дым и посмотрел на потолок. В его глазах сверкали слезы. - Я не верю, что это он, - хрипло сказал Джонс. - Он мой лучший друг, брат, можно сказать. Он бы так не поступил. - Опомнись, Джонс! Никто больше не мог этого сделать! Артур встал на колени перед Альфредом и взял его лицо в руки. По щекам текли слезы. - Пожалуйста... Просто поверь мне. Я уверен в том, что это он. Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо на этой планете. Пожалуйста, Альфред, поверь мне, - прошептал Керкланд и поцеловал американца. Поцелуй был со вкусом соли, а пепел с сигареты посыпался на паркет. Тот ничего не ответил, он вспоминал, как они общались с Франциском. Они ведь были лучшими друзьями, затем к ним присоединились Мэтью, Лиз и Гил, а до этого они были одни. Ходили в одну младшую школу, матери общались, посещали вместе церковь... Он не мог его предать ради этой чертовой шутки. Не. Мог. Нашелся еще один умный человек, который решил над ними так пошутить. Альфред часто моргал, из-за того, что начинал злиться. - Альфред? - М? - Ты мне веришь? Джонс больно впился своими ногтями себе в ладонь. - Да, - он не поверил в то, что сказал.***
Лиз, Гил, Франциск и Мэтью лежали на раскладном диване в зале. Громко кричали политики по новостям, чтобы заглушить разговоры на втором этаже. Никто не смотрел телевизор, всем было наплевать на проблемы общества. Это же общество само создает свои проблемы, а потом не может их решить. Глупо. - Вы знаете, что я вас очень люблю и ни за что бы не поменяла? - тихо спрашивает Лиз, которая лежит на спине и смотрит на белый потолок. За окном темно, но достаточно жарко для ночи. Звезд не видно. Их никогда не бывает видно из центра города, а вот из дома Гила... Они часто лежали на заднем дворе и смотрели на небо. Кто-то курил. Им было хорошо, что же изменилось сейчас? Почему сейчас появились проблемы, а на этом диване не лежит Ал, почему Гил не рассказывает шутки, а Франциск не говорит на французском всякий бред, Мэтью не пытается привести их в чувство, а чай с кофе не смешиваются? Почему все стало так трудно, или они сами все усложнили? Да не важно. Просто от этой сложности так и хотелось разразиться слезами и тирадой на тему бессмысленности бытья. - Вы - единственное, что у меня есть в этой стране. Я не хочу ничего менять. Пожалуйста, никогда не бросайте меня, идиоты вы этакие, я без вас не справлюсь, - горестно усмехнулась Лиз. Все сейчас грустно улыбнулись. Они понимали, что каждый из них по одиночки ничего не представляет. Они всегда были вместе, а теперь разделяться кажется чем-то очень страшным. - Cher, мы тебя слишком сильно любим, чтобы так просто отпустить, - прозвучал голос Франциска, который теперь стал не таким уж сексуальным, каким он всегда являлся. Мэтью и Гил, которые лежали по бокам от нее, сжали ее ладони. Шаги на лестнице. Наверное, ругань сверху стихла, и именно поэтому кто-то спустился вниз. В комнату вошел расстроенный и подавленный Ал. Артур решил не спускаться. Он был слишком выжат морально и физически, поэтому лег спать. Альфред плюхнулся у основания дивана около ног собравшихся. - Ребят, если я когда-нибудь сделаю что-нибудь ужасное, обижу кого-то из вас, в общем... Чтобы не случилось, вы останетесь для меня самым ценным на этой чертовой и никчемной планете. У него потекли слезы. Их никто не видел. Ему было больно от того, что он собирался сделать, но выбора у него не было. А точнее, не так. Он не хотел видеть его. * Моногамная однополая любовь является не нарушением закона, а Божественным даром, т.к. любовь и есть исполнение морального закона. ** Nickelback - If Today Was Your Last Day