Ты не останешься один

Моника неподвижно сидела на краю кровати, уставившись в одну точку. Едва слышное тиканье настенных часов отдавалось у нее в голове гулкими ударами колокола. За ее спиной лежал Том, укрытый до груди легким одеялом и тихо, ровно дышал. Он все это время думал, что она бросила его в больнице. Бросила, потому что посчитала виновным в том, что случилось с ее отцом. Во всем, что случилось. Думал, что она ненавидит его и не хочет видеть. Если бы она увидела такой обрывок письма, она думала бы точно так же. Вуд зарылась пальцами в волосы, опуская голову и упираясь локтями в колени. До чего идиотской и трусливой идеей было это письмо. Она понимала это и тогда, но малодушно гнала от себя подобные мысли. Потому что они не давали покоя, постоянно подпитывая ее главный, давний страх: Том находился рядом с ней только потому, что она его спасла. Моника его любила. Но если бы он вернулся к ней из чувства долга, она не смогла бы этого принять. Тогда ее решение казалось ей удивительно правильным, а в результате все это привело к полнейшей катастрофе. И она не могла избавиться от тошнотворного ощущения, что еще не до конца осознала ее масштабы. Что же теперь делать?.. Она зажмурилась и с силой потерла веки. Том зашевелился, повернув голову в ее сторону с едва слышным не то долгим выдохом, не то стоном, и открыл глаза. Недоуменно нахмурившись, он обвел взглядом комнату и остановился на Вуд. - Моника? - прошептал он. Том некоторое время смотрел на нее, и в глазах у него сначала отразилась надежда, которую сменило осознание, а затем - безысходная тоска. - О, я... - он поморщившись, приподнялся на подушке и сел, оперевшись спиной на изголовье. - Я не хотел тебя пугать. Извини. Я надолго задержал тебя? - Ох, Том, - Вуд возвела глаза к небу с истерическим смешком, нервным жестом заправив прядь за ухо. - Нет. Ты меня не задержал. Господи, что это было? - Ничего нового, - тихо ответил тот. - Такое случается. Моника прикрыла глаза, судорожно сглотнув. И она считала, что вытрепала себе все нервы из-за него? Злилась от того, что Том, как ей казалось, в то время жил припеваючи. А он дошел до нервных обмороков. Ей так хотелось к нему прикоснуться. Но для этого было необходимо вернуться в прошлое минимум на год, потому что теперь она не имела на это права. Моника не знала, что сказать. Это был один из редких случаев в ее жизни, когда она не могла подобрать слов. Единственное, что она была готова сделать, так это броситься к Тому на шею и расплакаться. Но не могла. Они молчали долго. Такое молчание царит между людьми, которым слишком многое нужно друг другу сказать. Моника замерла, все также сидя спиной к Хиддлстону и сгорбившись, спрятав лицо за свесившимися волосами. Том откинул голову на подушку, отсутствующе глядя в потолок. Совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, но по разные стороны непробиваемой стены. - В тот вечер я ничего не успел понять, - вдруг хрипло выговорил он. - Какой-то странный запах, жесткий захват - и очнулся уже в подвале. Я был прикован за обе руки к батарее, и даже если бы у меня были силы, я все равно не смог бы сопротивляться. Но я... Я не знаю, чем они меня накачали, но вокруг плыло в неплотном тумане, но все остальные чувства обострились. Я ощущал все, что... - Том сглотнул и закрыл глаза. - Все, что они делали. А они делали... Делали... - он замотал головой, закусив губу и зажмурившись. Моника пыталась дышать нормально, но не получалось. Она вспоминала, как в больнице, судорожно ломая пальцы, еще не отмытые от запекшейся крови, слушала врача. Тот вначале сыпал медицинскими терминами, не говорившей Вуд ровным счетом ничего, но потом смилостивился над и без того измученной девушкой и перешел на обычный язык. И в первые моменты уже человеческого заключения она малодушно пожалела о том, что начала понимать слова доктора. Множественные ожоги, следы удушения, порванные сухожилия, сломанные ребра, вывернутые суставы, ушибы внутренних органов - безликие результаты обследования рисовали настолько чудовищную картину, что к горлу подкатывала тошнота. В машине скорой помощи она умудрялась сохранять самообладание, потому что иначе было никак: Том окровавленной рукой мертвой хваткой вцепился в ее ладонь, серые глаза лихорадочно блестели на покрытом синяками и ссадинами худом лице, наполовину закрытом кислородной маской, и Моника боялась отпустить и его пальцы, и его взгляд даже на секунду. В пустом коридоре ночной больницы она сползла прямо на пол по невыразительно серой стене, отмахнувшись от медсестер, совавших ей воду и какие-то успокоительные, и уткнулась лицом в колени. К Хиддлстону ее пустили только через три часа. А сейчас, в реальности, он все не мог набрать воздуха, чтобы рассказать о том, что пережил в том треклятом подвале. - Том, не надо, - Моника повернулась к нему, пересев чуть ближе, но так и не решившись дотронуться. - Ты не обязан мне это говорить. - Мне больше некому рассказать об этом, - глухо произнес Том, отвернувшись лицом к окну и вернув контроль над дрогнувшим голосом. - Моей семье ни к чему знать подробности. Только ты знала... Впрочем, - он обреченно кивнул, словно соглашаясь с чем-то, - прости. Тебе тоже ни к чему. Ты здесь вовсе не для этого. Но я не могу сделать то, что ты предложила. Я не могу рассказать о том, что происходило в доме Андерсона, прессе. Твоей репутации подобные новости не навредят, скорее наоборот, а моя... У Вуд болезненно сжалось сердце. Он остался со своей болью один на один, и привык к ней. Привык, что от нее не избавиться, но и не сказать никому, чтобы не причинить ее еще кому-то, особенно родным. Изо дня в день справлялся сам, как мог, и, судя по всему, получалось плохо. И единственным человеком, который действительно мог его понять и который был там, тогда, в том ужасе, что липкой паутиной оплел его душу и разум, являлась Моника. И даже думая, что она ненавидит его, Хиддлстон не сумел побороть желание поговорить. Как все исправить? И есть ли хоть малейший шанс? - Том, - Вуд подалась вперед, положив ладонь на его руку, и он вздрогнул, переведя на нее взгляд. - Что там было? Она ведь действительно не знала всей правды. Ее знал только следователь, снимавший показания у Хиддлстона, а она не читала итоговый отчет. Не захотела, поскольку решила, что Том, получив письмо, с облегчением избавился от нее. Мозг снова заблокировал поток осознания, очевидно, спасаясь. Стена между ними пошла трещинами. Том снова тяжело сглотнул и опустил голову. - В первый день он просто курил. Рассказывал мне, какая я тварь. Падаль. Что по моей вине он лишился дочери. Какая она была. Говорил, что я не заслуживаю легкой смерти, как не заслуживал и жизни. Он курил и тушил о меня свои сигареты. Его ладонь под пальцами Моники дернулась, и та неосознанно сжала ее крепче. - Во второй день он подвесил меня за запястья и развлекался тем, что бросал ножи. Не так метко, чтобы убить, но достаточно ловко, чтобы повредить сухожилия и пустить кровь. Я должен был стоять на цыпочках. Если я не выдерживал и опускался на всю стопу, намотанная на крюк в потолке веревка затягивалась на моей шее, а суставы выворачивались из пазов. Я начал надеяться, что умру к ночи хотя бы от кровопотери, но он... - Том весь сжался, словно старался стать меньше, и обхватил себя руками. - Он прижег все раны тем же самым ножом, раскаленным докрасна. Хиддлстон говорил все это с совершенно безжизненным выражением лица и абсолютно пустым, обращенным вовнутрь взглядом, подтянув колени к груди, и слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Моника, оцепенев, взирала на это жуткое зрелище, неловко вернув свою руку к себе на колени. Это все не могло происходить с ней. Пусть это все происходит не с ней. Пожалуйста. - На третий день к нему присоединилась охрана. Они избивали меня. Ногами, руками, дубинами. У них были такие тяжелые ботинки... Я то и дело проваливался куда-то, и каждый раз меня приводили в чувство, чтобы продолжить. Программа Андерсона подходила к концу: она была рассчитана именно на три дня, как он сказал. Потому они не особо осторожничали, просто внимательно наблюдали за результатом, поскольку единственный приказ, который их ограничивал, заключался в праве на последний удар самого хозяина дома. Я уже ждал этого момента. Как я его ждал, Господи... Том снова замолчал, переводя дыхание и все также раскачиваясь. Вперед, назад. Вперед, назад. В слабом свете ночника бледное лицо расчертили глубокие тени, широко распахнутые глаза казались мертвыми. - Даже когда я услышал вой полицейской сирены, у меня не появилось ни малейшей надежды. Я уже умирал. А потом появилась ты. Я так этого боялся. Все то время, когда я находился в подвале, я молился только об одном: чтобы ты не решила меня спасать и не сунулась добровольно в пасть к чудовищу. Но когда ты пришла... У тебя были такие теплые руки. Такие теплые. Когда он приставил к твой голове пистолет, Господи... - рассказ становился все более бессвязным, будто вся накопившаяся боль рвалась наружу. И он наконец зажмурился вновь, вжимаясь лицом в колени. Моника впилась зубами себе в руку, не глядя на него и пытаясь сдержать слезы. Она была уверена, что будет помнить то, что происходило дальше, до конца жизни. - Ты хотел убить себя, даже когда опасность для моей жизни миновала. Почему? - прошептала она. - Лучше бы я тогда успел, - вместо ответа прохрипел Хиддлстон. - Я до сих пор живу в долг, разве ты не понимаешь? Мне никогда не расплатиться за собственную жизнь перед тобой. Теперь я всего лишь пытаюсь оправдать ту непомерную цену, в которую обошлось тебе мое спасение. У меня было время подумать, и я понял, что ты была права, когда покинула больницу. Это было наилучшим для тебя вариантом, и в конечном счете я даже был этому рад. Хорошо, что тебя не было рядом во время моей реабилитации. Хотя сначала я этого очень хотел, - голос его неожиданно сорвался, и Том с шумом втянул в себя воздух. - Я ждал тебя неделю. До тех пор, пока Эмма не разлила по нелепой случайности кофе на мой прикроватный столик и тем самым обнаружила письмо, слившееся с белой поверхностью, - теперь он говорил хриплым шепотом. - Я должен признаться, что рад тому, что она избавила меня от необходимости читать его полностью. Не уверен, что в тот момент мне хватило бы на это духу, - и он коротко, дергано усмехнулся. Моника смотрела на него расширившимися глазами, не моргая. Во всем остальном ее лицо напоминало посмертную маску: белое, безжизненное, застывшее. - Ты не представляешь, насколько ошибаешься, - выговорила она непослушными губами. - Том, это кошмар. Все это как страшный сон, от которого я никак не могу проснуться. - У меня такое же чувство, - очень тихо, будто в горле ему что-то мешало, сказал Хиддлстон. - И это оно не покидает меня ни на минуту уже который год. - Ты поверил, что я просто бросила тебя в больнице и ушла? - она впилась в него взглядом, отчаянно кусая предательски дрожащие губы. Он смотрел на нее, надломив брови, и выглядел ничуть не лучше: бледный, жутко измотанный, с неприкрытой мукой в покрасневших серых глазах. Такой знакомый, невыносимо, неописуемо родной. Все тот же. Приобретший заметные, перекатывающиеся под кожей накаченные мышцы, еще больше раздавшийся в плечах, окрепший, ухоженный. Совсем другой внешне, но все тот же, там, под этой новой, изменившейся оболочкой. Все тот же человек, что в подвале дома Андерсона цеплялся за ее пальто измазанными алым пальцами, пытаясь прижаться сильнее в поисках тепла. Как она не поняла этого раньше? Как посмела предположить, что он ее использовал? - Я видел письмо, - бесцветно повторил он, при этом жадно, с какой-то безумной надеждой всматриваясь в ее лицо. И вдруг резко отвернулся, прерывисто выдыхая. - Когда я пришел в себя в больнице, тебя не было рядом. Когда я первый раз пытался встать на ноги, тебя не было рядом. Когда я... - его начала бить неконтролируемая дрожь. Он опять замолчал, снова терзая искусанные, кровоточившие губы. - Ты оставила меня. И это было правильно. Вуд сплела пальцы в замок на затылке, почти пополам согнувшись на краю кровати, и уткнулась лбом в колени. У нее в голове медленно, но верно зрело единственно верное решение ситуации со статьей. Не Том разрушил ее жизнь, а она сама. И теперь пришло время добить дымящиеся руины. Не будь между ними этого нелепого, проклятого года, она бы давно обнимала его и гладила по голове, спрятавшись от всего мира у него на груди и заслонив его самого от этого мира. Будь все, как прежде, в этот раз она осталась бы рядом и больше никогда не ушла. Но ничего уже не будет, как прежде. - Моника, - ее плеча неуверенно коснулась подрагивающая рука. - Моника, прости меня. Прости меня, пожалуйста. Прости за все. Она вскинулась, зло вытирая щеки, и посмотрела Хиддлстону в глаза. Покачала головой, безуспешно смаргивая слезы. В груди у нее будто образовалась сквозная дыра, от которой по всему телу растекался холод. - В письме все было иначе. То, что ты прочитал - предполагаемый пересказ твоих опасений. То, что никогда не соответствовало действительности. Мне не за что тебя прощать, Том. Здесь виновата я. Отчасти твоя сестра, но я должна была все предусмотреть, а в итоге... - Моника глубоко вздохнула, поправила волосы и поднялась на ноги. - Прости, - еще раз едва слышно выговорил Том. - Я отнял у тебя целый вечер. Извини, я не хотел, чтобы ты зря тратила на меня время. Но я не могу это сделать. Моника растянула губы в дрожащей улыбке, снова покачав головой. Просить прощения казалось ей настолько жалким, что она не стала говорить пустых слов. Они все равно ничего не изменили бы. Зато она могла действовать, чем и собиралась заняться. - Сегодня я не потратила зря ни единой секунды. Мне пора. Она на мгновенье остановилась в дверях и обернулась, сосредоточенная, взявшая себя в руки: - Знаешь, не читай завтрашние газеты, Том. Не стоит.