heartache

- Ты думал когда-нибудь о смерти? - тихо спрашивает Чунмён, прерывая чтение младшего вслух. Чонин поднимает ресницы, и больной неожиданно отмечает для себя, что черты парня еще детские. Или только выглядят так, но похож он совсем на ребенка. Чонин так сильно распахивает глаза, выражая свой интерес, что Чунмёну хочется узнать ради него все-все на свете, чтобы ответить на все вопросы, интересующие младшего. Он чувствует себя виноватым. - Хён, зачем ты думаешь о смерти? - Есть ли там ад или рай? А если есть, то какие они? Пока мы тут сидим с тобой, во всем мире совершается насилие. Разве ад уже не на Земле? Разве "геенна огненная" в состоянии напугать того, кто сгорел, например, в пожаре. Абсурд какой-то. От боли человек просто сойдет с ума. - Вряд ли там все так непродумано. Хён, ты не сможешь попасть в ад, - убедительным голосом произносит младший, откладывая книгу на колени. Чунмён в удивлении наклоняет голову в сторону. - Думаешь, я боюсь «судного дня»? - Думаю, что ты слишком много болтаешь, - с кресла парень быстро перебирается на больничную койку и накидывает на голову старшего часть простыни, которой тот укрывался. Чунмён фыркает, тут же стаскивая кусок ткани обратно, чихает и мгновенно пытается привести растрепавшиеся пряди волос на голове в более-менее порядок. Чонин ловит одну его руку за запястье и замирает, глядя в глаза. Мён боится даже дышать, потому что парень как будто сверлит дырку в нем своим взглядом. Проходит секунда, две, три, а, может, и целая вечность, прежде чем младший сокращает расстояние еще на сантиметр, а затем улыбается по-летнему тепло. Это так не свойственно нынешней погоде, но Чунмёна согревает изнутри. Он даже ощущает, как покалывают кончики пальцев и как хочется ими коснуться щеки этого самого Солнца. - Мне нужно ненадолго отлучиться, - тихо сообщает Чонин. - Только никуда не уходи. Я туда и обратно. Его голос звучит так, что Чунмён согласно кивает головой. Даже если бы он улетал последним очень важным рейсом, то после такой просьбы совершенно точно дождался бы младшего. Чонин не лжет и возвращается в палату, где больной едва успел дочитать книгу, через каких-то тридцать минут. - Просто доверься мне, хён, - говорит парень, когда на кресле-каталке куда-то снова везет Чунмёна. Они оказываются в ванной комнате, но это никак не рассеивает возникшее любопытство. В сознании старшего начинают складываться первые пазлы только тогда, когда Чонин включает душ и осторожно наклоняет чужую голову в раковину. Его движения мягкие, но уверенные, он щедро поливает водой тусклые пряди волос, а затем вдруг выключает душ и, не успевает пройти и минута, как принимается чем-то пачкать голову старшего. Чунмёну очень хочется спросить, что происходит, но тогда младший решит, что ему не доверяют. Он и так слишком хорошо относится к умирающему незнакомому парню, что Мён совсем не хочет его обидеть. - Тут сказано, что нужно ждать сорок минут, - произносит Чонин, садясь на край ванной и крутя в воздухе коробочкой из-под светлой краски. Чунмён несколько мгновений вглядывается в эту коробку, а потом чувствует, как его нижняя челюсть устремляется вниз. - Тебе не нравится идея? – звучит мальчишеский обиженный голос, но ответить нет сил. У сидящего в кресле парня дрожат ресницы, губы и руки. - Извини, - Чонин сам делает выводы о реакции старшего, выдыхает и метко швыряет пустую коробочку в мусорную корзину. - В мою голову иногда приходят дурацкие идеи, но я не хотел тебя расстраивать. Если сейчас все смыть, то краска, наверное, еще не успела взяться. - Нет, - вдруг резко выпаливает Мён и не узнает собственный голос. Успевший подняться с бортика ванной Чонин снова возвращается в прежнее положение и внимательно смотрит на старшего. - Когда ты только зашел в палату в первый день, мне было так неловко. Ты так хорошо выглядел, а я.. Чонин, я знаю, что сейчас даже самый модный оттенок волос и стрижка не сделали бы меня хоть чуточку симпатичнее, но я очень тебе благодарен, - с улыбкой заканчивает Чунмён. - Хён, ты красивый, - спокойно слетает с чужих губ и гулким эхом бьется по стенам. Хёну кажется, что эти слова ударяются обо все водопроводные трубы, что они от этого дребезжат, и эта звенящая мелодия разносится по всем углам помещения, что слова отражаются от единственного зеркала и пронизывают тонкую кожу насквозь, бережно касаясь самой души. Чунмён понимает, что никогда не слышал такой простой искренности. Чонин совсем не пытался что-то доказать. Он просто говорил, просто был рядом. - Ты стилист, или что-то вроде того? Дизайнер? Художник? Младший добродушно смеется, но отрицательно качает головой. - Нет, я хореограф. - Хореограф? - Я не похож на человека, который хорошо танцует? – обиженно бубнит Чонин, поднимается и с чувством собственного достоинства демонстрирует лунную походку. Только теперь Чунмён отмечает, что у Чонина тело восхитительного танцора. Он, наверное, был рожден самой природой именно для этого. Ну, или чтобы стать моделью. - А если я попрошу станцевать для меня? – старший с улыбкой смотрит исподлобья. - О, нет, наши отношения еще не достигли такого интимного уровня! – Чонин театрально взмахивает руками, но Чунмён не решается настоять на своей просьбе. Эти сорок минут проходят быстрее, чем хотелось бы старшему, потому что сейчас Чонин никуда не убегает, они разговаривают обо всем и ни о чем. Он узнает, что Чонин танцевал с детства, что сейчас у него своя школа танцев, что у него на полке очень много наград, но он все равно считает, что не достиг совершенства. Когда время подходит к концу, младший помогает смыть краску, а затем по-хозяйски полотенцем вытирает мокрые волосы. Чунмён ощущает себя беззащитным ребенком, но всецело доверяется парню. Кресло разворачивается к зеркалу, и он видит, что на него из отражения глядит совершенно другой Чунмён. Он впервые отмечает, что улыбка ему действительно к лицу. Его новый цвет даже лучше того, что был прежде. Он словно вобрал в себя остатки прикосновений пальцев мальчика-Солнца. Рядом с отражением Чунмёна отражение Чонина. Оба отражения улыбаются друг другу, улыбки почти синхронно становятся все шире, и Мён отчетливо произносит: - Спасибо.