***
- Я бы куда с большим удовольствием послушала, как ты мне читаешь дома, - проворчала Моника, завязывая небесного цвета галстук О'Риордану. Тот уже стоял в прихожей в темно-синем костюме с кипельно-белой рубашкой и с радостным нетерпением поглядывал на часы. - А вот я бы с удовольствием послушал кого-нибудь другого, - мягко улыбнулся он. - Слушать самого себя иногда очень надоедает. Вуд вздохнула и села на пуф в коридоре, чтобы надеть сапоги. Закрытое черное платье с длинными рукавами чуть выше локтя плотно облегало фигуру, украшенное только широким бриллиантовым колье, голову венчал привычный высокий пучок, чуть более свободный и растрепанный чем обычно. - Кто хоть читает? - обреченно спросила она под долгий визг молнии. - Актеры театра и кино, насколько я знаю, - пожал плечами Адам, не заметив, как замерли тонкие пальцы над последним замком. - Я не уточнял. - Мне нужно знать, кто будет выступать, - голос Моники внезапно стал ледяным. - Иначе я... - и вдруг остановилась, глядя на удивленное и растерянное лицо мужчины. Адам был здесь ни при чём. Он хотел не столько развлечься и насладиться литературой сам, сколько вытащить ее из замкнутого круга работы, дома и деловых встреч. И выбрал то, что было ему близко. Все совпадения случайны. Ей пора за все время их отношений, в течении каждого дня которых тот из кожи вон лез, чтобы сделать ей приятное, хоть что-то сделать для него, и пусть это будет только преодоление ее собственных страхов. Моника, не капризничай один-единственный день. - Прости, - она застегнула верхнюю пуговицу его пальто, коротко скользнув по щеке. - Лучше бы ты уточнил. Ты же знаешь, я не люблю неожиданности, - и, набросив на шею кашемировый вишневый шарф, открыла дверь в мерзлый полумрак, переступая порог. Сердце почему-то отчаянно колотилось в ее груди.***
То, что его пригласили на Letters Live, Том считал большой удачей. Признанием, официальным возвращением на олимп. И все равно до сих пор публичные выходы оставались для него испытанием. Слишком яркий свет прожекторов и вспышки фотокамер всегда били в глаза, напоминая, не давая забыть. - Просыпайся, малыш, - хриплый голос царапал ставшую сверхчувствительной барабанную перепонку, неоновая лампа светила прямо в зрачки под грубо задранными наверх жесткими пальцами веками. - Мы еще только начали... - Мистер Хиддлстон, Ваш выход через пятнадцать минут, - девушка-гример в последний раз взмахнула толстой кистью и выпустила его из комнаты. Зал был достаточно вместителен, но все равно казался уютным. Моника удовлетворенно кивнула, окинув его взглядом, и двинулась вперед, ведомая рукой Адама. Их места находились в первом ряду, там, где не мешали камеры видеосъемки, но можно было разглядеть каждое движение лица выступающего. О'Риордан разве что не потирал руки. Смягчившееся выражение лица Вуд, полный зал, лучшие места и одухотворенная атмосфера привели его в отличное настроение. Взглянув на его сияющее лицо, Моника улыбнулась. Тот, почувствовав ее взгляд, переплел их пальцы и расплылся в улыбке в ответ. Свет потух почти полностью, оставшись лишь на небольшой сцене, и литературный вечер Letters Live начался. Том не знал, кто и что читал до него: он попросту не заметил - так велико было волнение. Но самообладание всегда было его сильной стороной. Он уверенно поднялся на сцену, одарив зрителей короткой легкой улыбкой, и, прочистив горло, начал. Адам не заметил резко побледневшего и изменившегося лица Моники. Не вспомнил имя и не провел параллель. Он понял, что что-то не так, только когда на расстоянии локтя от него раздался скрип мягкой кожи под длинными, блестящими дорогим бордовым лаком ногтями. Вуд вцепилась в подлокотник так, что побелели пальцы. Глаза были широко распахнуты, мертвенную бледность кожи было видно даже сквозь слой румян и пудры. Моника смотрела. Не желала, не хотела, но смотрела, прикипев взглядом и чувствуя жгучую боль в груди. Почему сейчас? За что?.. Пожалуй, теперь он был шире ее раза в два, не меньше. В свете прожекторов она могла разглядеть каждую мелочь. Белая майка ладно сидела на мускулистом теле, черный пиджак хоть и скрывал мышцы на руках, не мог укрыть их толщину. Хорошие коричневые ботинки, дорогие часы, аккуратно уложенные волосы, здоровый цвет лица - он ничем не напоминал того Тома Хиддлстона, которого она знала. Вернулся лоск, вернулась уверенная походка и манеры. Он был в порядке. В полном. В ушах зазвенело. Все это я сделал без тебя. Это моя беда. Письмо Джеральда Даррелла жене звучало для нее издевкой из его уст. Моника смотрела на него и понимала: ненавидеть не может. Должна, имеет полное право, но не может. Разум требовал этого чувства, но в ее сердце ненависти не было. Может, он действительно сделал правильный выбор. Хотя бы для себя самого. Бросил!.. Все это я с радостью бы отдал за одно мгновенье рядом с тобой, за твою улыбку, твой голос, твои глаза, твои волосы, губы, тело... Она три месяца ждала от него подобных слов. Или не таких возвышенных, более простых, но четко дававших понять: она нужна ему. Но нет... Нет. - Моника, - услышала она пораженный голос справа и усилием воли отвела взгляд от Тома. Адам О'Риордан смотрел на нее словно на привидение. И тогда она поняла, что плачет. Ей хотелось сбежать. Бежать так далеко и так долго, как это возможно. Не видеть его, никогда больше не слышать. Ей казалось, каждый прожектор в зале направлен на нее, и, напрочь ее ослепляя, устремился своим назойливым лучом в самое сердце, вырванное из груди и тщательно разделываемое под прицелом сотен взглядов. В этом зале, среди напомаженных благовоспитанные дам и кавалеров она задыхалась. Полгода быть осмотрительной, прокладывать маршруты, планировать графики, не встретиться ни разу, и вдруг - ирония судьбы, не иначе - по просьбе ее мужчины оказаться в нужном месте в нужный час. - Моника, что случилось? - судя по выражению лица, Адам был в ужасе. Ему хватило ума не списывать ее слезы на проникновенность исполнения. Она помотала головой, зная: попытайся она заговорить, и голос ей изменит, выдаст окончательно прямо здесь и сейчас. Сил сопротивляться инстинктам не было, вопреки правилам приличия. Разум и сердце в удивительном единстве возопили изо всех сил. Беги, Моника, беги, спасайся! - Уйдем, - выдавила она, чувствуя, что ее начинает колотить. - Уйдем, Адам, пожалуйста.***
Моника не помнила, как они домчались до дома, как она разделась и добежала до ванной. Она очнулась только перед большим зеркалом с дорогой резной окантовкой над широкой квадратной раковиной. Оттуда на нее безумными глазами смотрела девушка с размазавшейся тушью и следами бордовой помады на искусанных губах. То ли жалость к себе стала последней каплей, то ли бессознательное чувство дома, где не нужно притворяться. Моника Вуд сползла на пушистый махровый ковер, укрывавший кафель, закрыла лицо руками и разрыдалась. - Моника, открой дверь! Ради Бога, Моника! Завыла раненным зверем, подтянув колени к груди и свернувшись в клубок посреди ванной. Пусть ее оставят в покое, пусть просто оставят в покое... Раздался глухой удар в дверь. Второй. Жуткий треск и грохот. Кто-то обнимал ее, приподняв с пола. Кто-то другой. Не он. Это были не его руки. Использовал, сломал, бросил! Всего лишил, всего... Не трогайте, не трогайте, не... И темнота.***
- Адам... Адам О`Риордан, бледный, растрепанный, так и не переодевшийся, поднял голову с рук и тихо охнул, чувствуя как болезненно отдалось это движение в спине и шее. Он провел всю ночь, придвинув кресло к кровати и следя за каждый вздохом Моники, почему-то не решившись лечь рядом - слишком далеко в ту ночь была она от него. Ее привычная, казалось, уже приросшая к бесстрастному лицу стальная маска слетела так резко и с таким грохотом, что его попросту оглушило. - Адам, прости, - Вуд потянулась рукой и накрыла его пальцы. Она выглядела жутко: ужасающе белая, с темными кругами под глазами, как-то разом осунувшаяся еще больше. - Прости меня, я не хотела... Прости меня... - у нее дрожали губы. - Что ты, что ты, - он целовал ее руку, еще раз, еще. - Все в порядке, родная, все хорошо. - Ты не бросишь меня? - ее голос сорвался, и Адам одним движением оказался рядом, обняв и прижав к себе. - Ты что такое говоришь, - прошептал он, гладя свободной рукой ее по голове. - Никогда, я клянусь тебе, слышишь? Я тебя больше жизни люблю, ну что ты, Моника, хорошая моя. Ты только расскажи, расскажи мне, родная моя, любимая, самой станет легче... Она снова заплакала, спрятав лицо у него на груди, такая пугающе хрупкая и непохожая на саму себя, что у Адама защемило сердце, которое, казалось, разорвавшись прошедшей ночью при виде ее рыданий на холодном полу в ванной, перестало биться вовсе. - Т-т-ты н-не захочешь эт-то знать. З-зачем тебе история м-моего пров-вала? - ей не хватало воздуха, и мужчина, проявив чудеса акробатики, но так и не отпустив руку, обнимавшую ее, дотянулся до стакана воды, стоявшего на столике возле кровати. - Тихо, тихо, успокойся. Выпей. Вот так. Тише, милая, - он проследил, чтобы та, вздрагивая, сделала несколько глотков и перевела дыхание, и только потом продолжил. - Мне нужно это потому, что тебе больно от этой правды, с которой ты пытаешься жить и сражаться в одиночку. Доверься мне, Моника, очень прошу. Она свернулась у него на груди, постепенно успокаиваясь, и Адам, вернув стакан на место, обнял Вуд двумя руками, уткнувшись подбородком в темноволосую макушку. - Хорошо, - голос ее звучал глухо. - Я расскажу тебе.