Я пытался уйти от любви...

В раздевалке тренер передал ему записку от отца: «Эрни, прости, что не успеваю на игру. Я уезжаю по делам на три месяца, и по возвращению тоже будут сильно занят. Но зато на каникулах тебя ждет сюрприз. Папа. P.S. Верю, что игру не продуешь, сын». Эрни перечитал ее несколько раз, радостно гадая о том, какой сюрприз готовит ему отец. На приписку даже не отреагировал — безусловно, он выиграет. Он, а не команда. Им это не нужно, как не нужны они сами своим богатеньким папашкам. Выйдя на поле, Эрни привычно бросил взгляд на третий ряд восточной трибуны. Даже зная, что отец не придет, он все равно искал глазами родную макушку, всегда возвышавшуюся над гомонящим скопищем людей. Чужие лица размывались разноцветными пятнами, и Эрни выдохнул облегчено и разочаровано одновременно: Доминик Уортли был самым активным родителем-болельщиком школы Браунинг. А его открытая радость успехам Эрни и была причиной для оскорбительных ухмылок футбольный команды. И не только ее. Эрни постоянно ощущал удушающую атмосферу презрения, липкую и унизительную. Конечно, в лицо ему никто не бросал «ниггер» или что-то подобное, но это отчетливо читалось в уголках брезгливо опущенных губ, в зоне отчуждения всегда окружавшей Эрни, в подчеркнутой холодно-вежливой манере говорить, растягивая слова и повторяя по нескольку раз, будто отдавая приказ скудоумной прислуге. «Это слишком дорогая школа, чтобы в ней учились всякие отбросы», — вот что на самом деле витало в воздухе, а понятия «демократия» и «равенство» испарялись прямо перед воротами Браунинга. И все гадости, которыми осыпали Эрни, несмотря на свою жестокую обыденность, преследовали одну цель — показать ему, что черным здесь не место. А то, что Эрни был американцем в четвертом поколении, совершенно не имело значения. Как и то, что Доминик Уортли считался одним из лучших промышленных альпинистов. Для деток «белых воротничков» он был всего лишь мойщиком окон. Проще всего было сдаться, завалив тесты и бросив футбол. Тогда Эрни лишился бы стипендии, а поскольку отцовского дохода было недостаточно для полной оплаты за обучение, ему пришлось бы перевестись в государственную школу. В общем-то, это было бы даже хорошо, если бы не отец, гордившийся тем, что его сын — первый Уортли принятый в Браунинг. И так уж вышло, что для Эрни неприятие учителей и учеников было менее значимым, чем разочарование отца. Вот потому он и старался быть в десятке лучших учащихся, а на соревнованиях выкладывался полностью, несмотря на то, что футбол не любил чуть меньше, чем свою команду. И теперь, глядя в зверски перекошенные физиономии футболистов школы Тринити, Эрни предвкушал удовольствие. Здесь, на поле, он не сдерживался, выплескивая накопившееся напряжение, отвечая ударом не только на удар, но даже на косой взгляд. И особенно на словесное дерьмо, которым принято поливать соперника. — Фу, как воняет. Знаешь, почему тебе никто не дает, скунс? Потому, что ты смердишь. Браунинги пользуются тобой как химическим оружием, — прогнусавил огромный как Кинг-Конг квотербек Тринити. Шлем закрывал половину лица, но Эрни надеялся, что его ухмылку увидели. Громиле явно не хватало мозгов для самостоятельного придумывания мерзостей, и Стокли совсем непатриотично помогал ему с этим. К слову, такие оскорбления Эрни уже не задевали: он свыкся с тем, что потел гораздо быстрее, сильнее и чаще, чем остальные игроки. Скорее всего, в этом были виноваты сомалийские корни отца, и все что ему оставалось — следить за собственной гигиеной тщательней других. — Конечно, ведь такие нежные девочки как ты сразу падают в обморок, — ответил Эрни. Тринитовец взревел раненным гризли, а Эрни, рванулся вперед, с силой оттолкнув нападающего противников, и ловко подсек его под колени. Тот даун они выиграли, впрочем, как и всю игру. Команда ликовала, как всегда исключив из общего праздника Уортли. Но Эрни не расстраивался. Вернее, не слишком расстраивался. Гораздо хуже было то, что кроме отца ему не с кем было поделиться своей победой или поражением. Вообще не с кем. Друзей с начальной школы у него не осталось. Они отвернулись, узнав, что он поступил в Браунинг. Что ему при этом они наговорили, Эрни не хотелось вспоминать. Однако вопли, что он переметнулся к «фаготам» и «ублюдочным белым» никак не забывались. Да и сами бывшие друзья каждое лето «освежали» ему память. Девушки. С девушками у Эрни было совсем плохо. Он легко знакомился с какой-нибудь отпадной красавицей, устраивал свидания, писал ей из Браунинга. И с каждой все было хорошо ровно до тех пор, пока она не приходила к Эрни на школьный вечер. После этого девушка бросала Эрни. Или Эрни бросал ее, как это было с Лин. И хоть она извинялась, умоляла, упрекала его в жестокости, Эрни разорвал отношения бесповоротно после той личной катастрофы, что устроила ему Лин в мужском туалете при активном участии трех старшеклассников. Тогда он чуть не сорвался — противостоять глумящейся толпе Эрни не умел. Помог отец. Он забрал Эрни, и первую неделю после случившегося тот провел дома, дожидаясь, когда все утихнет. Но и после Эрни пришлось нелегко. Мистер Тэйтон, школьный психолог, сказал, что воспитанная в Браунинге выдержка очень пригодится Уортли в будущем, но это мало утешало. В конце концов, Эрни смирился. Он не прятал глаза, но уже не пытался самоутвердиться или найти приятелей. Просто учился и тренировался, держась особняком и никого к себе не подпуская на расстояние вытянутой руки. Далеко для дружеского похлопывания, зато и для плевка в лицо расстояние великовато. Теперь Эрни не то, чтобы и оставили в покое совсем, но доставали меньше.