Ты не останешься один

Abel Korzeniowski – There Is a Place ________________________________________________________________ Моника стояла у огромного панорамного окна в своем кабинете и смотрела на медленно просыпающийся Лондон. На пустынных улицах, хорошо просматривающихся с высотки ArtBuildingsGroup, появлялись первые машины, сонно мигали светофоры, крохотные фигурки прохожих мухами ползли по вымытым тротуарам. Гигантские здания Сити же явно страдали бессонницей: их окна ночью не гасли, а свинцово-серое небо только начинало светлеть. Большие черные часы на стене показывали пять утра. Вуд прочертила пальцами по стеклу, невидяще глядя на стекающие по нему с другой стороны прозрачные капли привычного дождя. Ей было холодно. Внутри стелилась мертвая пустошь, над которой свистел ледяной ветер. Она поежилась и обхватила себя руками. В голове тоже царила абсолютная пустота; видимо, слишком долго работавший на грани мозг включил какую-то блокировку на определенные мысли и эмоции, чтобы функционировать адекватно. Совсем скоро выйдут газеты, затем - новости на телевидении, и ей опять придется исхитряться, играя в прятки с папарацци. Ничего. Не привыкать. Зато Тома не тронут - хоть какое-то искупление. Телефон в кармане пиджака коротко провибрировал, заставив ее вздрогнуть. Моника вытащила его и уставилась на экран, не веря своим глазам. Мы можем встретиться сегодня вечером? Мне нужно поговорить с тобой. Том. Вуд присела на стол, вперившись взглядом в четкие буквы. Набрала слово, стерла, написала целое предложение и опять удалила. Наконец набрала побольше воздуха, медленно выдохнула, напечатала сообщение и нажала кнопку "отправить". Том схватил телефон дрожащей рукой и поспешно открыл входящие. Хорошо. В 7:00 у китайской пагоды в Парке Виктории. Доберись незамеченным. Он судорожно вздохнул, переводя дух, запил таблетку и откинулся на спинку дивана. Ни разу за истаявшую ночь он не сомкнул глаз и не думал, что сможет сделать это до вечера, несмотря на ужасно горящие глаза, тяжелую голову и зудящую слабость в каждой мышце. Тому казалось, что с каждым ударом часов, приближающим встречу с Моникой, его сердце билось все быстрее, грозясь выпрыгнуть из груди. Иногда ему хотелось, чтобы оно остановилось, и не было так больно.

***

На маленьком островке посреди Запад Ботинг никого не было, большинство посетителей парка находились на другой стороне озера, на масштабных, ярко освещенных и украшенных развлекательных площадках; оттуда доносились смех и веселый гомон. Здесь же было тихо. Озеро только начинало подмерзать, и утки, сбившись в небольшую стаю, просяще сновали по черной глади перед темным силуэтом, неподвижно стоявшим у самой воды рядом с фонарем. То ли она была слишком погружена в размышления, то ли действительно не услышала его шагов, но Моника обернулась, лишь когда под ногой Тома хрустнула мелкая веточка. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Вуд отмерла первой, приветственно кивнув: - Том. Ее безликий тон будто выбил весь воздух из его легких. - Моника... - тихо сказал он и замолчал. Вся смелость, которой он набрался для этого разговора, моментально испарилась. Но Моника молчала тоже и смотрела прямо на него, явно ожидая продолжения. В груди у Хиддлстона запекло. - Ты не должна была этого делать, - наконец выговорил он, с трудом поборов нарастающее отчаяние. - Моя карьера, пресловутое душевное равновесие, я. Все это не стоит твоей... вашей компании. Вуд вздрогнула, разом перестав выглядеть равнодушной, и, шагнув вперед, рывком схватила его за лацканы черного пальто. От резкого движения утки, испуганно закрякав, рванулись прочь от берега. - Я не должна была оставлять тебя в больнице, вот что я не должна была делать, - яростно прошептала она, встряхнув его за грудки и приблизив свое лицо к лицу Тома вплотную. - Я искала тебя по всему ночному Лондону, когда ты ушел после разговора со Скоттом, я подняла давнюю, болезненную и страшную историю Андерсона, я пошла за тобой в его дом, зная, что это смертельно опасно и понимая, что отец последует за мной, я руководила ArtbuildingsGroup почти год и сумела удержать корпорацию и даже преумножить прибыль. Но великолепной, бесстрашной Монике Вуд, - она саркастически скривила губы, - не хватило смелости для того, чтобы просто посмотреть в глаза человеку, ради которого она все это сделала. И если ты хотел поговорить именно об этом, то можешь уезжать прямо сейчас. Она отпустила его и отступила обратно, отведя взгляд на озеро. Прерывисто выдохнула и скрестила руки на груди, отворачиваясь к тут же вернувшимся в надежде на прикорм уткам. Том, переставший дышать во время ее внезапного откровения, перевел дух. Грудь сдавило настолько мучительно, что голос не слушался. - Я здесь не за этим, - с трудом выговорил он. - Мне нужно знать... Моника, скажи мне, то, что было в твоем письме... Это правда? И опять затаил дыхание, отчаянно вглядываясь в ее лицо. Моника медленно повернулась к нему, широко раскрыв глаза. Свет фонаря сделал ее темную радужку прозрачно-янтарной. - Я так и не научилась обращаться с правдой осторожно, - ее губы передернула дрожь, моментально унятая. - Как и ты, Том. Она встретила взгляд Хиддлстона и молча выдержала его. - Каждое слово моего письма было правдой, - прошептала Моника. - Было? - едва слышно спросил Том, чувствуя себя так, будто своей же рукой подписывал себе смертный приговор. - Было, - судорожно кивнула Вуд, закусив губу. - И будет. Я не бросала тебя. И голос у нее все-таки сорвался. Моника опустила глаза на носки его лакированных ботинок, глубоко дыша. - Я знаю, - в глазах у Тома нестерпимо жгло, горло пережимала стальная рука. - Теперь я знаю, Моника. Я должен был найти способ с тобой связаться. Я не использовал тебя. Я думал, что ты ненавидишь меня. - Я знаю, - эхом отозвалась она, безуспешно пытаясь удержать дрожащий подбородок. - Теперь я знаю, Том. Непреодолимая пропасть между ними с адским грохотом ломающейся ледяной корки боли, напускного хладнокровия и предубеждения на их сердцах сомкнулась, глухо пророкотав где-то в глубине, и только тогда они поняли, что стоят совсем рядом - протяни руку и дотронься. Между ними был только холодный вечерний воздух, и ничего более. - Я так ждал тебя. - Я так ждала тебя. Они выдохнули это в один голос, с нескрываемой мукой, все-таки встретившись глазами. Выдохнули, кажется, из самой глубины души единственную, самую главную и самую тяжелую правду. Ту самую, что отравляла, убивала каждого из них изнутри столько месяцев, выжигала сердце. Душила невидимыми путами, изводила, но так и не смогла разорвать и уничтожить тонкую, но немыслимо прочную нить, связавшую их. Еще мгновенье они стояли друг напротив друга, глядя друг другу в глаза. А потом шагнули вперед, одновременно, без единого звука - навстречу. Моника с громким всхлипом обняла его, обхватив за шею, и Том сжал ее в объятиях до хруста костей, задохнувшись собственным вдохом. Они вцепились друг в друга так, что перестало хватать воздуха, ни замечая ничего вокруг и слыша только безудержно колотившиеся сердца друг друга, будто стук сердца одного эхом отдавался в груди другого. - Я не бросала тебя, - как заведенная повторяла она, уткнувшись ему в шею и с трудом набирая воздух между всхлипами. - Я не бросала тебя. - Конечно, нет, - сдавленно прошептал в ответ Том, прижимая ее к себе обеими руками изо всех сил. - И я тебя. - Я никогда... Я бы не только компанию, я бы все что угодно, жизнь отдала бы, лишь бы тебе не было больно, - взвыла Моника, вжимаясь лицом в его плечо. - А, оказалось, только хуже сделала. Прости меня, Том, прости меня, пожалуйста. - Ты ни в чем не виновата, - выдохнул он куда-то в ее волосы. - Это я... Хиддлстон отстранился и обхватил ладонями ее лицо, заставив посмотреть на себя. На щеках у нее стремительно высыхали мокрые дорожки. Том вдруг понял: если он не спросит сейчас, то не спросит уже никогда. Пусть прошел почти год, пусть они оба натворили столько, что не разобрать до конца жизни, он все равно должен был спросить. - Моника, послушай, скажи мне... - в животе у него что-то вспыхнуло и свернулось от внезапно возникшего страха, и его начало колотить, не то от холода, не то от волнения. - Наверное, я уже не имею права, но... Слишком поздно, я понимаю, но... Если бы я... Если бы я сказал, что ты нужна мне, - торопливо произнес он, то и дело сбиваясь, - что ты была нужна мне все это время и очень нужна сейчас... Он окончательно смутился, и, не скажи он так много, он обязательно бы свел все к другой теме и закончил. Но не теперь. Только не теперь. Даже если она скажет, что слишком поздно, и ему останется только принять это и уйти. Том только неуверенно переместил руки с ее щек на плечи и, сглотнув, продолжил. - Моника, если бы я сказал, что люблю тебя, - прошептал он, на миг зажмурившись будто перед прыжком в пропасть, - ты бы вернулась ко мне? Моника снова не сумела сдержать слезы. Она помотала головой, вновь ее опустив и шумно втянув ноздрями воздух, не отрицая, нет, просто не до конца веря в происходящее. Она могла бы солгать. Она могла бы призвать на помощь свою совесть, говорившую голосом Адама. Она могла бы с легкостью перечислить дюжину причин, почему их воссоединение невозможно, и убедить в этом Тома и даже саму себя. Но она смотрела на него, на глубокие морщины на умном высоком лбу, на приоткрытые в мучительном ожидании потрескавшиеся от холода тонкие губы, на отчаянно мечущийся по ее лицу взгляд серых глаз и понимала: в этом человеке была сосредоточена вся ее жизнь. Путь, что привел ее к нему, в стылый полумрак пустынной многоэтажки на окраине Сити, на нем и замкнулся. С того момента все, что она делала, чего не делала, чему радовалась, из-за чего страдала - все это был Том. Оставалось только признать это. Признать, что, позови он ее когда угодно, год спустя, два или двадцать - она все равно бы пришла. Вопреки всему бросила бы не только жениха или молодого человека, но и семью, детей, поступила бы как последняя сволочь, но все равно пошла бы к нему, только помани Хиддлстон пальцем. Она уже отдала ему и ради него все: семью, сердце, компанию - без малейших колебаний, лишь в самом конце малодушно пожелав благодарности. И она в который раз была готова подписаться под еще одной разрушенной жизнью. Только чтобы быть с ним. Быть рядом. - Разве ты не слышал? - проговорила она непослушными губами, глядя прямо ему в глаза. - Я не уходила. Том так изменился в лице, что Вуд стало ясно: его слова были безнадежным воплем отчаяния, а не настоящим вопросом. Он даже помыслить не смел, что она действительно может сказать, что он нужен ей, все еще нужен. Где-то вдали глухо прозвучал колокол: часы били семь. Хиддлстон просто рухнул на колени перед Моникой и обхватил ее ноги руками, уткнувшись лицом в живот. Вуд на мгновенье замерла, сглотнув ком в горле и ощущая как изнутри ее затапливает горячая волна невероятной смеси чувств: нежности, раскаяния, ужаса, растерянности. - Том, - она осторожно положила руки ему на плечи. Никакой реакции. - Том, милый, - Моника наконец решилась и провела ладонью по его затылку, мягко погладив по голове. В ответ на это движение он что-то невнятно простонал и сильнее прижал ее к себе. - Что? Том, поднимись, пожалуйста, встань. Он послушно выполнил ее просьбу, и было видно, что на этот разговор ушли все его силы, с огромным трудом собранные из уголков искалеченной души. Холодный свет фонаря придавал его коже жуткий синеватый оттенок, делая похожим на мертвеца, и серебрил его волосы. Он яростно кусал прыгавшие губы и избегал взгляда Вуд. Он не верил. Монике тоже это удавалось с трудом. У нее в голове стоял слабый, но отчетливо различимый звон, ее вело. Все в ее жизнь опять встало с ног на голову и опять из-за Тома. Только-только все устаканилось, пусть и не так, как она когда-то хотела, только она привыкла к сложившемуся положению вещей и смирилась с собственными мыслями, как все полетело в тартарары. Ей жутко не хотелось вновь что-то решать. Целый год она только и делала, что решала. Перестала быть женщиной, перестала быть живой. Стала механическим роботом, только изображавшим подобие чувств по отношению ко всем вокруг. Только Том оставался занозой в омертвевшей душе, болезненным напоминанием о том, что она все-таки еще была жива. Невиданной силы ураган из событий, эмоций и новостей вымел из нее последние силы. Сейчас Моника не запуталась и не была растеряна, она чувствовала себя полностью опустошенной. И она в кои-то веки собиралась слепо пойти на поводу у собственных желаний. - Давай сбежим, - прошептала она, протянув руку и коснувшись его щеки. Он вздрогнул и, закрыв глаза, склонил голову так, чтобы сильнее прильнуть к ее ладони. Вуд продолжила движение, скользнув пальцами по острой скуле, светлому виску, чуть задела холодное ухо, прошлась по линии роста волос на шее и снова притянула его к себе. Он зарылся лицом в ее волосы и затих. - Давай просто сбежим на пару дней из Лондона, иначе я сойду с ума, - она тяжело сглотнула и легко уперлась лбом в его плечо. - Куда? - глухо просипел Хиддлстон, не размыкая объятий. Он не спросил, как, не спросил, на сколько. Он не хотел думать, не хотел ни с чем разбираться. Он слишком устал. И единственное, чего он хотел - чтобы происходящее не оказалось очередным сном или бредом его воспаленного разума, а еще просто выспаться, провести хотя бы одну ночь без кошмаров. - Когда мне было девять, родители купили дом в Восточном Суссексе, чтобы проводить там выходные летом. Не хочу никого видеть до пятницы, когда придется присутствовать на официальном слиянии компаний. - У меня в пятницу самолет в Южный Судан, - Том не двигался, все также стоял, согнувшись и спрятав лицо у нее на шее. - Вот и давай до пятницы уедем. Выключим телефоны и пропадем со всех радаров на три дня, - Моника положила голову ему на плечо и закрыла глаза, поглаживая его по волосам. - А потом решим, что делать дальше. Хорошо? Он тихо угукнул и выдохнул, поудобнее перехватив руки, обнимающие ее за талию. Они оба столько раз представляли себе это - день, когда снова будут вместе. Рисовали его немного по-разному, но одинаково трепетно - с долгими, искренними объяснениями, поцелуями и обязательно красивым фоном - все, как в голливудских фильмах о любви. Но когда это действительно произошло, только того, что они получили возможность прикоснуться друг к другу, оказалось так много для них двоих, что ничего больше не потребовалось. Будь это даже полгода назад, были бы и крики, и упреки, и громогласное выяснение отношений. Но к тому времени, как это наконец случилось, они были настолько вымотаны эмоционально, что их хватило только на то, чтобы из последних сил прижать к себе друг друга, в страхе снова потерять. Но в тот миг обоим этого было более, чем достаточно. Все проблемы разом стали размытыми и незначительными, грохот случившейся катастрофы гремел где-то вдали. Пусть ненадолго, но они заслужили право остаться вдвоем. Если все это - только сон, Том предпочел бы никогда не просыпаться.