«когда пропадает аппетит к жизни, начинаешь налегать на аперитивы переберешь, а потом тебя тошнит всем, что ты ел до этого»
Дать себе время, попытаться найти порошка хотя бы на одну дорожку, забыться, погрузиться и зацепиться за подводные камни, начать жить со следующего утра, ведь утром начинать всегда легче – вместо всего этого Тэхён чувствует себя конченым подонком, потому что даже не попрощался. Тэхён решает подумать об этом завтра. Тэхён честно думает об этом каждое «завтра» уже в течение недели. «Начать жить со следующего утра» - это как сесть на диету с первого числа или с понедельника. У Тэхёна не получается. Он пытается вернуться к занятиям: арендует зал на два часа, разминается двадцать минут, но становится слишком больно, потому что покалеченные мышцы еще не готовы к нагрузке, возвращается домой и перебирает свой рабочий гардероб – огромный шкаф с тысячей полок, доверху набитый шмотками, бельем и обувью. Развешивает платья к платьям, юбки к юбкам, блузки к блузкам и шорты к шортам, сортирует одежду по цветам, невольно вспоминая, что именно так у Чонгука были разложены галстуки. Перемывает полы, натирает досуха посуду перед тем, как убрать на полку, запекает индейку с овощами, пробует крохотный кусочек и выплевывает, решив, что тогда Чонгук здорово ему польстил. На восьмой день он идет в круглосуточный магазин рядом с домом и покупает десять баночек детского пюре. Продавщица улыбается, как самый счастливый человек в мире, говорит, что даже подумать не могла, что у Тэхёна есть ребенок, привычным жестом отдает ему сдачу, кончиками ногтей касаясь его ладони, а Тэхёна от этого незначительного контакта с чужими пальцами схватывает невыносимым приступом тошноты. На девятый день Тэхён приходит в себя, как очнувшись посреди ночи в холодном поту, оглядывается по сторонам и не помнит, какого черта он делает в парфюмерном магазине; молоденькая девочка-консультант растерянно хлопает глазами и повторяет, что Bvlgari Black уже очень давно нет в продаже. На десятый день к нему возвращается ощущение тревоги и страха, и Тэхён начинает пить. Чем больше алкоголя, тем меньше страха – чем меньше страха, тем сильнее хочется разреветься, потому что кроет, накрывает и перекрывает. Каждый вечер сводится к тому, что он намеренно прячется в своем одиночестве, прячет в вине свои истины и воротит нос от всех своих правд; каждая правда сводится к тому, что он просто скучает по Чонгуку. С ним почти перестало быть страшно и легко засыпалось по ночам, то, что Чонгук готовил, было самым вкусным, что Тэхён когда-либо пробовал, а еще – от его рук пахло этим запретным парфюмом и кожей перчаток, немного табаком и еще меньше – бензином. Каждый вечер Тэхён слушает самые грустные песни, напивается и засыпает только под утро. Каждое утро начинается с похмелья, а не с новой, как он планировал, жизни.***
«Привет, радость моя. Прости, что так долго отмалчивался. Меня почти пришили неделю назад, ей-богу, я чуть не обделался. Тут, знаешь, полная задница, я бы не стал звонить из телефонной будки, если бы все было хорошо. Короче, парень: тебя не было, нет и больше здесь не будет. На твое место поставили Джина. Я даже скучаю. Немного, ха-ха. Было весело. Смени номер на всякий случай и будь осторожнее: они, если захотят, тебя из-под земли достанут. Бывай». Запись заканчивается с глухим щелчком автоответчика. Тэхён откидывается на спинку дивана, зажав зубами фильтр сигареты, и немного жалеет, что в гримерке остались его почти новые туфли. Шикарные лакированные туфли, за которые он отдал бешеную кучу денег – где теперь такие… А потом Тэхён еще раз прослушивает сообщение от уже бывшего шефа и пропускает через себя каждое чертово слово, вникает, переваривает и ужасается, потому что Джин – господи боже – теперь вместо него, и это, наверное, самое жуткое, что в принципе могут видеть стены этого клуба. Тэхёну хочется рассмеяться или умереть – он не очень понимает, чего больше. Просто курит, просто пьет зеленый чай с жасмином, открывает шкаф и пытается вспомнить, за сколько покупал эти сапоги, эти юбки и платья, складывает суммы и прикидывает, что на продаже всех его женских шмоток можно сколотить целое состояние. Ближе к полуночи Тэхён напивается текилой и громко смеется, пока разрисовывает зеркало красной помадой.***
К концу третьей недели Тэхён окончательно привыкает к жизни в одиночестве. Тоска по Чонгуку становится тише, ровнее и глубже, проникает в подкорки, даже немного гладит по нервам, воспаленным от вечного ощущения тревоги, к которой Тэхён тоже успел привыкнуть. Он спокойно выходит из дома посреди ночи и гуляет по городу, залитому пестрыми пятнами света от фонарей и уличных вывесок, не надевает капюшон и слушает музыку в больших наушниках с хорошей звукоизоляцией, чтобы не услышать, если к нему подойдут сзади, совершенно иррационально останавливается у дверей самых известных и дорогих гей-клубов и стриптиз-баров, шляется по самым темным переулкам, дворам и подворотням, возвращается домой только утром и сильно расстраивается, что его до сих пор не грохнули. Ему нужно и не нужно, но сделать выбор между жизнью без вкуса и не_жизнью он сам не может. Ровно до того момента, пока под его окнами не останавливается та самая иномарка с наглухо затонированными стеклами. Уверенность в том, что вариант про не_жизнь – единственно правильный и подходящий, испаряется в долю секунды; Тэхён смотрит в узкую щелку между окном и полупрозрачной занавеской, прижавшись к стене, и не дышит, будто его дыхание могут услышать снаружи. Два часа ночи – не лучшее время звонить в полицию: за истерические крики в духе «спасите у меня под окнами тачка они хотят меня убить я точно знаю» какой-нибудь сонный участковый наверняка вежливо отошьет, а на попытку конструктивно объяснить, в чем дело, у Тэхёна не хватит ни сил, ни слов. Тэхёну до чертей страшно. Тэхёну до ебаных чертей не хочется подыхать вот так. Машина стоит в свете уличного фонаря, и он четко различает лицо, когда опускается черное блестящее стекло. Он, естественно, это лицо не раз видел. Лицо прицельно смотрит наверх и улыбается, а Тэхён отшатывается от окна и валится на пол; у него трясутся коленки и от страха сводит кишки, из глаз рефлекторно брызгают слезы, как на девятый день дома у Чонгука – не от боли и даже не от ужаса, а от нечеловеческого, неистового желания жить. Тэхён не помнит себя, когда тянется к мобильнику и нажимает на последний набранный номер, теперь единственный в его телефонной книге. - Тэхён? – отвечает немного хриплый, сонный голос после второго длинного гудка. - Привет. Не разбудил? - Нет. Что-то случилось? - Ну как сказать, - Тэхён прислушивается к приглушенному скрипу кровати на том конце провода и медленно встает, цепляясь пальцами за спинку дивана, - у меня под окнами тачка того парня, который меня избил. Не знаю, что это значит. Поговори со мной? Молчание бьет прямо в мозг, Тэхён прислушивается к чужому дыханию и, кажется, слышит, как щелкают шестеренки в голове у Чонгука. - Чонгук, мне очень страшно, – он старается говорить как можно ровнее, трет пальцами висок, зажмуривает глаза и тихонько, не успев себя остановить, не успев сбросить вызов, всхлипывает прямо в микрофон. - Говори адрес. - Чонгук, нет. Не надо. - Я не спрашиваю, надо или не надо, – его голос звучит как-то откровенно нервно, – скажи свой адрес. Тэхён прерывисто вздыхает, стирает кончиками пальцев проступившие слезы, быстро, очень спутано рассказывает, где живет, называет код двери на входе в подъезд и не успевает договорить, когда его обрывают напряженным «я скоро приеду».