Идол

Автор долго думал, какой голос дать Куроко, и в итоге... В общем, сами увидите, а, вернее, услышите. Автор просит - умоляет, требует - читать главу под саундтрэк, причем именно с того момента, который указал автор. Просто без музыки будет не так... - Хей, Аомине-ччи, хватит зевать! Тебе разве не интересно?! Аомине не был фанатом американской попсы, а потому, не забыв при этом в очередной раз зевнуть, вполне искренне ответил: - Неа. - Но Аомине-ччи! Ты не понимаешь всей символичности момента? Это же как.. как прощание, как последнее воспоминание, которое останется у тебя от Америки! – Кисе радовался, видимо, так же искренне, как Аомине скучал: его взгляд не отрывался от сцены, хоть порой, во время проигрывания какой-то особенно однообразной композиции, он отвлекался, а на лицо наползало растерянное выражение, словно он вдруг столкнулся с не разрешаемой проблемой. Сегодня все были на себя не похожи – даже Мидорима, который – о ужас! – забыл взять с собой талисман дня, из-за чего они в последствие опоздали на концерт. Сегодня они возвращались в Японию. «Три года прошло», - Дайки усиленно потряс головой, в попытке не допустить в неё дальнейшие мысли. Он боялся их – боялся думать о том, что успело измениться. Для самого Аомине эти три года пролетели так быстро, что ему казалось, будто бы они пробыли здесь только месяц – никак не больше. Но Аомине понимал, что на самом деле это не так, что там, куда они возвращаются, всё изменилось, всё не так, как было раньше, когда сам он почти таким и остался. Дайки готов был спорить, что такие мысли одолевали всех – за исключением, может быть, капитана. Последний, конечно, тоже был взволнован, хоть заметить это и было сложно, но по какому именно поводу, Аомине уверен не был. Вот и сейчас Акаши смотрел в одну точку – причем, находилась она где-то за пределами сцены – с выражением, которое, наверное, могло показаться Дайки странным, если бы не появлялось на лице Сейджуро так часто, что уже стало привычным. Аомине догадывался, из-за кого такое выражение появилось. «Куроко..» - это, кстати, было наиболее страшным возможным изменением для всех. Больше всего им хотелось встретить в Японии прежнего Куроко, такого, каким Аомине помнил его три года назад. Такого, каким они его оставили и запомнили – ведь за прошедшее время они ни разу снова не встретились, даже не поговорили с фантомом. Дайки – и не только он – порой порывался позвонить, написать, но каждый раз останавливался, потому что понимал, что это сделает только хуже. Далеко. Слишком далеко, чтобы читать мысли по выражению лица, чтобы говорить всерьез, чтобы чувствовать что-то настоящее, слишком далеко – они не могли сыграть с ним в баскетбол. И ниточки, вроде телефонных разговоров, которые наверняка были бы коротки, причинили бы лишь боль и острое ощущение потери чего-то важного. Сегодня они возвращались в Японию. И Аомине даже не злился на Рёту, который придумал пойти на этот дурацкий концерт, что-то говоря о том, что он обязан должным образом попрощаться с этой страной. «Эта страна», впрочем, так и осталась для всех, кроме Кагами, «этой страной» - Дайки же, хоть и уважал американский баскетбол, да и встретил здесь немало сильных противников, так и не смог назвать Америку второй родиной. Навязчивая музыка отвлекала от творившегося в голове хаоса. - Дамы и господа, итак, сейчас для вас споет известная японская группа! Встречайте – Hanabi*! – голос ведущего, о существовании которого Аомине успел забыть, заставил парня встрепенуться. Аомине успел выучить английский язык (чего честно от себя не ожидал, но уступать Кагами даже в таком незначительном вопросе не хотелось), а потому прекрасно понимал сказанное ведущим. «Ну, наконец-то.. Знать не знаю, как сюда занесло японскую группу, но, надеюсь, хоть они меня развлекут». - О! Это, наверное, знак, Аомине-ччи! Я так рад, что мы возвращаемся! Хмм… Вот только, я раньше о такой группе вроде и не слышал… Должно быть, появилась уже после нашего отъезда.. Быстро же они… Дальнейшие слова Рёты Дайки не услышал – неожиданно оживившийся зал наполнился приветственными криками сотен зрителей, слившимися в один громкий вопль. «Хэ? Их так встречают?!», - удивление баскетболиста было вполне ожидаемым: редко какие японские группы становились известными в Америке. На секунду шум стих, словно зрителям одновременно потребовалась порция воздуха, чтобы продолжить, и Аомине услышал восторженный шепот у себя за спиной – судя по голосам, американской школьницы: - Это их первый концерт в Америке! О, как я счастлива, что мне удалось попасть сюда!! Так трудно было достать билеты! - И не говори! Но оно того стоило: их солист такой милашка! - Да, Куро просто.. Заигравшая музыка положила конец и этому разговору, и крикам зрителей. Аоминэ сощурился, разглядывая сцену. Дышать неожиданно стало трудно. «Невозможно..» Прим. автора: слушаем ONE OK ROCK – The Beginning. Только дай мне повод продолжать заставлять свое сердце биться. Не бойся, здесь, в моих руках, безопасно… Раз уж мир рушится вокруг нас, Все, что мы можем сделать – это держаться, держаться! «Тецу..» «Ку.. Куроко-ччи!» Возьми меня за руку И верни назад! «Куроко?!», - Мидорима так и застыл, не опуская по привычке поправляющую очки руку. «Невозможно…» Голос человека, певшего на сцене, был совсем не похож на голос Куроко, и это создавало странное ощущение. Мурасакибара, наверное, описал бы это как вкус привычного батончика с непривычным запахом – запах вроде и не меняет вкуса, вот только все уже совершенно не так, ты не узнаешь этот вкус, не воспринимаешь. Но Мурасакибара мог лишь не отрываясь смотреть на сцену, сжимая в руке надоевший американский шоколад. «Куро-чин?». Голубые волосы, голубые глаза – пронзительные, похожие на весеннее небо. Бледная кожа, тонкие черты лица, невысокий рост, хрупкая фигура. «Куроко..». Улыбка, взгляд не просто уверенный – такой был и раньше – а яркий, обжигающий. Пряди зачесаны на одну сторону, и видно пирсинг в правом ухе – два аккуратных кольца сверху и чуть оттягивающая мочку серьга в форме креста. Просто скажи мне почему, малышка, Они ведь называют меня безумцем, За слова о том, что я буду бороться, пока больше не останется Коротких вспышек боли в подсознательном импульсе. Ослепленный, я не вижу конца, Так где же мне начать?! Синие джинсы, порванные на коленках и облегающие худые ноги, черная майка, открывающая руки, по которым, словно живые, ползут змеи – а так и есть, только не живые, а татуировки, набитые рукой искусного мастера. И шрам на левой щеке – длинная белая полоса, бросающаяся в глаза, хоть и не должна сильно выделяться на фоне фарфоровой кожи. Аомине хотелось бы думать, что это макияж, косметика, для образа – вот только шрам выглядел настоящим, не уродовал привычные черты, но неуловимо менял их – а может виной тому необычное выражение? Раньше, если Куроко был счастлив, он улыбался тихо, спокойно, одними губами, не так, как сейчас – почти как Дайки, чуть по безумному, обнажая ровные белые зубы. «Невозможно..» - после победы Тецу на Зимнем Кубке Аомине признал, что «невозможно» - понятие несуществующее, но, тем не менее, это слово всплывало в мыслях уже третий раз за последнюю минуту. Так что вставай, вставай! Только надо удержать это, Я хочу проснуться, проснуться. Только скажи мне, как я могу Никогда не сдаваться? И голос, громкий, сильный, красивый, звенящий в ушах и совершенно не похожий на прежний. Эхом разбиваясь о стены огромного зала, с таким же звуком, с каким разбивались надежды на это самое «прежний».. Дайки часто спорил с Кагами, чья же Куроко тень. Но теперь «тени» больше нет. Кисе не мог оторвать взгляд от солиста. «Куроко-ччи, почему же ты так изменился?! Неужели это.. наша вина?..». «Ну что ж… Так и должно быть. Сегодня гороскоп обещал большие потрясения», - Мидорима, менее легкомысленный, чем трое асов и центровой, не раз думал о том, как мог измениться Куроко, и мысли эти редко были радужными. Думал он, кстати, не только о Куроко. А Тецуя продолжал улыбаться, радостно, наслаждаясь песней. И в глазах блестел огонь радости, свободы – такой бывает только у тех, кто за эту свободу многое отдал. Кагами, кажется, не думал ни о чем. Лишь смотрел удивленно и шокировано, невольно прокручивая в голове воспоминания, сопоставляя и сравнивая, поражаясь от этого ещё сильнее – он, как и Аомине, меньше всего хотел видеть изменения в этом человеке, а больше всего – извиниться перед ним. Так где же мне начать? А Акаши... Акаши, кажется, впервые за долгое время удивлялся – удивлялся совсем не по-императорски, часто дыша и пытаясь вернуть себе самообладание. Вернее, мысли о самообладании маячили где-то на заднем плане. Акаши не привык терять. Даже когда они окончили среднюю школу, и он перестал быть капитаном, он чувствовал, что имеет влияние на каждого из Поколения Чудес – и на Тецую в частности, что его слова и действия могут заставить Куроко выйти из себя, радоваться или, наоборот, страдать. Но на того человека, который сейчас так легко выступал перед многотысячной толпой, который тянул свои руки, обвитые змеями, к зрителям, отчего они взрывались воплями восторга, он, Акаши Сейджуро, не имел никакого влияния. Здесь и сейчас Куроко превзошел его. Императором был он – зал любил его, встречал криками и аплодисментами, принадлежал ему. Только скажи мне, почему, малышка, Они, может быть, называют меня безумцем, За слова о том, что я буду бороться, пока больше не останется Коротких вспышек боли в подсознательном импульсе. Ослепленный, я не вижу конца.. Посмотри, как далеко мы зашли, Боль, я не могу избавиться от нее. Я, возможно, не могу закончить то, что я должен завершить, но это только пока. Неважно, как часто выглядит так, словно я падаю, измученный, ведь даже если я погибну, совершенно Нет никакого «конца». Это, наконец, начинается. Да, все действительно только начинается. Кисе не замечал времени, а потому невольно вздрогнул, когда песня закончилась. - Спасибо, Америка! – с этим возгласом Куроко помахал рукой в прощальном жесте и даже послал несколько воздушных поцелуев, от чего зал в который раз взорвался криками и аплодисментами. - Браво! - Хей!! Ещё!! - Вы лучшие, Hanabi! - Приезжайте снова! А Тецуя лишь улыбался, а после, отвесив легкий поклон все ещё восторгающейся публике, скрылся за кулисами. За ним ушли и остальные участники группы, на которых баскетболисты обратили внимание только теперь, но рассмотреть их времени уже не было. - Эээ.. Куроко-ччи, но.. – Рёта непроизвольно двинулся в сторону сцены, вернее, попытался – ибо протиснуться через человеческую стену ему вряд ли бы удалось. - Стой, придурок.. Всерьёз думаешь, что он тебя услышит? - Но ведь… Это же.. Куроко-ччи.. - Вы двое.. – Акаши, который уже вновь вернул себе обычный вид – внешне, во всяком случае - хотел что-то сказать, но его слова потонули в музыке и воплях – не таких громких на этот раз, правда. Следующая группа уже вышла на сцену. Дожидаться окончания концерта парни не стали и, с трудом пройдя сквозь толпу, выбрались на улицу. В воздухе висело напряженное молчание, но нарушить его никто не решался: каждому нужно было время, чтобы привести в порядок мысли. - Точно! – Кисе, выражение лица которого говорило о только что проделанном непростом мыслительном процессе, разорвал тишину, вырывая остальных из их размышлений. - В чем дело? - Вспомнил! Hanabi! Мы же с ними в одном самолете летим! Прим. автора: Hanabi* - яп. фейверк.