Я пытался уйти от любви...

Со стороны могло показаться, что Джен пристально рассматривает наглядные пособия мистера Бонзалеса. На самом деле он их даже не видел, мысленно распиная себя за случившееся. «Не мог сдержаться, архимудило! Выпендрился! Еще и посоветовал: «Не встречайся с ними один на один». Ну да, ну да: «В туалет ходи по трое». Вот уж отмочил так отмочил, пукан с глазами! Как теперь мелкому здесь оставаться? Тут дяди Миши с разводными ключами не водятся. Приехал, называется, поддержать брата». Больше всего Джена убивало то, что он, как никто понимающий страхи Эрни, и создал для него новый кошмар. Был в его жизни подобный замес. Он старался забыть о нем еще будучи Геной, но четко помнил и Дженом. Тогда он на собственной шкуре познал на что способны утырки, если их разозлить. Собственно, Гена даже их не злил, просто проигнорировал призывы «поиграть», здраво полагая, что в любой забаве, придуманной обдолбанными парнями, окажется проигравшим. И немного ошибся — в своей игре они уготовили ему роль приза. Ловили его куражась. Смеялись, свистели, отпускали глумливые реплики, а когда поймали… Гена отбивался как мог, но пинки, укусы, царапины не останавливали отморозков, а распаляли еще пуще. Они чувствовали его слабость и беспомощность, и заводились сильнее. А потом Гена сдался и дергался, выворачиваясь и пытаясь ускользнуть от потных жадных рук, стаскивающих с него джинсы, лишь по инерции. После, он так и не простил себе той убогой смиреной обреченности жалобно блеющей овцы, которую кто-то назначил жертвой. Вот это было куда постыдней, чем стоять со спущенными до щиколоток штанами перед человеком, которого почитал за отца. Тем более что тот ворчал куда-то в пространство, деликатно отвернувшись: — Идрит-ангидрит! Вот же дела! Ты, Гешка, здесь больше не шастай: один раз пронесло, а в другой может и не повезти… — Так я к тебе шел, а тут напрямик… — сглатывая слезы, оправдывался он, до сих пор не веря в чудо. — Ты как узнал, дядьМиш? Торопливо, трясущимися руками Гена натягивал грязные и почему-то мокрые джинсы. И они воняли. Позором. — Дак, пацан какой-то прибежал, сказал: «Там вашего Генку бьют». А тут вон чего. Будничный тон дяди Миши низводил почти состоявшуюся катастрофу до уровня мерзкого, но рядового инцидента, который мог случиться с любым. И Гене хотелось кричать, что это не так, что это жутко, тошнотворно, и что теперь ему незачем жить, но тяжелые злые слова застревали где-то в горле, выходя маловразумительным поскуливанием. А дядя Миша гнул свою линию дальше: — Ты, парень, извини, но рожа у тебя пидорская, а сам ты дохлый. Каждому долбодятлу опустить тебя просто в радость. Не знаю, что они за люди такие, но непохожих ненавидят, а уж красоту и вовсе растоптать норовят. Вспыхнув, — хотя казалось бы чего теперь стесняться? — Гена убито спросил: — Так заметно? — Не понял, — пожевал губу дядя Миша,— ты впрямь по этому делу? От стыда и страха Гена сжался. Но не соврал: — Да. — Не, Гешик, я б не догадался… Но я все это к чему. У меня один клиент есть, он дамочек самозащите обучает. Я поговорю с ним. Этим, как его, Терминатором, не станешь, но шансов-то побольше от урков всяких отбиться. В гараж я тебя буду забирать. И отвозить потом, чтоб, значит, ничего не случилось. А в других местах ты сам справляться должен. И не позволять всяким швондерам ушибленным жизнь твою поганить! — погрозил дядя Миша пальцем непонятно кому: то ли «швондерам», то ли Гене. И Гену пробило. Ударило высоковольтным разрядом, изменив раз и навсегда. А уж свою судьбу изменил он сам. Перевернул на ее живот и … изменил. Конечно, ему помогли. Виктор Сергеевич. Умный, циничный, сильный. Тренер по женской по самообороне, с которым договорился дядя Миша. Сам дядя Миша. Невзрачный пенсионер — «гаражный кулибин», сосед, одинаково терпеливый и со старыми механизмами и с пацанами-безотцовщиной. Оплативший курс занятий и небрежно отмахнувшийся от благодарностей. Настоящий мужик с заглавной буквы, чье слово никогда не расходилось с делом. Он не отвернулся, не полез с нравоучениями или чем похуже. И его гараж так и остался для Гены самым уютным местом на земле (после маминой кухни), где, он знал, его ждали, хоть и не приветствовали цветистыми речами. Тот просто не любил слов, предпочитая слушать. Людей, животных, машины. Особенно машины. Он и Гену учил: — Слышишь? Вот тут, на третьем такте?.. Тяжело ей, захлебывается она. Сейчас мы вот тут подтянем… и… слышишь, Генка?.. Радуется, симпатуля! И Гена слышал. Слышал! Мощное ликование, нетерпеливый взрык, приветственное бормотание. У каждой машинки был свой голос, свой характер. И в то, что у каждого автомобиля есть душа Гена, так же как и дядя Миша, верил. Да и как можно было в это не верить, если после отъезда дяди Миши, проданная им старенькая, но шустренькая «девятка» постоянно глохла возле дома бывшего хозяина. Она, как и сам Гена, скучала по дяде Мише.