Ты не останешься один

Stefano Ruggeri - Lifeblood Abel Korzeniowski - I Was Never Going to Go to Africa _________________________________________________ - Алекс, дорогой, - Тайлер Андерсон сиял как начищенное до блеска блюдо, широко улыбаясь сыну. - Заходи. Почему ты так долго? Как все прошло?       Он впустил его в дом, похлопав по плечу, и закрыл дверь. Александр молча прошел дальше, пока не остановился посреди гостиной, тусклым взглядом уставившись прямо перед собой. - Что-то случилось? - радость его отца сдувалась стремительно, как воздушный шарик.       Алекс сглотнул и заговорил, тихо, монотонно. - Мне было пять, а Саре восемь. Мы играли с ней в прятки, и я, залезая в шкаф, уронил на пол мамину любимую вазу, которую ты привез ей из Аргентины. Сару отшлепали и посадили под домашний арест на неделю, но она так и не выдала меня, взяв всю вину на себя.       У него дрожали руки, а без того молочно-белая кожа приобрела синеватый оттенок. - Мне было девять, а Саре двенадцать. Мы отмечали Рождество вместе; ты, мама, я, Сара, дядя Крис и тетя Софи. Они подарили мне игрушку, о которой я мечтал целый год - красный радиоуправляемый вертолет, а Сара - новенькие коньки. Позже из разговоров взрослых я понял, что она откладывала на них свои карманные деньги, потому что знала, что ты не одобряешь мое увлечение хоккеем и никогда мне их не купишь.       Александер перестал заикаться, размеренно чеканя слова и глядя в одну точку. - Мне было двенадцать, а Саре пятнадцать, когда тетя Софи погибла в аварии под Гиллингемом. Сара тогда замкнулась и ни с кем не хотела разговаривать. В свою комнату она впустила только меня. Мы молча играли в какую-то глупую игру на ее компьютере, а потом она вдруг швырнула свой джойстик в стену и расплакалась. Она кричала, что не верит, что мамы нет, что не хочет выходить на кухню, потому что никто не может приготовить оладьи лучше, чем мама, а ничего другого она есть не хочет. Все закончилось тем, что мы отправились на кухню вдвоем, чтобы приготовить ужин. Потом я узнал, что она заговорила впервые за две недели и нормально поела. - Алекс, к чему все эти разговоры? - Тайлер не скрывал недовольства. Его мысли занимала только долгожданная победа и далеко идущие планы, и потому он не сразу учуял опасность. - Как прошла встреча с Моникой Вуд?       Александер не слышал. Он начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, смотря сквозь отца. - Мне было шестнадцать, а Саре уже девятнадцать. В тот год я впервые поцеловался с девочкой, с Мартеной Ларсон. Я был так счастлив, что кому-то понравился, что не заметил подвоха. Она поспорила с кем-то на шоколадный торт и рассказала классу, насколько я ужасен. И вся школа потешалась надо мной. Я поделился этим только с Сарой, когда настали пасхальные каникулы. Когда я снова пришел в школу, меня никто не трогал. И потом оказалось, что Сара оттаскала за волосы Мартену, заставив ее в итоге извиниться и поговорить с дружками.       Он слабо усмехнулся, с нежностью всматриваясь куда-то вглубь себя. - Мне было восемнадцать, а Саре уже двадцать один, когда я попал в Бетлем после смерти мамы. Ты приходил пару раз в месяц, а она навещала меня почти каждый день, постоянно говоря, что я обязательно поправлюсь и выйду из этого сумасшедшего дома. Она приносила мне книги по архитектуре, зная, что я хочу ее изучать. Она была уверена, что я поступлю и стану блестящим архитектором. Только ты мне не позволил, заставив пойти на бизнес-менеджмент. - Разумеется, - хмыкнул Тайлер и, устав ждать, что тот сядет, вальяжно развалился на ближайшем стуле. - Что за глупости? Архитектор...       Но сын его был где-то далеко. Андерсон привык к его причудам, странным монологам и внезапным порывам еще в юности, когда тот загремел в психушку, и решил просто дать ему выговориться. - Мне было двадцать два, а Саре - двадцать пять, когда она умерла. Я тогда все никак не мог поверить: как так, моя Сара, странная, взбалмошная, но добрая и отзывчивая Сара решила расстаться с жизнью, вскрыв себе вены. Мы мало виделись последние два года перед ее смертью - я заканчивал университет, а она была занята актерской карьерой. Я слышал, что она стала еще более нервной, но, исходя из наших коротких звонков, каких-то глобальных проблем у нее не было. Но обнаружилась предсмертная записка, полиция состряпала приемлемую теорию о самоубийстве, и все, казалось, встало на свои места.       Александер сморгнул выступившую влагу и перевел глаза на отца. У того по спине пробежал холодок. Всегда робкие голубые глаза сейчас казались закаменевшим льдом. - Ты отправил меня учиться на магистратуре в США только для того, чтобы я тебе не мешал в твоей грандиозной афере. Я наивно полагал, что ты наконец проникся моим искренним желанием стать архитектором, но это снова был блеф. А сейчас? Ну как, папа, теперь я готов завершить твой гениальный план? - Что за чушь ты несешь? - из голоса Андерсона пропала наигранная веселость. - Объяснись. - Ты все знал. Ты послал своих людей, чтобы они столкновением двух автобусов преградили пусть Дэвиду, спешившему к Саре. Ты рассчитал путь Джоанны и сумел, опять же, чужими руками, проколоть ей колесо, остановив в паре кварталов от дома Сары. Ты мастерски перекинул вину на человека, который был здесь совершенно не причем. Кроме как оказался не в том месте и не в то время, - почти шепотом говорил Алекс. Тайлер заметил, как в груди у того зарождается дрожь, и закатил глаза. Еще не хватало очередного припадка. - Это ты помог дяде Крису найти Тома Хиддлстона, когда оказалось, что он жив. Ты знал, что это закончится смертью, а чьей именно или их обоих - какая разница, одной больше, одной меньше. - Тебе всю эту ерунду та девчонка наговорила? - надменно выговорил мужчина. - Жалкая попытка насолить напоследок. Алекс, это просто...       Сын не обращал внимания на его попытки встрять в рваный монолог, с каждой секундой все больше напоминая сумасшедшего. Тайлер напомнил себе, что, по большому счету, так оно и есть, и пообещал себе поговорить с его доктором о новом лечении. В конце концов, ему был необходим хотя бы адекватный образ для руководства корпорацией. - Ты скорректировал свой план, когда узнал, что Моника Вуд любит Тома Хиддлстона. Ты выждал, пока все относительно устаканится, и ударил. Ты нашел Скотта Брэдберри, зная, что у того свои счеты с Вуд, и слил ему всю информацию по делу, - парень раскачивался все сильнее, едва шевеля дрожащими губами. - Ты все просчитал, чтобы наверняка загнать директора ArtBuildingsGroup в угол. Чтобы у нее не было времени разрулить случившееся как-то еще. Ты знал, что Моника Вуд придет к тебе с предложением сделки. И ты наконец добился своего. Официальное слияние корпораций подписано два часа назад. - Ну что же, - Тайлер Андерсон улыбнулся, не сумев удержать торжество, мимолетно отразившееся на лице. - Это самое главное. Компания наша.       Ответная улыбка сына опять вызвала скользнувший по его спине несуществующий мороз. Он не был дураком, хоть и привык, что Александер подчиняется ему всегда и во всем. Что-то шло не так, что-то выходило из-под его контроля. Его сын, тщательно выточенная марионетка, дергал ниточки, сопротивлялся. Это было неправильно, но не пугало. Тайлер был уверен, что тот по-настоящему никогда не наберется храбрости идти ему наперекор. - Алекс, - вновь успокаивающе заговорил он. - Это все ложь, когда Groundwork перешла к нам, я все еще скорбел по брату. И я очень хотел объединить ее с ArtBuildingsGroup, но все остальное - совпадения.       Его врожденный дар убеждения сейчас почему-то не действовал. Отлаженная система подавления давала сбой. Александер смотрел на него сверху вниз, не двигаясь с места, и продолжал говорить, холодно, четко, но с каждым словом в его голосе нарастало напряжение, смешанное с истерикой. - Ради денег и этой злосчастной компании ты убил Сару. Ты убил дядю Криса. Ты разрушил семью Вуд и судьбу ни в чем неповинного человека. - Алекс, успокойся, иначе у тебя снова случится приступ, и Бетлемская королевская больница опять распахнет перед тобой двери, - раздраженно бросил старший Андерсон. - Ты бредишь. - Я хотел быть архитектором! - тот сорвался на крик. - Я хотел ездить по Европе и строить дома! Мне никогда не нужна была компания! - Хватит! - рявкнул Тайлер. - Ты ведешь себя как малолетний идиот! Теперь под нами почти половина рынка стройматериалов и недвижимости, остальное не имеет значения. - Я любил Сару! - Александра колотило, глаза у него выкатились, а губы посинели. - Я любил ее! Она была моим единственным другом! А ты убил ее! - Сара была безмозглой девчонкой с психическим расстройством, - жестко отчеканил его отец. - Смерть этой умалишенной была лишь вопросом времени, которого у нас не было. Уймись, Алекс. И выпей свои таблетки, у тебя лопнул сосуд в глазу.       Тайлер Андерсон встал и подошел к мини-бару, откупорив графин с виски. Несколько мгновений в комнате царила абсолютная тишина. А потом ее нарушил звук взводимого курка.       Александер Андерсон стоял, вытянув руку с зажатым в ней пистолетом. Его трясло так, что дуло ходило ходуном, и вид у него был совершенно безумный. - Алекс, опусти оружие. Ты не выстрелишь, - мужчина спокойно отхлебнул из тумблера, облокачиваясь на барную стойку. - И мы оба это знаем. Не будь жалок, слишком много времени и сил я потратил на этот проект, чтобы ты погубил все в одночасье. - Ты чудовище, - прошептал Алекс в ответ. - Ты убил моего лучшего друга. Ты всегда кроил мою жизнь так, как считал нужным, никогда ни о чем меня не спрашивая. - Ты всегда был трусом, - выплюнул Тайлер, с грохотом опуская бокал с виски на стол. - Если бы не я, ты никогда ничего бы не добился. - Да, - младший Андерсон улыбнулся прыгающими губами, направляя пистолет в голову отца. - Я всегда был трусом. Я жил так, как хотел ты. Так пусть у меня достанет смелости хотя бы умереть так, как хочу я.       И нажал на спуск.

***

      Адам обмотал руку снятой курткой, невольно поежившись от мгновенно пробравшего до костей неожиданно упавшего на Лондон мороза, и с размаху ударил локтем в окно. Первое стекло с громким звоном разбилось, следом за ним - второе, и мужчина, быстро выбив оставшиеся осколки, пошарил внутри и щелкнул задвижкой.       В доме было темно, тихо и сильно пахло сигаретами. Адам сделал шаг вперед, и под ногами что-то хрустнуло, но его глаза еще недостаточно привыкли к темноте, и он осторожно стал пробираться к выключателю, расположение которого примерно помнил. Когда лампочки в огромной витой люстре загорелись, осветив комнату, у него перехватило дыхание.       Вокруг царил полнейший разгром. Пол устилало разноцветное крошево, обломки полок, крупные куски фарфора. Стеклянный столик, занимавший место между диваном и камином, был расколот на несколько частей, огромная ваза, в которую Моника обычно ставила цветы, жалкими осколками покоилась в углу. Гигантская плазма на стене змеилась радужными трещинами, рядом с ней на богатых светлых обоях чернело неровное пятно. - Если Вы хотите ограбить мой дом, то можете сначала убить меня, я не буду против, - от раздавшегося за его спиной хриплого голоса О`Риордан буквально подпрыгнул.       Вуд стояла в дверном проеме, опершись на него плечом, и раздраженно щурилась от яркого света. Адам открыл рот и тут же его захлопнул, оглядев ее с головы до ног.       Моника выглядела смертельно больной. Все тот же бордовый халат, небрежно запахнутый на груди, растрепанные, свалявшиеся в крупные колтуны волосы, глубокие тени под ввалившимися глазами, мертвенная бледность лица, скулы, грозившие прорезать тонкую кожу, покрасневшие, припухшие веки. - Зачем ты пришел? - она затянулась и отвела от пересохших, потрескавшихся губ тонкую сигарету. - Моника, ты... - Адам шагнул к ней, но остановился, будто натолкнувшись на невидимую стену. - Я спросила, зачем ты пришел, - она выпустила дым и взглянула ему в глаза без малейшего выражения. - Твоя мать позвонила мне в слезах и сказала, что не может с тобой связаться, а в дом ты никого не пускаешь, - был вынужден ответить О`Риордан.       Лицо Моники его страшило. Он никогда не видел столько полного, абсолютного равнодушия. Когда раньше она натягивала маску бесстрастности, Адам видел, что это маска. Сейчас равнодушие было настоящим. Безоговорочной истиной. - Что ж, передай ей, что я жива и заканчивать жизнь самоубийством не собираюсь, - холодно выговорила она. - Если это все, ты можешь идти. - Моника, ты не можешь навечно закрыться у себя в доме, оборвав все связи, - он вновь попытался до нее достучаться, но, еще не закончив, понял: не получится. - Не учи меня, что делать, - раньше в этих словах прозвучало бы раздражение или что-то подобное. Теперь же было пусто. - Впрочем, если это порадует тебя и маму, послезавтра я выйду в свет. Если это можно так назвать. А теперь уходи. Я не хочу тебя видеть. - Ты спросила, зачем я пришел, - Адам чувствовал себя, как человек, стоявший на краю пропасти. Толчок, и он полетит вниз. - Я пришел, потому что люблю тебя, Моника Вуд. Любил, люблю и буду любить вопреки всему. - Это чертовски неудачный момент для признания, Адам, - бесцветно усмехнулась Вуд. - А я тебя - нет. Ты же знаешь. Я всегда любила его. Я всегда выбирала его. Я и в этот раз выбрала.       Толчок. Адам провел рукой по лицу и проморгался. Правда. Обычно именно правды ему не доставало в отношениях с ней. Моника Вуд, вечная загадка, постоянные недомолвки, отрывистые фразы и слова, за которыми всегда крылось больше, чем он знал. И вот - правда. Вся. Полностью. Сначала от миссис Изабеллы, теперь от самой Моники. Больше никаких тайн, вся подноготная вывернута наружу.       Он чувствовал, что тонет. Волны отчаяния захлестывали его с головой, заставляя безотчетно хватать ртом воздух, то и дело смыкаясь и не давая дышать вовсе. Но он знал, на что идет. И, если быть до конца с собой честным, знал всегда. Знал, что он - лишь замена. Иллюзия, прикрывающая черную дыру в груди Вуд.       И любил ее. Всю, такую, какая она есть, со всей ее язвительностью, саркастическими колкостями, ночными кошмарами, закрытостью ото всех, даже самых близких. Любил так, как никогда и никого в своей жизни. Любил, зная, что она любит не его. - Я знаю. Знал всегда, - выдавил он. - И все равно был рядом. Потому что я люблю тебя, - он беспомощно развел руками. - И что бы ты ни говорила, что бы ни делала, я никогда тебя не оставлю.       Моника долго молчала, глядя куда-то сквозь него, еще раз затянувшись. И когда заговорила вновь, О`Риордан наконец понял, что еще не так с ее голосом. Он не просто был хриплым. Он был сорван. Сорван, словно она кричала несколько часов подряд. - Какая уже разница. Кто любил, кто радовался, кто страдал. Все это больше не имеет значения, - Вуд коротко пожала плечами. - Все было напрасно. Том мертв, отец в тюрьме, компания у Андерсона. Все было напрасно, - она мотнула головой, но слез не было.       Она просто смотрела в пустоту, медленно выдыхая сигаретный дым. Равнодушная, безжизненная. Мертвая. Адама по хребту продрало морозом, когда его разум внезапно подобрал самое подходящее слово, наиболее точно описывающее состояние Моники. - Но ты жива, Моника, - бессильно прошептал он. - И все, что они делали, они делали ради тебя. - А я - ради них, - жутковатая улыбка исказила ее лицо. - И что в итоге? Ничего. Прах. Мое солнце село, Адам. Восхода не будет.       В самолете, совершавшем рейс из Лондона в Аддис-Абебу и упавшем с Средиземное море, погибло гораздо больше душ, чем числилось в списках. И в тот момент, когда Моника Вуд снова поднесла сигарету к губам, Адам окончательно в этом уверился.

***

      Было холодно. Зима будто компенсировала полное отсутствие снега в канун Рождества зубодробительным морозом, многократно усиленным порывистым ветром. Вуд стояла на отдалении от однотонной черной толпы, окружившей свежевырытую могилу.       Она не хотела разговаривать ни с кем из находившихся там. Она сомневалась, что вообще сумела бы в случае необходимости выдавить из себя хоть слово. Она просто молча застыла на ближайшем холме, позволяя ледяному ветру беспрепятственно трепать ее волосы.       Она чувствовала холод. Но этот холод ощущался как-то отстраненно. Словно это не она стояла на кладбище. Словно не она хоронила Тома Хиддлстона.       Она стояла там, когда гроб опускали в могилу. Стояла, когда двое суровых, крепко сбитых мужчин взялись за лопаты и принялись закидывать его промерзшей землей. Стояла, когда на месте глубокой прямоугольной ямы остался только вытянутый ровный холм. - Мисс Вуд, - из оцепенения ее вырвало осторожное прикосновение к локтю.       Моника вздрогнула и, очнувшись, перевела глаза на человека, потревожившего ее.       Эмма стояла перед ней, бледная, подавленная, с заплаканным лицом. Вуд посмотрела на нее и медленно моргнула, приходя в себя. - Эмма. - Я хотела Вам сказать... - девушка запиналась, отчаянно теребя ворот своего черного пальто. - Простите меня. И... спасибо.       Несколько мгновений Моника смотрела на нее, не говоря ни слова и с нескрываемой мукой глядя в серые глаза. - Тот Ваш стаканчик кофе снится мне по ночам, - наконец едва слышно сказала она. - Я каждый раз успеваю его подхватить, потому что там, во сне, я, передумав, возвращаюсь в палату. Возвращаюсь к нему. Как мне не за что Вас прощать, Эмма, так и Вам не за что меня благодарить.       Та всхлипнула. - Я так долго думала о Вас плохо, мисс Вуд. - Узнаю фамильные черты, - уголки губ Моники печально дернулись. - Извиняться за собственные мысли у вас в крови. Не плачьте, Эмма. Я точно не заслужила Ваших слез. - Вы ни в чем не виноваты, - голос миссис Блэкистон-Хьюстон дрогнул и сорвался. - Это не так, - Вуд коротко взглянула на нее исподлобья. - Я думала, Вы меня ненавидите. - Как я могу ненавидеть человека, которого мой брат любил больше жизни? - прошептала в ответ девушка.       Моника тяжело сглотнула и опустила голову, а потом вскинула ее, отвернувшись и часто моргая. Эмма шмыгнула носом, собравшись с духом, подошла ближе и положила руку на ее плечо. - Вы хороший человек, Моника, - тихо, но твердо произнесла она. - И мне очень жаль, что мы так и не стали настоящей семьей, - у нее задрожали губы, но она справилась и закончила. - Наш дом всегда открыт для Вас.       И Эмма, сжав на прощание пальцы на ее плече, отпустила ее и отправилась вниз, туда, где ее ждали муж и мать. Старшей сестры нигде не было видно. Моника не успела вовремя отвести взгляд, и поймала кивок Дианы Хиддлстон, адресованный ей. И поняла: Эмма говорила от всей семьи Хиддлстон.       Вуд зажмурилась на мгновенье и кивнула в ответ.       Она стояла, когда все остальные медленно стали расходиться, и кладбище снова начало пустеть. И только когда около могилы с небольшим камнем не осталось ни одной живой души, она спустилась вниз и остановилась напротив.       Вуд подошла ближе и застыла, молча глядя на временный памятник.       Ветер резко стих, и с потемневшего неба вдруг одна за одной полетели огромные пушистые снежинки. Моника механически подняла руку и поймала одну на ладонь. Секунда, и та растаяла, оставшись маленькой каплей на замерзшей коже. - У нас будет снежное Рождество, - тихо сказала она. Подбородок у нее дрогнул, но она сдержалась. - Потом зима закончится, придет весна, и в Лондоне зацветут магнолии, а в Фэйрлайте - яблони, - Моника улыбнулась и покачала головой.       Вдохнула. Выдохнула.       А потом содрогнулась всем телом. Подавилась воздухом и прижала руку к губам. - Будет тепло, Том. Тепло.       И упала на колени.       Рухнула прямо на землю, испачкав дорогое черное пальто, джинсы, вычищенную замшу длинных сапог. Протянула руку и дрожащими пальцами прочертила выгравированные слова:

Том Хиддлстон. Лучший брат, любимый сын и единственное солнце. 9.02.1981 - 16.12.2016.

- Я так и не спасла тебя, - прошептала она.       Обняла полированный камень, прижавшись щекой к холодному мрамору, и заплакала навзрыд.