heartache

Утро очередного дня встретило Чунмена блеклыми солнечными лучами, сухостью во рту и чужим дыханием у самого уха. Чонин посчитал, что ему вполне можно остаться сегодня ночевать тут, а Чунмен проснулся раньше, сгреб подушку удобнее под головой и уставился взглядом на лицо младшего. Он так часто видел его вблизи, но так мало запоминал. Кто знает, что его ждет там, за чертой? Может, он больше никогда не увидит младшего, но сможет хотя бы вспоминать? Говорят, что умирать страшно, но когда ты думаешь об этом каждый день, то привыкаешь жить с этим страхом. И Чунмену было даже не так страшно, как жалко расставаться с тем миром, где он встретил младшего. С самим младшим. Он немного злился на Чонина, потому что до этой встречи он почти смирился со своей участью. Но некоторые люди врываются в нашу жизнь, не спрашивая разрешения, и расставляют в нашей душе мебель по своему усмотрению. И, кажется, надо бы прогнать, пока этот чужой голос не станет привычным, но на это никогда не находятся силы. «Наверное, те, кто на это способны, очень сильные люди» - думает Мен, невесомо касаясь пальцами светлой челки. Стрелка наручных часов на смуглом запястье медленно ползет к семерке. Скоро будет осмотр. - Чонин-а, - тихо зовет Чунмен, своим носом касаясь чужого. Младший морщится и открывает глаза только после пятой попытки разбудить его. - Я никогда в жизни так рано не вставал. Что такое? - Скоро придет медсестра, - оба голоса еще хриплые ото сна. Чонин непонимающе смотрит на хёна, а затем слегка мотает головой, окончательно пробуждаясь. Кажется, до него доходит, что надо уйти, и, кажется, он совсем не хочет. - Я приду вечером, хён, - неожиданно младший целует Мена в лоб и, быстро собираясь, покидает палату. Спустя минут семь приходит медсестра. «Наверное, Чонин остался незамеченным», - думает старший, принимая из рук девушки градусник. Может, парню только кажется, но Лухан сегодня очень рассеянный. Он задает вопросы, но не выслушивает ответы, забывает, о чем говорил сам минуту назад. Ему больше, чем обычно, требуется времени, чтобы оценить состояние анализов и сообщить Чунмену, что все нормально. «Нормально» ровно в той степени, в которой это возможно для его организма. Чунмен замечает темные круги, залегшие под глазами Лухана, и побледневшее лицо. - Все в порядке? - Бессонная ночь. Чонин появляется за пятнадцать минут до заката. Его волосы выкрашены в темно-каштановый, а глаза лихорадочно блестят. Когда он предлагает коляску, чтобы спуститься в сад, старший категорически отказывается. От коляски. Они медленно спускаются в тот самый прибольничный сад, Чонин крепко держит хёна за руку и не произносит за всю дорогу ни слова. - Я приготовил тебе сюрприз, - брюнет вдруг нарушает тишину, перехватывая самые кончики пальцев Чунмена, и ведет его в заросли. Там, на небольшой поляне, охваченной со всех сторон кустарниками, корзинка и плед. Бледные пальцы сжимают ткань больничной одежды, пытаясь скрыть дрожь. Чонин это прекрасно видит, но настойчиво касается хрупких плеч и сажает старшего на плед. - Мне Лухан рассказал про это место. Он тут проходил практику студентом и какая-то медсестричка заманила его сюда, - смеясь, парень принялся выкладывать из корзинки тарелочки, стаканчики, коробочки с едой, а затем из отдельного пакета достал бутылку красного бордо. - Почему ты это все делаешь? – тихий голос Чунмена разрезал воздух. - Потому что ты мне нравишься? – вопросом на вопрос. Это совсем не «потому что ты того стоишь». В какой момент все так изменилось? Ресницы старшего дрогнули. - Здесь не видно заката, но я хотел показать кое-что другое. Нужно будет подождать. А пока что мы можем поужинать. Чонин решил не ждать, когда его спутник соизволит отойти от оцепенения, вытащил из упаковки несколько виноградин и поднес к чужим губам. Кажется, больной стал еще бледнее. - Ты сам говоришь о том, как мало тебе осталось жить. Стоит ли думать о том, что правильно, а что нет? И Чунмен, выдыхая, послушно открыл рот. Старший не знал, насколько хорош Чонин в выборе алкоголя в повседневной жизни, но сегодня он явно постарался. И с едой, и вообще. И он так много делает для Чунмена, а Чунмен ничего не может дать ему взамен. Закончив, они оба развалились на пледе. Старший лежал затылком на животе Чонина и, поднося свою ладонь к раскрытой ладони парня, кусал губы. - Снова думаешь о смерти? Тебе страшно? - Мне кажется, что я уже привык. Но разве ты ее не боишься? - Страх перед неизвестным заложен в человеческой природе, но японцы считают смерть частью жизни. Я не верю в бога и сатану, если ты об этом. Чунмен соединил их подушечки пальцев. - Если бы я встретил тебя раньше, ты бы меня не заметил, - он поднимает взгляд, чтобы убедиться, что его слушают, и продолжает: - Я полнейший неудачник. Я смотрел на других людей и думал, что они намного лучше меня, что живут лучше меня, что внутри них больше света, чем во мне. Я не завидовал им, но чувствовал, как внутри разрастается черная дыра. Они влюблялись, дарили друг другу цветы, женились, а я всегда оставался в стороне. Не потому что меня кто-то отвергал, а потому что я ощущал себя непарным, как непарная варежка. Мне казалось, что где-то в гене допущена ошибка, что маленький дефект послужил причиной того, что я никогда не смогу полюбить даже себя. Чонин, кажется, даже дышать стал тише, чтобы не прервать исповедь старшего. - Как я мог понравиться тебе, будучи бледным, тощим и умирающим? До сих пор меня точил червь сомнения, и я думал, что это жалость, но… - глубокий вдох. – Проблема была не в гене, проблема в моей голове. В том, как я вижу краски, в том, чего боюсь и чего хочу. Я боялся наделать ошибок, поэтому вовсе и не жил. Вся моя жизнь была соткана из страхов. Единственное, в чем я не могу ошибиться и что не могу изменить – это смерть. Ладони плотно соприкоснулись, и младший крепко сжал пальцами чужую руку. - Ошибки делают нас людьми, хён. Ошибки учат нас чувствовать, прощать и отличать добро от зла. - Грустно, когда ты понимаешь это слишком поздно, - голос срывается на всхлип. - Всему свое время. Смотри, - Чонин свободной рукой махнул в воздух. Чунмен огляделся и охнул. В зарослях кустарников светились крохотные огоньки. Их было так много, что пространство вокруг парней утонуло в мягком желтом свете. Некоторые светлячки поднимались в воздух, несколько раз описывали круги вокруг своей травинки и устремлялись ввысь. Старший поднялся, заворожено глядя на брызги золота. Впервые в жизни он видел светлячков. - Не спугни их, - тихо на ухо, а после – прикосновение теплых губ к изгибу шеи. Руки Чонина притягивают за талию, едва не усаживая к себе на колени. – Ты просто как светлячок, хён. Твой свет виден другим только в темноте, но, увидев его однажды, я понял, что мне не нужно больше никакого света. - Мне кажется, что я нашел свою парную варежку, Чонин. Еще один поцелуй, ломающий ребра и ключицы. Еще одно прикосновение, вызывающее сладкую дрожь, и все больше света, топящего в себе медленные движения тел, губ, шепот и мягкий шорох одежды.