heartache

Чунмён просыпается и первым делом не может понять, почему в палате так темно и почему какой-то подозрительный звук ему так настойчиво мешает. Он поворачивается, вспоминает, что заснул днем рядом с Чонином, а теперь Чонина нет рядом. Зато кто-то усердно шипит, пыхтит и затем облегченно выдыхает в темноте. - Что такое? – шепотом спрашивает Мён у темноты. - Ты проснулся раньше, чем я рассчитывал, - оказывается, темноту зовут «Чонином». - Сколько времени? - Через минут двадцать рассвет. - Мы проспали почти день?! – почти вслух произносит старший, садясь на кровать. - Ты проспал почти день, а я проснулся сразу, как села зарядка плеера. Где-то через пару часов. - Так ты оставил меня одного? – Чунмён пытается притвориться обиженным, за что получает возмущенное кряхтение. - Мне нужно тебе кое-что показать. - Для этого ты разбудил меня своей имитацией паровоза. - Ты стал таким вредным. Точно идешь на поправку, - язвит младший, и Чунмён улыбается, послушно пересаживаясь в кресло-каталку. Конечно, он может и сам ходить, но Чонин все равно настаивает, аргументируя это тем, что пока тот в больнице, то не должен перенапрягаться. Только пересекая палату, старший понимает, что это для них такое время раннее, а через полчаса медсестры начнут утренний обход и им конец, если их застанут. Но уверенный в себе Чонин заставляет Чунмёна совершить небольшое преступление. Они, к удивлению больного, оказываются на крыше. Как только дверь за ними закрывается, Чонин накидывает на плечи парня куртку, которая была до этого на нем. Предрассветные сумерки позволяют лучше рассмотреть младшего, который отходит и ставит на поверхность крыши небольшую колонку, а к ней подсоединяет телефон. Звучит чей-то голос из динамика, медленный, спокойный, мужской, тягучий, словно горячая смола, и следом за ним раздаются первые биты. Чонин двигается с ними в такт так, словно эти ноты дергают его за невидимые ниточки. Его тело растворяется в мелодии. Будь Чунмён композитором, он бы смог по движениям младшего воссоздать саму песню. Но сейчас он просто смотрит, не в силах отвести взгляд. Кажется, он порой даже забывает дышать, но Чонин делает очередную связку, и у парня просто перехватывает дух. Руки младшего послушно подчиняются ритму, каждая мышца откликается на музыку. Остального мира просто не существует, потому что Чонин остается наедине со своей музыкой. Он тонет в ней и своим танцем топит следом Чунмёна. В его зрачках только силуэт танцующего парня. Ему хочется пальцами коснуться Чонина. Убедиться, что он настоящий, потому что в жизни не может существовать таких совершенных. Наверное, Чунмён уже давно умер. Еще в тот день, когда Чонин перешагнул порог его палаты. Гибкое юношеское тело становится музыкальным инструментом, высекающим мелодию под биты из колонки. Песня заполняет собой все пространство, закрадывается в самые уголки слуха, становится частью наступающего рассвета. Солнце начинает подниматься и первыми лучами озаряет поднимающиеся вверх запястья Чонина. Младший скользит в потоках света, купаясь в них и звучащих тактах. Он оборачивается вокруг своей оси, очерчивая идеальный круг, рукой крадется по груди, и Чунмёну на секунду кажется, что это его собственная рука. Чонин закрывает глаза, выгибаясь, и старший готов поспорить, что сейчас парень видит перед собой никак не меньше, чем рай, ощущает никак не меньше, чем эйфорию. Он испытывает наркотическое опьянение, танцуя, но дурманит сознание Чунмёна. Лучи солнца слепят, превращая еще недавно хорошо различаемую фигуру парня в темный силуэт. И теперь это уже совершенно напоминает иллюзию. Все, что загораживает от солнечного света – тело Чонина, но оно настолько совершенно, оно настолько гипнотизирует, что Чунмён готов был бы отдать вечность, если бы она у него была, только чтобы досмотреть до конца. Это совершенно другой Чонин. Совсем не тот, который своей улыбкой ослепил его в первый день, совсем не тот, который обижался в ванной на то, что в нем не признали танцора, совсем не тот, что приносит книжки и рассуждает о внутреннем боге. Это некто другой. Это квинтэссенция света, музыки и чувства. Чунмён даже не замечает, как песня подходит к концу. Только в какой-то момент, на самых последних битах Чонин резко замирает, и непонятный страх окутывает старшего, но танец тут же возобновляется. Кажется, все так и должно быть. Кажется, Чунмёна и Чонина разделяет пропасть, потому что младший своим танцем затмевает солнечный свет, а старший своим болезненным видом может вызвать разве что жалость. Колонка затихает. Мелодия испаряется, оставляя этих двоих наедине. И Чонин не спешит подходить. Он останавливается не так далеко, но гордо вскидывает голову навстречу солнцу и улыбается, не открывая глаз. Свет скользит по его скулам, линии подбородка, шее, и Чунмён окончательно убеждается в своей догадке, что Чонин – это лучшее, что когда-либо было сотворено природой. И это лучшее явно не для него. Неожиданно младший открывает глаза и с широкой улыбкой смотрит на сидящего парня. Наверное, он ждет какой-нибудь реакции, каких-нибудь слов, но Чунмёну трудно связать эти свои слова в предложения со смыслом. Чонин присаживается рядом на бетон, кладет руки на колени и смотрит, как солнце занимает окончательную доминирующую позицию над крышами домов. - У этой группы есть еще классные песни, - бросает Чонин, щуря глаза. Чунмён поднимается с кресла, скидывая плед, лежавший на его коленях, на бетон, и присаживается рядом. С тех пор, как наступил рассвет, холод сумерек отступил. Или просто это от младшего?... - Извини, я как-то забыл вслушаться в слова, - неловко улыбается Чунмён, едва не касаясь своим плечом чужого. Парень усмехается, понимая, что это действительно самый лучший комплимент, который мог быть. Ему не нужно больше этих «вау, ты классно танцуешь». Порой самые важные слова не обязательно произносить вслух, достаточно дать их почувствовать. Когда из колонки зазвучала следующая песня, то пациент наконец вспомнил о том, где он находится. - Медсестры, наверное, делают обход. - Они нас простят. - Почему? – Чунмён с любопытством повернул голову. - Я слишком обаятельно улыбаюсь. С этим аргументом трудно было поспорить, хотя старший даже не собирался. Они продолжали сидеть на крыше до тех пор, пока Чонин не начал жаловаться на голод. В палате их ждал Лухан, возмущенно барабанящий подушечками пальцев по поверхности папки. Он ничего не сказал Чонину, но тот сам счел нужным остаться пока за дверями. - Как самочувствие? – Лу открыл свою папку, взглядом пробегаясь по документам. - Хочется жить, - на выдохе ответил Чунмён, пропуская сквозь пальцы прядки своих волос. - Хочется шастать по крышам в надежде подхватить простуду, я бы сказал, - покачал головой врач, хлопком закрывая папку. - Простите, - Чунмён хотел было извиниться, но в его голосе все равно скользнула интонация радости. Он ничуть не жалел о содеянном. Ему даже вспомнилась сцена из какого-то фильма. - Закури, так легче. - Курить вредно. - У меня рак мозга, а не легких. Лухан прицокнул, а затем мягко усмехнулся. - Ладно. Я буду спрашивать с него, если вы простынете. Врач вышел из палаты, уступая свой пост успевшему где-то найти еду Чонину. - Смотри. Я все уточнил, так что тебе можно это есть, - воодушевленно заявил младший, протягивая парню палочки и тоже приступая к еде. Впервые за долгое время Чунмён действительно чувствовал аппетит, и он не смог не заметить, что младший, даже умудряясь уплетать просто невероятное количество еды, пытался подпихнуть большую часть порций Чунмёну. - Растущий организм тут ты, а не я. Жуй, - парень подцепил палочками немного салата, поднося его ко рту Чонина. Тот послушно открыл рот и демонстративно зажевал. - Эй, - тихо произнес Чунмён. Младший перестал жевать и внимательно посмотрел на хёна. Тот неожиданно подался вперед и коснулся губами смуглого лба, а затем так же неожиданно отстранился. Чонин только пару раз моргнул, потянулся к худым запястьям и ухватился за них, испытующе вглядываясь в чужие глаза. Он ждал ответа на свой немой вопрос «что это было?». - Хотел пожелать приятного аппетита, - взволнованно проговорил старший. Чонин хмыкнул и прижался губами ко лбу Чунмёна. Он задержался гораздо дольше, чем следовало бы. Именно так подумал больной, чье сердце быстро-быстро забилось. - Остынет, - выдохнул парень, пряча взгляд и стараясь успокоить сердцебиение. - Согрею.