Ты не останешься один

Hans Zimmer - And Then I Kissed Him ____________________________________________________ Джек Лайонс вежливо открыл перед Моникой заднюю дверь машины, загрузил небольшой чемодан в багажник и только потом сел на место водителя. За двухчасовой ночной путь до юго-западного побережья она пообещала заплатить половину месячного оклада, и мужчина согласился, не раздумывая. Хмурый и немногословный ирландец работал на семью Вуд шесть лет и питал огромное уважение к каждому из них, не допустив даже мысли оставить их в трудное время. Моника попросила его никому, кроме матери, не говорить, куда уезжает, и была уверена, что тот сдержит свое слово. Она села бы за руль сама, но отсутствие нормального сна в последние несколько дней сказывалось не только на реакции, но и на скорости восприятия происходящего вокруг, и она боялась просто вырубиться и улететь в кювет или, того хуже, выехать на встречку. Физическое и психологическое состояния Тома тоже полностью исключало возможность ведения машины, поэтому необходимость вызова личного водителя была очевидна. Когда черная ауди подъехала к дому Хиддлстона, тот уже стоял у ворот с небольшой сумкой в руках, переминаясь с ноги на ногу. Он сел рядом с ней, громко зашуршав теплой курткой и положив сумку себе под ноги. И только потом, переведя на нее взгляд, неуверенно улыбнулся уголками губ. - Привет, - тихо сказала Моника и, поймав его руку, переплела их пальцы. - Долго ждешь? Замерз? - Нет, - так же тихо ответил Том и, накрыв руку Вуд другой, наклонился вперед, прижимаясь своим лбом к ее. В унисон облегченно вздохнув, они какое-то время молчали, прикрыв глаза. Потом Моника потерлась носом о его и, нехотя отстранившись, обратилась к тактично выжидающему Лайонсу: - Поехали, Джек. Машина мягко тронулась с места, негромко рыкнув мощным мотором. Моника внимательно вгляделась в лицо Хиддлстона, с не меньшей жадностью изучающего ее саму в слабом свете фонаря, проникавшего сквозь окна. - Нам ехать достаточно долго, - произнесла она. - Печка работает исправно, тебе не будет жарко? Том удивленно моргнул, растерянно оглядев себя, кивнул, с визгом молнии снимая верхнюю одежду, и аккуратно сложил куртку на краю сиденья, оставшись в темно-синем пуловере. В салоне действительно было тепло - Джек заботливо разогрел машину еще тогда, когда ждал Монику. - Эй, - шепнула та, свободной рукой коснувшись его лица. - Ты колючий, - и улыбнулась. - Не успел побриться, извини, - пробормотал в ответ Хиддлстон, не сумев не улыбнуться, хоть и слабо, в ответ. Вуд погладила большим пальцем его шершавую щеку, медленно скользя взглядом по острым чертам. Перенесла руку на затылок, запустив на мгновенье пальцы в мягкие рыжеватые волосы, и притянула его к себе. - Иди сюда, - прошептала Моника. - Иди ко мне, солнце. И Том с отчаянной готовностью подался к ней всем телом. Она слегка повернулась, наполовину опершись спиной на дверь и обхватив его рукой за плечи, вторую оставив меж его ладоней. - Это должен был сделать я, - с едва слышным смешком констатировал он. Но как только он оказался в ее руках, прильнув к знакомому, невыносимо желанному теплу, напряженное, будто сжатая пружина, тело неожиданно дало слабину, и сил сопротивляться вне зависимости от объективности причин просто не стало. Если бы было нужно, он вряд ли смог бы даже открыть глаза. Ему было тепло, тепло впервые за бесконечно долгие месяцы. Тепло не только телу, но и измученной душе. Моника поняла, что Том уснул, когда его голова, откинувшись на ее плечо на небольшой кочке, чуть склонилась вперед, и, будто встав в давным-давно заготовленный паз, его лоб прижался к ее шее между левой ключицей и подбородком, а он сам полностью расслабился у нее в руках. Она осторожно повела корпусом, устроившись поудобнее, и опустила щеку на его макушку. Скоро Лондон остался позади. Они миновали Парк Луллингстон и въехали в Хай Уэлд. За окном потянулись темные холмы, освещенные только выглянувшей из рассеявшихся туч луной, меж которых изредка мелькали огни небольших поселений. Моника думала, что просто отключится в дороге, но сон упрямо не шел, и она только убедилась, что хроническая бессонница не за горами. Отчасти она понимала, почему сейчас ей было легче, чем Тому - накопившаяся за год боль уже выплеснулась истерикой после Letters Live подобно вскрывшемуся наконец гнойному нарыву, и Вуд немного отпустило. С каждым километром, что машина удалялась от столицы, тугой ком в ее груди медленно, но верно таял. Сбежать от проблем было совершенно безответственно, но ее совесть угодливо молчала. На небольшом ухабе ауди слегка подкинуло, и Том сполз еще ниже, так, что его голова оказалась на ее груди. Моника осторожно высвободила правую ладонь и обняла его двумя руками, бережно прижав к себе, чтобы регулярные потряхивания машины его не разбудили. Хотя это было лишним: он буквально вырубился, как только они выехали из Лондона и с тех пор ни разу не шевельнулся. Но ее правую руку не отпустил даже во сне. Вуд бездумно смотрела на проносящиеся мимо фонари. Ей было великолепно, потрясающе тихо. Будто неистовый прибой внутри в последний раз разбился о скалы и утек обратно, превратившись в крохотные, мягко шуршащие волны. Тот, в ком она беспредельно, безумно нуждалась все это время, сейчас тихо, спокойно дышал в ее руках, доверчиво к ней прильнув. Только за это ощущение Моника готова была отдать все, что угодно. Она опустила веки, прислушиваясь к мирной тишине в душе и сосредоточившись на тепле, исходящем от Тома. К горлу вдруг подступил ком, и она распахнула глаза, не сдержав дрожащую улыбку. Неужели это действительно происходит с ней? Неужели правда? По ее пальцам скользнул яркий зеленый блик какого-то кафе, и Моника, переведя взгляд со спины Хиддлстона в окно, вдруг поняла, что они уже на окраине Гастингса. Отсюда до поселка Фэйрлайт было максимум минут десять неторопливой езды.

***

Том проснулся от того, что выспался, и это само по себе было из ряда вон выходящим событием. Он несколько раз моргнул, уставившись в белый потолок, и повернул голову. Вторая половина кровати пустовала. Он сел и потянулся, оглядевшись по сторонам. На стуле рядом висела его же выглаженная одежда. Стилизованные под старину деревянные часы на стене показывали пять минут двенадцатого. На его памяти он ни разу не вставал настолько поздно, особенно, если учесть стандартный для его распорядка дня подъем в пять утра. С другой стороны, он не помнил, когда последний раз нормально спал. Том отодвинул бежевую занавеску и выглянул в окно. Из него виднелась небольшая, аккуратная подъездная дорога, жухлая, пожелтевшая трава с изредка торчащими кустами и дальше, насколько хватало глаз, расстилалась безбрежная гладь моря. Дом семьи Вуд стоял на самом краю Фэйрлайта - крохотного поселка неподалеку от Гастингса. Еще светлее, чем особняк в Лондоне, с отделкой в стиле кантри и огромным количеством окон. Одевшись, он вышел из спальни и зачарованно коснулся полированных белых перил плавно изгибавшейся лестницы на первый этаж. Этот дом выглядел, как дом из его давнего-давнего сна. Сна, в котором он снова жил нормальной жизнью. Нормальная жизнь. Без боли, без страха, без мучительных опасений сделать что-то не так. Без ночных кошмаров и невыносимого чувства вины. Любимая жена, семья, дети, уютный дом. Все это было для Тома недосягаемой мечтой так долго, что теперь он никак не мог поверить, что она замаячила где-то неподалеку. Три дня назад работал до полнейшего изнеможения, выживая исключительно на транквилизаторах и снотворном, и не видя совершенно никакого выхода, никакого просвета среди мрачных туч над его головой. А сейчас смотрел, как Моника, что-то тихонько напевая себе под нос, сновала по кухне, готовя завтрак. Свет лился в комнату сквозь большие окна, отражался от полированных кастрюль и блестящего духового шкафа, рассеивался по столу из светлого дерева, золотыми бликами играл в волосах Моники. Заслышав шаги, та обернулась к застывшему в дверном проеме Тому и улыбнулась. Светло и открыто. - Доброе утро. Все почти готово, садись, милый. Хиддлстон вместо ответа подошел к ней, уже шустро отвернувшейся обратно к плите, и обнял со спины, прижав к себе и уткнувшись носом в ее макушку. Она сначала дернулась, но потом расслабилась в его руках и откинула голову на его плечо. С минуту они так и стояли. А потом Моника ахнула и бросилась снимать с огня грозно зашипевшую яичницу. Том сглотнул вставший в горле ком и улыбнулся. - Мы не сможем вечно делать вид, что ничего не случилось, - негромко заключила Вуд, уложив голову на колени Тома и вытянувшись во весь рост на огромном сером диване перед весело трещащим горящими дровами камином. - Но я предпочитаю растянуть это настолько, насколько возможно. - Я согласен, - тихо ответил Том, пропуская между пальцами ее волосы. День прошел в изредка прерываемой тишине. Они просто молчали, перемещаясь с кровати на диван, оттуда на кухню за едой и обратно, очень неохотно разрывая тактильный контакт - будто склеившись пальцами и обнимаясь каждую свободную секунду. Они просто наслаждались тишиной, воцарившейся внутри и снаружи. И ничего не делали. Ни-че-го. Какая-то книга, старый американский фильм, рассказ Моники о покупке этого дома, история о битве при Гастингсе от Тома. Это было прекрасно. Но не было до конца правдой. Они строили иллюзию, украшали лишь верхушку чудовищного айсберга, скрытого хрупким покоем. Сознательно избегали боли, позволив друг другу делать это без угрызений совести. Иллюзия рухнула ночью. Моника проснулась от того, что плечо Тома под ее головой сильно вздрогнуло. Она потерла веки и приподнялась на локте, терпеливо выжидая, пока глаза привыкнут к темноте. И едва успела уклониться от обнимавшей ее руки: Хиддлстон резко повернулся к ней спиной, сжимаясь в комок. - Том? - голос плохо слушался после сна. Тишина. И едва слышный всхлип. С Вуд моментально слетели остатки сонливости. - Том, - она потрясла его за плечо, попытавшись повернуть к себе, ничего не добилась и была вынуждена обогнуть кровать, чтобы увидеть его лицо. Он свернулся еще больше, почти касаясь носом коленей. Его колотило. Моника видела, как быстро двигались глаза под полупрозрачными веками. Брови были мучительно нахмурены, но щеки - сухи. Она осторожно погладила его по голове. Тот снова всхлипнул и отчаянно подался к ее пальцам, дернувшись всем телом, но потом сжался сильнее. Он привык справляться с этим один. Причем так, чтобы никто другой ни в коем случае не услышал, если вдруг получается плохо. Сердце у Вуд мучительно сжалось. Она еще раз потрясла его за плечо и легонько похлопала по щеке. От последнего прикосновения он неожиданно вскинулся, хватая ртом воздух и явно не понимая, где находится. Моника обняла его прежде, чем он успел что-то сказать. Так привычно, знакомо. Опять. Как тогда, когда она в первый раз привела его в свой дом. Всегда было в ее объятиях что-то такое, что заставляло болезненно, жарко сжиматься чему-то глубоко в груди и жестоко пережимало горло. Одним только жестом, без лишних слов она могла сказать, убедить его в том, что он нужен, важен. Что он не один. И Том не выдержал. В тот миг, когда он отпустил себя, что-то внутри лопнуло, и его буквально согнуло пополам от вытянувшего воздух из легких беззвучного рыдания. Он не мог вдохнуть, мучительно оскалившись с каким-то жалким скрипом, вырвавшимся из горла. Все это время он был один. Его семья эти ужасные месяцы была рядом: мама, Эмма, даже Сара прилетала чуть ли не каждый месяц, но они были по другую сторону стены, отделявшей его от остального мира с момента смерти Сары Андерсон. Это невозможно было рассказать, невозможно было понять в полной мере. Его жизнь не просто разделилась на до и после. Том Хиддлстон спасся из того подвала, но не выжил. Он умер в тот миг, когда понял, что окончательно сломал Монике жизнь. Потом существовала только оболочка, подобие человека, но не он. И эту оболочку терзала боль, изо дня в день, неделю за неделей, не ослабляя свои пытки ни на минуту. Боль не физическая, а та, что, проникнув под кожу, пробирается в сердце и отравляет кровь, не позволяя расслабиться даже на секунду. Боль, что гнала его в театр, на съемки, на официальные приемы, безжалостно напоминая: он должен оправдать ненависть женщины, которую любил. Оправдать непомерную цену, заплаченную за его жизнь. Жизнь, которая была ему не нужна. Эта святотатственная мысль заставляла его стыдливо вжимать голову в плечи и разбивать костяшки пальцев о боксерскую грушу, но не могла перестать быть правдой. Тома трясло, скручивало и кидало из стороны в сторону. Он жалко скулил в плечо Моники и был абсолютно не в состоянии остановиться. Не мог, как обычно, выключить все эмоции, загнать их в самый дальний и темный угол души, нацепить маску доброжелательного спокойствия. Рядом с ней он не мог притворяться. Моника. Такая маленькая, ниже его на голову, не меньше, и то на каблуках, ставшая такой хрупкой. Откуда в ней взялось столько силы? Как ее хватило на то, чтобы справиться? Не сломаться, удержать корпорацию, жить. И даже сейчас у нее были силы, чтобы успокоить его. По-настоящему утешить. Том не жалел себя, никогда. Но это... Тепло. С момента выписки из больницы и до появления Моники на пороге его дома с известием о статье Том ни разу не позволил себе слабость. Последний раз он плакал когда в его палату пришла мама. И с тех самых пор ни разу не проронил ни единой слезинки, как настоящий мужчина. Или как неживая, бездушная кукла. Это было неважно. Мокрые дорожки, которые он обнаруживал на щеках, просыпаясь посреди ночи, не считались - во сне контролировать себя невозможно. А сейчас, когда первые, самые жуткие, выворачивающие наизнанку спазмы прошли, он наконец сумел набрать побольше воздуха... и расплакался навзрыд, совсем как в детстве. - Малыш... Неужели все закончилось? Разве может быть правдой то, что все это время она любила его? - Том, солнце мое... Неужели... Как?.. Разве можно было его такого - действительно полюбить? Не блистательного Тома Хиддлстона, ослепительно улыбающегося с красной дорожки, а жалкую падаль, с ног до головы запачканную чужой смертью и собственной никчемностью - полюбить. - Было так больно, - судорожный вздох. - Так страшно, - еще один. - Так одиноко, - Том задыхался. - Я так тебя люблю. - Тшшш... Все хорошо, родной, - Моника укачивала его легко, мягко, бережно. - Все в прошлом. Теперь все хорошо. Единственная. Она была его единственной. Той самой. Женщиной из тех, кого ищут всю жизнь и не всегда находят. А ему повезло. Немыслимым, извращенным образом повезло, но он нашел ее - единственную. В последнее мгновенье перед концом она распахнула руки, обняла и удержала - его, отчаявшегося, сломленного, стремительно падавшего на самое дно. Упала сама, разбив в кровь колени, свою жизнь, семью, но удержала. - Ты не останешься один, - прошептала она ему на ухо. - Один раз я совершила ошибку, но я ее не повторю. Я больше не уйду. Никогда. Тишина с грохотом разлетелась на тысячи осколков и собралась воедино.