Prisoner of her lust

      Свое жилище сестры оборудовали в старом «доме с привидениями» - там было достаточно места, а общие зловещие очертания строения не возбуждали особенного желания сунуться туда у любопытных любителей экстрима.       По старой цирковой привычке, привитой им с малолетства, сестры не питали особенной любви к вещам – у каждой был небольшой чемодан со всем необходимым, и если бы пришлось в срочном порядке покидать обжитое место, они без сожаления оставили бы остальную немногочисленную утварь, чтобы не тащить ее с собой. По этой причине сестрам не требовались королевские хоромы – каждая из них довольствовалась небольшой комнаткой с дощатыми стенами. Как таковой, в комнатах не было даже мебели – в комнате Фреи стоял не слишком мягкий, но очень удобный для сна топчан, склоченный из деревянных досок, небольшой столик, пара стульев и расшатанная этажерка. И все же здесь было очень уютно, и дом казался обжитым. Впрочем, с улицы этого никак нельзя было заметить – окна были наглухо заколочены, чтобы не пропускали свет от ламп, идущий изнутри. Это помогало избежать любопытства многих незваных гостей.       Обычно Фрея ложилась поздно, успевая перед сном навестить братьев Рихтер, ночующих в небольшом бункере под пультом управления детской каруселью. Но в этот раз, хотя братья и заслуживали вознаграждения за успешно проведенную операцию, Фрея решила побыть одна. Устроившись с ногами на одеяле, Фрея дотянулась до задней стенки топчана и открыла свой тайник, спрятанный за одной из досок стены в неприметном месте. В тайнике хранились несколько фотографий, оставшихся еще с тех времен, когда у сестер был свой цирковой номер, и тоненькая папка. Фрея бережно взяла ее в руки и раскрыла, впившись взглядом в страницы.       В основном в папке находились фотокопии старых документов, газетных вырезок и полицейских отчетов – те немногие крупицы информации, которые Анна сумела добыть для своей сестры. Все документы, что имелись в этой папке, касались одного из так называемых Хранителей – Роршаха. Фрея давно интересовалась им – Роршах не раз и не два был близок к поимке сестер как никто другой, сам о том не подозревая, но каждый раз в последний момент оказывался не у дел. Поначалу Анна начала собирать информацию о Роршахе, чтобы найти намеки на его слабые стороны и, если понадобится, применить свои знания на практике, а позднее к этим поискам подключилась и Фрея. Личность борца за правосудие заинтересовала ее своей неординарностью.       Вряд ли даже у полиции было такое подробное досье на Роршаха. По крайней мере, у них точно не было ни малейшего представления о том, как Роршах выглядит без маски. У Фреи было несколько таких фотографий – почти все они были сделаны за время пребывания Уолтера Ковача в детском приюте, и лишь одна, слегка размытая, была изображением взрослого Уолтера-Роршаха. На ней он был запечатлен в своей настоящей маске – не в мешке с ползающими по нему пятнами, похожими на жирных тараканов, а в образе не слишком опрятного типа с плакатом, бесцельно слоняющегося по городу. То есть это другим могло показаться, что он просто прогуливается за неимением лучшего занятия, но сестрам было отлично известно, что в такие моменты инстинкты Роршаха работают особенно четко. Днем он чует готовящиеся преступления как охотничий пес, а ночью, нарядившись в костюм вершителя правосудия, нещадно карает каждого, кто посмеет нарушить хрупкое равновесия зла и добра.       Фрея не смогла бы толком ответить, чем ей так интересен этот персонаж, хотя старшая сестра неоднократно задавала ей этот вопрос. Ее не привлекал флер геройства, который усиленно создавали СМИ вокруг Хранителей. Скорее, Фрею интересовал человек, Уолтер Ковач, а не его геройское альтер-эго, крушащее преступников на улицах – человек, со всеми его несовершенствами, комплексами, затаенными обидами и дурными привычками. Фрея с удовольствием побеседовала бы с ним, выслушала бы его воспоминания о суровом детстве, о жизни в приюте, о его победах в боксерских поединках, о его жизни под маской… Но девушка прекрасно понимала, что это невозможно. И не потому, что они находились по разные стороны баррикад и Роршах мечтал покончить с представителями преступного мира, которыми являлись в том числе и сестры, а просто потому, что Роршах не доверял никому, совершенно никому. Даже Ночная Сова, который не раз спасал Роршаху жизнь, не удостаивался от друга большего проявления доверия, чем воровство продуктов с его кухни.       Но Фрея была человеком, который с двух лет учился метать острейшие ножи, и упрямства, крепко смешанного с упорством, у нее было в избытке. Поэтому, осознавая, что получить доступа к душе Роршаха ей не удастся, Фрея незаметно для самой себя переключила внимание на более реальную возможность. Теперь она мечтала хотя бы на короткий промежуток времени завладеть его телом и, может быть, хотя бы на несколько секунд затуманить его разум, отвлечь от постоянных мыслей о борьбе за правосудие.       Но и с этой стороны подобраться к Роршаху было невозможно. В отличие от Ночной Совы, который в свободное от патрулирования темных улиц время писал статьи для орнитологических журналов и в образе скромного ученого изредка ходил на свидания, которые в лучшем случае заканчивались дежурным поцелуем в щеку, Роршах был далек даже от столь невинного проявления зова плоти. Виной тому было ремесло, которым занималась его мать, чтобы заработать на жизнь, и его непременные атрибуты – похотливые клиенты, относящиеся к продажной женщине как к вещи, отпускающие сальные шутки и говорящие отвратительные непристойности, не предназначенные для детских ушей, животные стоны его матери, доносящиеся через стенку, от которых не скрыться, даже если спрятать голову под подушку… К тому же в последние годы количество проституток на улицах Нью-Йорка возросло, и размалеванные женщины, часто пренебрегающие личной гигиеной и готовые на все ради дозы наркотика, буквально вешались на любого, кто проходил по темной улице, предлагая свои услуги. Все это вселяло в Роршаха отвращение к акту соития как к таковому и к любым проявлением физической нежности в частности. Он избегал даже обычных прикосновений вроде рукопожатия, пусть и через толстую кожу перчатки, зато отменно компенсировал недостаток тактильных контактов смачными ударами, превращая в месиво тела преступников.       Фрея понимала, чем закончилась бы ее первая и последняя встреча с Роршахом – все зависело бы от того, кто из них оказался бы расторопнее и живучее. Ни о каком полноценном контакте, ни о вербальном, ни о телесном, речи вообще идти не могло, Роршах был совершенно бескомпромиссным человеком. Но, осознавая это, Фрея все равно не могла перестать думать о нем и то и дело мысленно возвращалась к размышлениям о Роршахе, пытаясь найти хоть какую-то лазейку, малейший шанс на общение без летального исхода для себя или для него. В этот раз новых идей тоже не возникло. Фрея, вздохнув, убрала папку на место, в тайник, и достала оттуда уже чуть выцветшие фотографии своего детства. Их было всего три – две черно-белых и одна цветная, все с чуть осыпавшимися краями. На первой Фрею с Анной заснял шпагоглотатель Джо, в то время как сестры отрабатывали свой номер. Фрее на этом фото было всего лет пять, и она еще не слишком хорошо овладела техникой метания ножей, хотя и тренировалась каждую свободную минуту, поэтому лицо Анны, стоящей у дверцы циркового фургона с яблоком на вытянутой руке, было напряжено.       На цветной фотографии Анна и Фрея стояли рядом с матерью. Все трое были одеты в блестящие костюмы и улыбались напряженными улыбками циркачей, готовых к любой накладке во время исполнения номера – фото было сделано непосредственно перед выходом на арену. Фрея очень любила этот снимок, он был сделан в те времена, когда аттракцион «Малышки с лезвиями» был еще относительно популярен у зрителей, а бродячий цирк приносил своим владельцам и работающим в нем артистам стабильный доход. Третье фото было сделаны владельцем небольшого ярмарочного павильона. Сестры заплатили за него почти пять долларов – фото было сделано с применением новейшей технологии моментального снимка, разработанной доктором Манхэттеном. Но в те времена, когда было сделано фото, ни Анна, ни Фрея не вели счета деньгам, а лишь наслаждались той свободой, которую они предоставляют своим владельцам. Глядя на это фото, никто не подумал бы, что у двух совсем еще юных девушек руки обагрены кровью убитых ими жертв, а в их душах уже почти не осталось обычной людской жалости, лишь отвращение к отдельным представителям человечества и непроходящее желание мстить.       Почему-то глядя именно на это фото, Фрея вспоминала затхлый фургон директора цирка. Перед ее мысленным взором вставала ясная картина – рыхлый мужчина с седыми бакенбардами на пропитом лице, отпихивающий от себя Анну, которая отчаянно умоляла оставить их с сестрой в цирке, дать им хотя бы малейший шанс заработать себе на пропитание… И никто не помог – даже Дейдра, «дама с бородой», которая всегда подкармливала сестер и отдала им пару своих платьев, чтобы они перешили их и сделали для себя концертные костюмы. Дейдру можно было понять – у нее самой был сын, к тому же они с канатоходцем Билли, который был младше Дейдры почти на десять лет, вот-вот собирались пожениться, и ее новой семье вовсе ни к чему были два лишних рта… И все же Фрея не понимала, не могла объять разумом, как можно вот так просто отказаться от того, к кому был так добр и кто был добр к тебе, отпихнуть, отбросить в сторону, как назойливую дворнягу, преданно заглядывающую в глаза любому, кто готов стать ее хозяином.       Фрея поежилась, словно от холода, хотя в ее комнате было почти жарко – лето выдалось очень теплым. Бросив последний взгляд на фотографии, Фрея сунула их обратно в тайник и приладила дощечку на место. И почти тут же в дверь комнаты Фреи постучали. Пудовые кулаки братьев Рихтер при всем желании не смогли бы извлечь из дверной доски такой деликатный звук, поэтому Фрея без труда сделала вывод, что за порогом комнаты стоит ее сестра.       - Шон притащил пиццу, - сообщила Анна, когда Фрея впустила ее в комнату. – Ты любишь с грибами, так что я принесла тебе пару кусочков. Весь сладкий перец я уже выковырнула.       - Спасибо, - поблагодарила Фрея и поставила тарелку на стол. Не дожидаясь приглашения, Анна прошла вглубь комнаты и села на топчан, скрестив ноги. Фрея устроилась рядом.       - Хотела тебя спросить… - начала Анна не вполне уверенно и тут же сбилась. – У тебя скоро День рождения…       - Ты знаешь, чего я хочу, - мягко сказала Фрея.       - Это невозможно, - категорично заявила Анна. – Ты читала его личное дело… Все досье на него, что я сумела достать… Он никогда не пойдет на контакт добровольно, а попытка заставить его силой сделает из этого существа еще большее чудовище, чем то, которым он уже является!.. Подумай – может быть, что-нибудь другое?       - Ты знаешь, чего я хочу, - так же мягко, но упрямо повторила Фрея.       - Может быть, сменим машину? – предложила Анна, заранее зная ответ. – Ты давно говорила, что нам пора избавиться от этой старой рухляди…       - А ты говорила, что новая машина будет привлекать слишком много ненужного внимания, - напомнила Фрея. – И была права. Если моя просьба невыполнима, лучше ничего не дари мне. В конце концов, самое лучшее, что только может быть на свете, у меня уже есть.       - Что это? – озадаченная упрямством сестры, не сразу сообразила Анна.       - Ты, - ласково улыбнулась сестре Фрея и ободряюще потрепала ее по плечу. – Спасибо за пиццу. Сегодня я, наверное, лягу пораньше – если вдруг встретишь Курта или Дитера, скажи им, чтобы не ждали меня.       - Обязательно, - пообещала Анна и, пожелав сестре сладких снов, вышла из комнаты, плотно притворив за собой дверь.       Поужинав почти холодной пиццей, Фрея немного почитала газету недельной давности, отдав предпочтение странице с юмористическими комиксами, а затем укрылась одеялом и почти мгновенно уснула. Фрее снились огни парка развлечений, принадлежащего только им с сестрой, куда будет закрыт вход обычным посетителям, жадным до острых ощущений. В снах Фреи не было ни беспокойства, ни переживаний – одна баюкающая безмятежность, которой так не хватало ей в реальной жизни.