Записки карандашом

Военный вертолет, рассчитанный лишь на двоих. Пилот уверенно прорывается сквозь свинцовые тучи. Осталось немного, каких-то полчаса, и я вновь увижу вас. Всматриваюсь в мутное боковое окошко. Слишком маленькое, чтобы что-то разглядеть. Вздыхаю, устала, да и возраст уже не подходит для таких операций, вот только разве это кого-то волнует? Есть приказ, и он должен быть исполнен любой ценой. На этот раз мне удалось, но что будет в следующий? Взгляд на часы. Еще двадцать девять минут и двенадцать секунд. Чуть усмехаюсь, кто бы подумал, что полковник Рогозина в душном вертолете высчитывает секунды? Кажется, об этом знает лишь молчаливый пилот с ясными зелеными глазами, в которых я ловлю понимание. Двадцать восемь минут двадцать две секунды. Представляю, как вы уже теснитесь в переговорной, громко спорите, как и я, глядите на часы. Уже недолго, мои родные, совсем недолго. Если бы вы только знали, насколько вы мне дороги. Как мне не хватает вашего тепла, там за границами туч. И как отчаянно хочется вас увидеть, услышать. Двадцать шесть минут сорок две секунды. Как же мучительно долго тянется время. Снова взгляд на мутное стекло, в разводах грязи и пыли вырисовываются знакомые буквы. Я словно в старом кино вижу наши коридоры, темные, из стекла и пластика. Вижу ваши образы в этих очертаниях. Невыносимо, ведь уезжала на месяц, а возвращаюсь через полгода. Только знаю, вы меня ждете, наверно, это знание и хранит меня. Когда уже нет веры ни во что, когда отчаиваются те, кто умирал не раз, я живу, потому что у меня есть вы. Потому что есть куда возвращаться, и есть те, кто примет всегда. Двадцать две минуты тринадцать секунд. Кусаю губы, представляя встречу. Сначала радостные объятия, а потом волна возмущений, а потом тихие жалобы друг на друга. На слишком строгого Круглова, на загулявшего Майского. На вроде уже чокнутого Ивана, обязательно что-нибудь взорвавшего. На Лисицына, вновь перестаравшегося в допросной. А я буду слушать, качать головой, даже что-то говорить, только где-то внутри будет удивительно тепло и уютно, пусть даже меня будет ждать разгромленный кабинет и десятки выговоров, вам я прощу все. И вы это знаете, хотя и делаете вид, что боитесь меня. Двадцать минут три секунды. Неожиданный резкий рывок, больно ударяюсь локтем. Снова толчок, что за черт? Воздушные ямы? Всматриваюсь в тучи, окружающие нас, сама не понимая зачем. Снова бросок, сносит куда-то влево, вижу, как белеют костяшки пальцев пилота. Он тянется к рации, но вдруг опускает руку. - Что? - мой крик заглушает рев двигателей. – Не молчите, что?! - Мы падаем, - шепот страшнее крика, я вижу лишь непередаваемый страх в зеленых глазах. – Двигатель отказал, не сядем. - Нет, - губы отказываются мне повиноваться. Там же ребята. Обещала вернуться, они ведь ждут. – Нет! - Прощайтесь с родными, - пилот бросает штурвал и достает из кармана мобильный. – Пятнадцать секунд. Отчет пошел. Четырнадцать, разрывая ткань брюк, вытаскиваю телефон. Тринадцать. Кому, ребятам? Двенадцать. Вызов не идет. Одиннадцать, дрожащими пальцами сообщение. Десять. Я вас люблю. Девять. Берегите себя. Восемь. Простите за все. Семь. Я не вернусь. Шесть. Прощайте. Пять. Ваша Рогозина. Четыре. Земля совсем близко, сообщение отправлено. Три. Закрываю глаза, все так же сжимая телефон. Два. Так и не встретились, перед глазами пролетают дни, проведенные с вами. Один. Удар сильный, боль в груди и волна жара. Темнота. Вертолет разрывает на куски, на обожженной земле часы с треснутым циферблатом. Замершие стрелки. Двадцать минут восемнадцать секунд.