Я пытался уйти от любви...

Последние два часа Джену дались тяжело. Причина одна — Эр. Джену очень хотелось знать насколько тот был вменяемым, когда весьма провокационно изгибался в общей каше разгоряченных тел. В том, что Эрни не был пьян, обкурен или под дозой, Джен не сомневался. Он ни на минуту не сводил с брата глаз и полумрак зала его наблюдениям абсолютно не мешал. Следовательно, Эра накрыло после дневной напряженки. Откат такой. Странный, конечно, но мысль о другой возможной причине пугала непомерно. А ведь Джен не был трусом. Скорее, наоборот. Салочки за гаражами начисто выжгли у него страх перед кем бы то ни было и при малейшем физическом или моральном давлении тормоза у него отказывали напрочь. Так что тот мордатый, называя Джена психованным ублюдком, не ошибся ни одним словом. И все же инстинкт самосохранения, присущий всем нормальным людям, никуда у Джена не делся. Он лишь изменил вектор, защищая хозяина от опасных для него чувств. А самой опасным чувством для Джена была надежда на то, что не только он Эрни, но и Эрни его… Вернувшись в школу, Джен первым делом заскочил в туалет. Там он сразу засунул голову под кран и застонал от удовольствия — гадский кулек не пропускал воздуха и раздражал кожу, и теперь лицо горело и чесалось. А еще неудовлетворением зудела душа. И поскольку ни Стокли, ни Нолана, ни кого-то из их друзей, Джен на вечеринке в зале не видел, то отловив первого попавшегося, спросил, где тех можно было найти. Мальчишка вытаращил глаза от испуга, но все же пропищал, что видел как подъехал лимузин и водитель в большой фуражке помог Уэйну и Нолану сесть в него. Джен даже не успел испытать разочарования, к нему подскочил запыхавшийся молодой мужчина в униформе охранника и настоятельно пригласил к директору школы. Секьюрити был так бдительно-любезен, что проводил Джена до самого кабинета. И только удостоверившись, что Джен вошел туда, снова испарился. Зрелый мужчина в дорогом костюме и шикарном галстуке, сидевший за внушительным столом, никак не вписывался в представление Джена о школьных директорах. Он со своей отбеленной улыбкой был скорее похож на политика, и очки в тонкой квадратной оправе на самом кончике ровного носа завершали этот образ. — Приветствую… — директор сделал паузу, ожидая, что визитер представится, но тот не собирался ему подыгрывать. «Он тоже не сказал, как его зовут», — мысленно оправдал себя Джен. — Гостя мистера Уортли. Вы догадываетесь, зачем я вас пригласил? — Нет, — односложно ответил Джен и снова замолчал. Мистер Чарльз Даттон свел ладони домиком. Управлять школой полной гиперсексуальных, избалованных подростков было нелегким делом, но он справлялся. Поэтому он не был готов к тому, что разговор с мальчишкой, сидевшим напротив, мог пойти не по его сценарию. А еще он чем-то раздражал директора Даттона. И куда сильнее, чем сам Эрни Уортли. Положа руку на сердце, Эрни был неплохим парнем: дисциплинированным, старательным, неконфликтным. И при этом само его присутствие в школе вызывало скрытые, но от этого не менее острые конфликты. Некоторые родители, чье мнение было очень значимо для бюджета школы и премиального фонда преподавателей, неоднократно намекали на нежелательность совместного обучения Эрни Уортли с их сыновьями. Но парадокс состоял в том, что избавиться от Уортли директор Даттон тоже не мог — тот был отличным щитом от нападок прессы по поводу кастовости, царившей в Браунинге. Он был досадной неприятностью, как фурункул на ягодице — этот Эрни Уортли — ни сесть, ни выдавить. Но не более того. А юнец с пронзительными светлыми глазами относился к другой категории. К какой, Чарльз Даттон определить затруднялся. Слишком непонятным и ни на кого не похожим он был. Обычно даже взрослые и уверенные люди немного терялись в присутствии директора Даттона. Путем многочасовых тренингов он выработал особую манеру поведения «я мудрый, но строгий гуру», безотказно действующую на всех. Почти на всех. С этим же мальчишкой (сыном новой жены мистера Уортли-старшего, вспомнил директор) его психологический прием не срабатывал: тот сидел удивительно прямо, не ерзая и не смущаясь, и смотрел тоже прямо — глаза в глаза, требовательно, даже жестко. И уже сам мистер Даттон чувствовал себя скованно под его странным взглядом. Овладеть ситуацией директор мог лишь продолжив разговор, но поскольку поименные списки гостей оставались у охранника мистеру Даттону пришлось судорожно придумывать, как обратиться к этому неприятному посетителю. Ничего подходящего ему так и не удалось подобрать, и поэтому градус его раздражения на всех представителей семейства Уортли резко поднялся. — Сегодня днем камеры центрального коридора школы зафиксировали один эпизод… — Чарльз Даттон многозначительно посмотрел сквозь стекла очков, но мальчишка продолжал сидеть все так же ровно и сверлить директора взглядом. — Вы можете осветить его детали? Директор специально использовал излюбленный равнодушно-уверенный тон, демонстрировавший нарушителям порядка его полную информированность, после чего тем оставалось покаяться, и получить соответствующее наказание. В действительности же у мистера Даттона были лишь догадки о том, что произошла очередная стычка между Уортли и другими учениками. Во всяком случае, начиналось все как обычно, а вот что случилось потом (а оно случилось!), он не знал: подростки давно приспособились действовать прямо под прицелом видеокамеры так, чтобы при просмотре записи понять происходящее было невозможно. Поэтому за эвфемизмом «детали» скрывалось: «Расскажи-ка мне все и даже больше», — Чарльз Даттон должен был знать какие неприятности им уготовил Уортли и этот… этот. Холодная уверенность директора была показушной — это Джен быстро понял и тихо взъярился: «Вот же гондон пользованный, а когда, значит, Эра чмырили, их железные наблюдалки глаза прикрывали!» И вместо ответа Джен улыбнулся директору. Той улыбкой-оскалом, которую аборигены называли «найс»: доходящей до зубов мудрости и оголяющей десны. Ненавидя ее всей душой, Джен испытывал жуткое удовлетворение, когда растянув губы по всем правилам «голливудской улыбки» видел как отшатывается местный люд. — Сегодняшний эпизод? Не припоминаю. Но вы-то наверняка помните другие эпизоды. К примеру, когда шкафчик Эрни Уортли кто-то неизвестный до отказа забил отбеливающими кремами. И вы ведь помните, что прямо на следующее утро после того, как вся эта парфюмерная гадость засыпала Эрни, в школьной газете появилась статья о пользе солнцезащитных средств для девушек со смуглым цветом кожи? Директор Даттон повидал многое, и только поэтому смог сохранить непроницаемое выражение лица. — Не вижу в этом проблемы. Мы провели расследование. Мальчик по ошибке положил подарки для своих родственниц в чужой шкафчик — это не причина для его наказания. А статья в газете… У наших учеников разнообразные интересы. Юноша, — директор изменил тон на проникновенный, — обвинение в расовой дискриминации или ущемлении по другим причинам — очень серьезный поступок. У вас достаточно веских доказательств, чтобы делать такие заявления? От самого мистера Уортли нам жалоб не поступало. Светлые глаза мальчишки, с безумной улыбкой Джокера, выгорели совсем став почти белыми, и Чарльзу Даттону захотелось суеверно скрестить пальцы, защищая себя от нечисти. — Я ухожу, директор школы Браунинг. Но предупреждаю: устранение даже малейшего намека на э-пи-зо-ды с участием Эрни в интересах школы и в ваших личных интересах. Мальчишка встал, картинно-лениво оправил стильный пуловер и, не попрощавшись, вышел. «Что же не так с этим парнем?» — билось в голове у Чарльза Даттона, пока он изучал пространную записку старшего библиотекаря о необходимости обновления фонда.