Несовершенная реальность

Нейтральный мир Мастер, N тысяч лет назад       Я долго мучился – решиться или нет, какие подобрать слова.       – Прайм… А трансформ – это страшно? Тяжело тебе было на него решиться?       – Ну, меня, строго говоря, никто не спрашивал… Врать не буду – первое время очень тяжело. Жутко. Если ты примерно знаешь, что такое послеоперационная реабилитация – вряд ли по себе, может, от кого-то слышал – так вот помножь это на десять, а лучше на двадцать раз. Приходится учиться всему заново – ходить, делать что-то руками… Только говорить, пожалуй, сразу и можешь, как раньше, в остальном… Даже просто сесть, повернуть голову, поднять руку – это целое достижение. Потому что все цепи ведь совершенно другие, другая конструкция… Да, вот это, пожалуй, самое тяжёлое – как ощущаешь себя при этом. Я не знаю, как описать тебе это даже, какие найти слова, потому что кто этого не пережил – тот и понятия такого не имеет. Вот представь ненадолго – попытайся, может, сможешь – что у тебя другое тело. Не твой привычный стандартный корпус, а нечто огромное, тяжёлое, страшное – и при этом ты чувствуешь этот корпус, шевелишь вот этими пальцами – потому что это ведь твои пальцы, а ещё плюс к тому чувствуешь что-то новое, чего раньше у тебя не было – какие-то новые элементы, пластины брони, даже маску вот эту взять… Лично я, когда в себя пришёл и увидел, во что меня превратили – чуть умом не тронулся.       – А что такого-то? – автоматически выдал я, - очень даже неплохо, по-моему…       Уже позже я понял, что наше с Праймом отношение к трансформу по определению не может не быть различным. Это вопрос личного восприятия, вопрос добровольности. Он никогда не стремился в герои, в первопроходцы, в уникумы, и такое восприятие его фигуры – закономерное, без сомнений – его даже, кажется, слегка травмировало. Он это не выбирал – он любил это подчёркивать, иногда даже до болезненности, и я сколько раз замечал за собой, что мне бы, скотине, его поддержать, ведь я-то его понимал, я знал об этом… Но нет, именно в такие минуты из меня начинало вдохновенно переть… Моё собственное восприятие, что же ещё.       Что я знал о технологии трансформа в то далёкое время? Я и сейчас-то о нём знаю немногим больше. Земляне, знаю, грезили и грезят подобными идеями – возможностью сращивать человека с машиной или оружием. Идеальный солдат, вечно одетый в броню, вечно готовый к бою, управляющий вверенной ему военной мощью непосредственно из мозга, а не нажимая на кнопки и рычаги… Идеальный солдат, сделавший свою боевую функцию делом своей жизни. Или – живая машина, мыслящая и способная обслуживать себя сама… А мы вот смогли этого достигнуть.       Зачем это было нужно – спрашивали нас спустя много лет друзья-нетрансформеры. Я отвечал обычно, что не знаю. Не знаю, что именно руководило изобретателем – возможно, его, как многих гениев, просто вела его звезда. Возможно, его идея, его изобретение просто явилось ему во сне, как одному учёному на Земле – и проснувшись, он уже просто не мог освободиться от власти этой идеи. Зачем это нужно было тем, кто на это шёл? Наверное, смотря о ком говорить. Одни решились на это, чтобы получить силу и мощь, столь желанные ими – и все неудобства нового существования они считали за это нормальной платой. Так, как многие силовики из Армии Возрождения Кибертрона, в общем-то. Другие – чтобы иметь силы остановить тех первых, и опять же, такая цель для них стоила жертв. Так появились автоботы. Были те, кто едва ли осознавал, что он делает, решаясь на операцию, раз и навсегда выводящую его из среды соплеменников, делающую уже не кибертронцем в привычном смысле слова, а кем-то другим. Были те, кто шёл на неё как на смерть, более чем как на смерть – так, может быть, как на Земле люди уходят в монахи. Были случаи – как ни странно об этом говорить – когда трансформ был единственным способом сохранить существу жизнь. Но при том, процесс трансформа сам более чем опасен для жизни, пережить его может не каждый.       Сложностей и неоднозначностей много. Но несомненно одно – перешагивая порог мастерской, каждый из них перешагнул порог между жизнями. И дело даже не в том, что теперь ты – громадина где-то десяти метров ростом, которая едва с натяжкой помещается в огромном зале и опасается то своротить косяк, то ободрать антеннами светильники с потолка, и кому все окружающие стандартнокорпусные отчаянно машут руками, мол, лучше покиньте помещение, мы к вам лучше наружу выйдем, а здесь нам рядом с вами нервно. Дело в том, что ты навсегда соединяешь свою жизнь с чем-то, делаешь это своей сутью. Ты не просто замурован в выбранной тобой машине, обязанный теперь всю оставшуюся жизнь ею управлять – ты сделал эту машину своей живой тканью, инструментом своего сознания, частью себя – даже далеко не в той мере, в какой частью человека является кожа. Ты теперь навсегда определяешь свою жизнь особенностями конструкции – и размышляя над особенностями конструкции, познаёшь себя. Вроде бы сложно описать различия в мышлении грузовика и истребителя, да даже рассуждать об этом бредово совершенно, но они есть тем не менее. Хотя я вот до сих пор затрудняюсь внятно выразить их словами хоть какого-нибудь языка. Потому что это надо ещё определить, по каким понятиям идёт сравнение, и как эти понятия отразить через кодировку именно этой языковой системы, да и само понятие «сравнение», кстати говоря, потому что это тоже немного не то слово… Люди, мучающиеся над сохранением смысла, а тем паче красоты и стройности слога при переводе, скажем, Шекспира на немецкий, а лучше уж на суахили, могут меня понять – опять же, если помножат свои трудности, как говорил Прайм, на десять, а то и на двадцать. И хотя стандартнокорпусные и трансформеры говорят будто бы на одном языке, понимают друг друга в обыденной речи – всё же это уже совершенно разные системы… В том числе языковые системы.       На Мастере трансформера можно увидеть даже, пожалуй, чаще, чем на Кибертроне. Потому что здесь учёные вполне официально занимаются дальнейшими разработками (в то время как на Кибертроне, конечно, никто не собирался прекращать неофициальных и даже запрещённых), трансформ получают многие выпускники Военной Академии, здесь же они проходят адаптацию и профильное уже обучение – с чем пришлось в своё время намучиться кустарно изготовленному Прайму. И хотя они по-прежнему на каждом шагу со стандартными не пересекаются – всё-таки окружающую реальность медленно, но верно подстраивают и под их существование тоже, как вот эти же высокие потолки или широкие коридоры.       Мы довольно много и часто говорили об этом. Я инстинктивно как-то встал на защиту трансформа как явления жизни – просто сразу не любил этого вот саморазрушения, самоотрицания в ключе «мы монстры, чудовища, неспособные жить среди нормальных граждан, нас боятся и правильно делают, и вообще трансформ – это жутко, мерзко и безнравственно». Лично я ничего мерзкого и ужасного тут не усматривал, даже напротив, усматривал много хорошего, говорить об этом, понятно, не спешил – дабы не посчитали за одного из тех глупых, бездумных юнцов, слепо кидающихся на всё потрясающее воображение и не понимающих истинных ценностей жизни. Я понимал. И ценил. Но и существование трансформера не считал неправильным – трудным, да, в той мере, в какой тяжело великану в мире, рассчитанном на лилипутов, тяжёлым, да, насколько неизбежно тяжело всякому меньшинству, разительно отличающемуся от большинства. Но как говорят на Земле, если звёзды зажигают – значит, это кому-нибудь да нужно. И если странное изобретение никому дотоле не известного мастера – не учёного даже, не Управляющего – Рабочего! – получило воплощение и дальнейшее развитие – значит, это тоже кому-то нужно. И возможно, помимо очевидных и сиюминутных выгод – и недостатков, соответственно, тоже – есть что-то ещё… Все свойства и особенности нового существования мы узнавали, конечно, постепенно, так сказать, уже в ходе эксперимента.       И Прайма я, разумеется, совершенно не боялся. Такая разница между нами совершенно не мешала нам общаться – ну, лично на мой во всяком случае взгляд. Сейчас не помню, учитывал ли я вообще опасность быть раздавленным, у меня превосходящие габариты моего нового знакомого вызывали трепет, уважение, но никак не страх.       Я шёл из Лавок, гружёный так основательно, что земляне, увидев меня, умилились бы сей родственной по духу картине. В переложении на земные аналогии – я славно погулял по магазинам канцтоваров и всяких подручных хозяйственных принадлежностей. Дело было учебное. Взяв себе тему для построения развёрнутой пространственной модели, я наивно понадеялся, что материалов мне для неё вполне хватит, но увы, недорассчитал масштабности предстоящего, в каковой связи и вынужден был срочно отправляться на закупки.       Сложно будет, не разворачиваясь на отдельный крупномасштабный доклад, описать уклад жизни на Мастере и нашу повседневность. Денег как таковых там почти не было, во всяком случае, в учебных городках. Теоретически у учащихся было всё необходимое – а много ли нам надо? Ремонт и профилактика, топливо, жилые места – небольшие комнатки, где мы отдыхали, делали уроки и держали немногочисленные личные вещи. Для приобретения каких-то дополнительных материалов использовались обоснования – если ты сумеешь доказать, что тебе это необходимо, то получишь требуемое. Для более широкомасштабных сделок или за пределами учебных городков использовались различные виды бартера, энергоновый эквивалент…       Идти пришлось, прямо скажем, неблизко – не то чтобы я устал, чтобы механоид сколько-нибудь качественно устал, ему надо обойти вот так полпланеты, но идти нагруженным вот этими штуковинами было всё-таки маятно. Тем более через Зелёный сектор, где в этот час праздношаталось и чуть не на головах ходило изрядное количество учащихся разного калибра и созыва. Понятно, что далеко не все из них мирно сидели под деревьями и предавались изящным беседам. Пару раз меня едва не сшибли затеявшие догоняшки крупные, на пару выпусков старше меня модели, спасла только вовремя сработавшая быстрота реакции, но под своим грузом я едва не перевернулся. Я как раз размышлял, как всё-таки здорово, что здесь не попадается кто-нибудь покрупнее, тем более – трансформеры, когда путь мне преградила довольно широкая трещина в земле – борозда, явно след от чьего-то славного торможения. Я остановился над нею, грустно вздыхая – придётся чёрт знает сколько топать в обход, перепрыгнуть мне явно не светит, а падать вниз не хочется совершенно.       – Тебе на ту сторону, малыш? – услышал я знакомый голос у себя над ухом.       – Прайм! – от радости я подпрыгнул и едва не свалился вниз, - а ты здесь что делаешь?       Прайм стоял рядом в режиме грузовика, но у меня было стойкое ощущение, что он улыбается.       – Любуюсь на полёты уникальных здешних птиц. Здесь только что затормозил носом один новоиспечённый летун – оцени, сколько у него был тормозной путь, если полигон там.       – Ужас… Первая мысль была – что за катастрофа здесь произошла.       – Наше освоение первое время после трансформа – это всегда катастрофа, Коготь. Видел бы ты, сколько заборов сшиб я, пока учился ездить… Если б за мной хоть маленько не приглядывали, я бы, наверное, от нашего квартала вообще ничего не оставил… А если серьёзно – я здесь вообще-то именно тебя и высматриваю. Тесты текущие я в комиссию уже отнёс, новые только к послезавтра нужны, вот хотел кое-что у тебя спросить, у жилых корпусов я тебя уже искал…       Отъехав на безопасное расстояние и от трещины, и от ближайших деревьев, он принял робоформу и уже вопросительно уставился на меня окулярами, а не стёклами кабины.       – Я с радостью, с огромной радостью, но сначала мне вот от этого избавиться надо… В смысле, закинуть хотя бы в свою комнату. А для этого… Ты здесь, собственно, объезда не знаешь?       И тут случилось нечто с ума сводящее – он взял меня в руки и перенёс на другую сторону.       Думаю, не надо объяснять, что на Кибертроне нет ни детей, ни взрослых. Есть только старшие и младшие, но по калибру более-менее все одинаковые – незначительно разнясь только в зависимости от модели, партии выпуска. Поэтому ощущение от того, что тебя взял в руки кто-то такой большой и сильный, мне было абсолютно не с чем сравнить. Ну, поднимал меня как-то Стержень – вытаскивал, когда я умудрился рухнуть в провал и подвернуть конечность, при этом, конечно, крыл такими трёхэтажными, которые перевести на земной язык мне никакого таланта не хватит. Но это же совсем не то. Стержень меня пёр на спине, пыхтя и поливая вот этими самыми трёхэтажными. Мы, конечно, можем поднимать вес и куда превосходящий собственный, но не очень-то любим это делать.       – Подбросить до корпуса? …Слушай, а тебе туда вообще очень надо? Может, твой скромный скарб пока у меня в трейлере полежать может?       Я оглянулся на трейлер – при принятии Праймом робоформы он отсоединялся и стоял в сторонке. Жуть… Вот у меня бы рука или нога отстёгивалась и в уголок на ночь ставилась… В теории, конечно, можно, но не нужно.       – А им ты… Чувствуешь тоже, как и остальным корпусом? – я выразился неловко, но Прайм меня понял.       – Когда соединены – чувствую, хотя похуже, чем, например, колёсами. А сейчас вот – нет. Стоит и стоит себе. Некоторые импульсы я от него получаю – и только-то. А чувствовать именно… Разделиться надвое… Нет уж, бр-р, и представить не могу.       – Не боишься, что его… это… Сопрут когда-нибудь?       Трансформер пожал плечами – вернее, попытался это сделать, при его конструкции это высший пилотаж:       – Боюсь иногда… Тем более есть действительно на Кибертроне райончики, где прямо-таки принято красть всё, что не прибито. Но в основном я не оставляю его в сомнительных местах, тем более надолго. В крайнем случае, если надолго робоформу принять надо, запираю в каком-нибудь гараже… Если лихо всё-таки случается – бывало, да, бывало… - приходится идти, разыскивать и подробно объяснять, что так делать не следует. А вообще конечно жутко неудобная штука. В трансформации он не участвует, но выкинуть его нельзя – без него как минимум нелепо. Такой вот функциональный довесок… Спасибо создателю дорогому, больше ни во что меня превратить не мог…       Я дежурно возразил, что всё нормально по-моему, он открыл дверцы трейлера и я последовательно загрузил туда листы картона, краску, клей, клейкую ленту, мотки тонкой проволоки, металлические и деревянные палочки и реечки и упаковки светотвердеющего пластика для лепки – сразу так легко и хорошо стало, когда скинул с себя это всё…       Мы пристроились под одним из самых высоких деревьев, ростом аккурат с Прайма. Я невольно подумал – не скучно ли ему бывает… Странная мысль, да – мне вот очень нравилось это ощущение, что что-то больше меня, что-то накрывает меня сверху – эти вот древесные кроны… С другой стороны – как интересно, наверное, мочь взглянуть на них сверху…       Наши с Праймом взгляды синхронно сфокусировались на выползшей на травинку гусеничке – подобные виды живых существ более-менее одинаковы во всех органических мирах, длинное зелёное тело со множеством ножек и последующее превращение в какое-нибудь насекомое. Единственно только, эта была на порядок крупнее земных, раз уж Прайм вообще смог её заметить.       – Мне очень интересно, Коготь – а о чём ты думаешь, глядя на таких вот существ? Как они получились? Такими вот, вот так сильно отличающимися от нас?       Здесь надо оговориться, что в нашем языке слова «создание» и «существо» совершенно не были взаимозаменяемы именно с тех пор, как мы познакомились с миром Мастера. «Создания» - это те, кто были созданы, то есть, мы. У этих же живых организмов не было создателей, не было тех, кто их проектировал, как не было и тех, кто их собирал. Они возникли в ходе эволюции, решившей здесь пойти по пути соединения простых веществ во всё более сложные, по пути развития, пока ещё не очень понятному нам. Да в общем-то, до попадания сюда никто из нас и вообразить себе не мог такого явления, как органическая жизнь. Именно после знакомства с условиями на Мастере некоторые у нас и стали высказывать гипотезы, что, дескать, Кибертрон тоже когда-то был таким. Раз есть атмосфера, есть вода – то могла быть и жизнь.       – Честно сказать, я едва ли компетентен удовлетворить в полной мере твоё любопытство. Ты никогда ничего не читал по этой теме? У нас в секторе многие Управляющие интересовались публицистикой подобного рода, а от них узнавали и мы – нам притаскивал записи один уборщик, тоже любознательный такой товарищ… Обратись к кому-нибудь с биологического факультета, а лучше сразу к преподавателям… Я знаю немного. Они разные между собой, и по виду, и по внутреннему устройству, на самом деле общего у них всех немного. Их тела построены из белка, из различных белковых соединений. Ты удивишься, должно быть, но они сами собирают свои тела. Точнее, не то что сами, а… Их тела непрерывно меняются, достраиваются с рождения и в течение жизни. Как я понял, они поглощают пищу и из этого сырья увеличивают и совершенствуют себя. Программа, как они создаются, как устроены и каковы их задачи, у них где-то внутри, это я, опять же, слышал… Они обладают некоторыми способностями к регенерации, но при потере конечности, например, замена невозможна. У них рождение новой жизни происходит методом не сотворения, а воспроизводства. Одно тело может порождать другое тело. Новое существо выделяется из организма-родителя. Причём эта новая особь бывает мало похожа на родительскую, она отличается как минимум размерами и пропорциями, а то и ещё рядом признаков.       – Они могут делать это… произвольно?       Я представлял, о чём он сейчас думает. Как дико всё это было для механоидов, чьи тела создаются единым центральным компьютером и не знают ни роста, ни взросления, ни ещё каких-то изменений, связанных со временем, кроме, естественно, износа деталей.       – Я полагаю, необходимы всё-таки некоторые условия и закономерности.       Стоит заметить сразу, вопрос, почему на этой планете не развилась разумная органика, мы не ставили. Мы и не помышляли, что органика может быть ещё и разумной. То есть, что она может по своему сознанию, самоопределению равняться нам. То, что люди называют понятием «разумность», мы считали именно своим свойством. Мы – задаём вопросы. Мы – исследуем окружающий мир. Мы – строим города. Органические существа, состоящие из воды, белков, аминокислот всего этого не делают. То, как они воспринимают окружающий мир, как мыслят, как действуют – нам было пока что малопонятно. Мы пытались их изучать, понять принципы их устройства и функционирования – наблюдали за ними в естественной среде, в лабораториях, снимали и пытались расшифровывать импульсы их мозга, изучали их речь. Надо заметить, в этом мы были куда бережнее землян и не ставили над существами жестоких опытов, препарировали только уже мёртвые, умершие не по нашей вине тела, а чаще изучали с помощью облучений, рентгеновских снимков. Увы, и это оказалось не безвредно для существ, но об этом мы узнали, конечно, позже. В целом мы берегли их в той же мере, что и себя, и даже где-то больше, видя их хрупкость и недолговечность. Мы ни в коей мере не спешили делать выводы об их неполноценности в сравнении с нами, не называли их низшими, разницу наших образов жизни, устремлений и потребностей мы объясняли различием нашей природы.       Говоря «мы», между прочим, я вовсе не имею в виду, что я к этому достаточно сильно причастен, а подразумеваю всю расу в целом. Потому что лично я соприкасался с биологией в той мере, в какой учителю, в ходе общей подготовки, это было необходимо. И в той, в какой касались её мы с Праймом в наших многочисленных беседах.       – А когда война закончится – что ты будешь делать?       – Не знаю. Много раз об этом пытался подумать, да всё как-то не получается. Ну, может, на свой склад вернусь… Хотя нет, это-то вряд ли. Да найду себе какое-нибудь дело. Все мы, сколько нас доживёт до этого прекрасного времени, обязательно найдут себе применение в новой, мирной жизни. Даже не сомневайся, Коготь. Мне случалось слышать, некоторые говорят про какие-то военные синдромы, про то, что война необратимо меняет нас, что мы ни на что больше окажемся неспособны… Не знаю, для чего они так говорят. Может, для того, чтоб смутить, вызвать неверие и депрессию, ненависть к самим себе. А может, они и правда так думают. Я знаю своих ребят, они не утратили вкус мирной жизни, и война не стала их сутью. Она противна нашей сути, но всё же мы вынуждены воевать – потому что их необходимо остановить.       Я знал. Я верил. Я твёрдо знаю именно с тех пор – не все революции совершаются для того, чтобы просто свергнуть одних и посадить на их место других, чтобы просто поменять землю и небо – и сделать небо подобием прежней земли, а землю – подобием прежних небес.       Разрушить только то, что должно быть разрушено. Чтобы на этом месте создать новое, в тысячу раз более прекрасное. Не отнять что-то у них, чтобы дать нам, не низвергнуть их на наше место. Просто дать всем равные возможности. Определять себя так, как велит что-то внутри. Делать то, к чему чувствуешь призвание – и иметь возможность совершенствоваться. Смотреть вперёд, в будущее, без стыда и страха, и не оглядываться на кого-то, кто непременно должен одобрить или запретить какой-то твой новый, не предусмотренный базовой программой шаг… Я прекрасно понимал, что не всем, далеко не всем эти возможности нужны – многих моих братьев, вроде Крепежа, Дрели, Вертушки устраивало и то, как они живут сейчас. Устраивала та работа, которую они делают, устраивало то, чем они могут за это пользоваться. Но и Стержень, и Винт определённо могли бы добиться большего…       Живы ли они сейчас – Винт, Стержень, Крепёж, Дрель, Вертушка? Как сложилась их судьба? У меня была сотня братьев. Сотня только тех, кого я знал непосредственно и лично. Плюс другие друзья по сектору – из других выпусков… Где они все, что с ними стало? Я был на Кибертроне вскорости после окончания академии. Стоял на краю огромного взрывного котлована, образовавшегося на месте нашего сектора. «Здесь прошла Армия Возрождения Кибертрона» - больше ничего не надо говорить. Причудливо искорёжились и оплавились витые конструкции, которые когда-то с весёлыми прибаутками устанавливали Крепёж и Винт, на которых ещё видны неповторимые узоры Стержня. Где их создатели? У мёртвых обломков не спросишь. У живых тоже всё трудней было требовать ответа – неразбериха войны захватывала весь когда-то спокойный и упорядоченный мир.       – Ну, что у нас там? Математика третьего раздела?       – Да подождёт эта математика, не спех… Тут вот какие-то пространственные модели, выведение формул, матричный вид, логарифмический, преобразования какие-то… Я просто даже понять не могу – о чём это они?       Я протяжно застонал:       – И здесь… Господи, вам-то это для чего?       – Знаешь, я бы вот то же самое у них спросил… Ну, спрошу как-нибудь обязательно, а пока раз требуют – надо предоставить. Типа, для войны всё нужно, лишних знаний не бывает?       – Наверное. Ты же всё-таки лидер, а лидер должен всё знать, всё уметь… - Прайм, разумеется, на этих словах закономерно скривился, - ну, сейчас посмотрим, что там…       Жаль, конечно, что я едва ли смог бы, даже будучи земным академиком, передать всю красу и прелесть того, чем мы занимались. Многие науки и разделы наук, которые для землян являются весьма отвлечёнными и абстрактными, для нас – часть нашей жизни, если не внешней, то внутренней, неотъемлемая и многое образующая часть.       Наша учёба разве что в общих чертах похожа на учёбу у людей – университеты, курсы, тесты, экзамены. На самом же деле есть как минимум такие коренные отличия. Нам редко приходится что-то заучивать, зубрить – у нас нет такого понятия. Память у нас структурированная, и что-то не помним мы в двух случаях – либо если сами отправили эти сведенья в неактивную, «запасную» память, либо – если какое-то повреждение – а их в нашей жизни немало – отправит их туда или вовсе сотрёт. Конечно, активно и сию минуту помнить ВСЁ невозможно, да и не нужно, но то, что «отложено в долгий ящик» мы вполне в состоянии запросом, поиском оттуда вызвать – займёт ли это секунду или даже несколько дней, но это реально. Человек вот, хотя в его мозг записывается вроде бы всё, что с ним происходило каждый день и минуту его жизни, бывает едва ли способен внятно вспомнить, что он делал в этот же день год или два назад, не говоря уж о том, что там за доказательство у теоремы о накрест лежащих углах. Такие недостатки человеческого мышления нас каждый раз ввергают в некий невольный ступор, мы всё не можем привыкнуть к тому, насколько на малый процент используют люди ресурсы своего мозга, и бывает, не можем заставить себя что-нибудь учить, по инерции считая, что достаточно того, что мы это просто прослушали. Да, чтобы вложить в нас какие-то сведенья, достаточно записать в нас нужный курс дисциплин, нужную программу. Это дело одной минуты, в особо сложных случаях (бывают программы, которые пишутся ступенчато, поэтапно и чуть ли не с шаманскими плясками, но это у Управляющих в основном, как говорится, так им, буржуям, и надо) – часа… Основной же смысл нашего обучения – научиться именно владеть полученными знаниями, реализовывать, применять их на практике. И это даже не просто решение примеров, как это делается на Земле – это моделирование различных ситуаций, как ты поступишь в том или ином случае, какой применишь приём, как быстро сообразишь. И здесь при одинаковой начинке в смысле программ – на курсы ходили все, записали всё всем – проявляем мы себя всё же по-разному.       – Чертовщина какая-то, - пробормотал Прайм, видя, как график, который мы строили, стремится уйти куда-то за пределы планшетки.       – Да нет же, это мы где-то допустили ошибку, - я беззастенчиво ползал по планшетке, - скорее всего, вот в этой величине… Тогда должно сократиться вот здесь и здесь, вот увидишь…       Планшетка долго отказывалась писать сопровождение в виде расчётов, мотивируя это тем, что у неё не хватит памяти, но я быстро убедил её, что памяти ей хватит, даже если я здесь ещё роман в стихах присовокуплю.       – А я на прошлой сопровождение писать не стал, пришлось его на отдельной дискете приложить… - Прайм раздражённо щипал антенну, глядя, как слой за слоем планшетка сохраняет вверенные ей графики и символы, - потом волновался – а ну как их в разные места положат и не найдут потом что-нибудь… Как ты это?       – Она просто думать не хочет, - я в сотый раз подтвердил, что именно да, именно эту закорючку тоже нужно сохранить, и именно на этом слое, - разные типы информации для неё, видите ли, недостойны соседствовать на ней одной. Если б ты ещё какую-нибудь музыку, к примеру, сюда приделал – ну, под музыку бы у тебя графики сменялись – она б тебя вообще не поняла. В этом смысле планшетка – не самый удобный, прямо скажем, носитель… Хотя, есть планшетки, которые пишут безропотно всё, что их заставишь, но у тех свои причуды – они могут перемешивать слои. В смысле, накладывают два слоя так, что по отдельности они уже не читаются.       Смысл планшетки именно в том, что это вроде как один лист, точнее, что-то вроде куска картона, но на самом деле это много поверхностей как бы одна в другой, и чтение происходит – глазами, как с проектора или скорее как с тетради или книги, методом «погружения» всё глубже слой за слоем. Да, как будто взглядом перелистываешь страницы.       – Интересно вот, а как… сама органика ощущает… прикосновение органики? – Оптимус, распластавшись на животе, развлекался тем, что знакомо многим человеческим существам, а именно - мечтательно созерцал чуть колышущиеся бирюзовые с сиреневыми прожилками травинки, - как один вот этот элемент ощущает… другой такой же элемент? Если б они могли нам рассказать…       Я в это время делал собственные уроки – изучал сравнительные характеристики разных обучающих программ, ни одну из которых, кстати говоря, не видел, с тем, чтобы составить из них удобные комплексы, где программы помогали бы и дополняли друг друга как можно эффективнее. Некоторые, например, если записать вместе – они будут только занимать место, потому что дублируются, а некоторые, хоть и об одном и том же, – друг без друга почти бесполезны. Именно эту существенную разницу мне и следовало уловить.       – Что толку. Ты вот много мог бы объяснить им, как твоя рука ощущает мою руку? Да и как им вообще можно что-нибудь рассказать, и быть уверенным, что они поняли? Они совершенно другие, чем мы, они как-то между собой общаются, это определённо, но это даже не другая кодировка, это не знаю, что. Существа более сложно организованные, те, у которых можно опознать зрительные и слуховые анализаторы, конечности, голосовые синтезаторы – они издают звуки, которые можно в отдельных случаях воспринять, как обращение к нам, вопросительное или повествовательное, они как будто слышат, когда к ним обращаются, громкие угрожающие звуки их пугают, определёнными наборами звуков их можно подозвать к себе. Но когда пытаешься о чём-то конкретном их спросить – как их зовут, каков их род занятий, каково устройство их общества – они не понимают и не могут ответить. Видимо, их мышление совершенно отлично от нашего, все эти категории либо для них не существуют, либо определяются как-то по-другому.       – Я у вас во дворе видел нечто интересное. Одно существо – ты, кажется, про них говорил, что они называются кошки – и рядом с ним много маленьких, похожих на него. Я постарался не шевелиться, чтобы не спугнуть их, и видел, как большой трёт маленьких отростком, высовывающимся изо рта. Это он что их… чистит?       – Чистит, ласкает… Я знаю, что ты видел. Это мать с детёнышами, это существо, видишь ли, из тех, кто могут производить новых существ – я тебе говорил как-то, что из высокоорганизованных это могут делать не все, они несколько по-разному внутри устроены. Рождая этих новых существ, сперва слабых и беспомощных, они действительно сколько-то времени заботятся о них, кормят – многие, как вот это конкретно существо, кормят из своей собственной плоти, выделяя из неё питательные вещества, защищают… Похоже, они испытывают немалую привязанность к этим маленьким существам, им совсем не в тягость их такая зависимость от них, эту привязанность они сохраняют до тех пор, пока маленькое существо не станет большим, а иногда и дольше. Слушай, если тебя так занимают эти вопросы – почему бы тебе, например, на экзобиологию не пойти? Они там как раз такими вопросами и занимаются. Ищут способы общаться с ними, изучают их мозговые волны, рассуждают о возможности дальних космических экспедиций для поиска других форм жизни во Вселенной. Туда, конечно, довольно сложные тесты, но если задаться целью… Подумай?       Он помотал головой, улыбнувшись глазами – саму его улыбку, понятно, я видеть не мог.       – Нет, Коготь, не шути. Я и экзобиология – нереально. Мне бы сюда поступить… Да и я сюда, собственно, именно в Военную академию ехал, я должен воспользоваться передышкой, чтобы приобрести знания и подготовку, которые нужны, если мы хотим надеяться на победу. Сейчас не время для личных целей.       – Но по правде – нужна она тебе, эта Военная Академия? К чему влечёт лично тебя?       – Это не обсуждается, Коготь. Я должен оправдать надежды. Будет мирное время – о многом можно будет поговорить. А пока – есть вещи поважнее любопытства.       Я ещё только пару раз возвращался к этому вопросу – чтобы окончательно убедиться, что мой друг твёрд в принятом решении. Не с тех ли пор, не с той ли неудовлетворённости я так полюбил переубеждать кого-нибудь, кто решил избрать в жизни не тот путь, к которому на самом деле влечёт сердце?       Нельзя, впрочем, сказать, что Прайма прямо так именно влекло к экзобиологии. Он интересовался всем. Всем, с чем соприкасался. Он с любопытством заглядывал в мои планшетки – правда, для этого мне приходилось подключать голографический проектор и ставить его на максимальное увеличение, он тут же махал манипуляторами и говорил, что не представляет, как, по мнению наших учителей, в наши маленькие головы должно столько войти. Он интересовался – осторожно, любовательно так, – физикой, механикой, мы с ним обязательно посещали выставки всех последних разработок наших учёных, один раз, когда грандиозную выставку должны были устраивать в другом городе – если не ошибаюсь, как раз в том, который прозвали впоследствии Белым – и я не попадал туда, потому что число мест в экскурсионном самолёте было ограничено, и на меня, естественно, ну никто не рассчитал , он предложил поехать туда вместе своим ходом… Ну, то есть, его ходом. И мы поехали. Пережили по дороге много ещё всяких приключений – если вспомню подробности, то обязательно расскажу потом… На выставку, увы, не попали, прибывших одних, без группы, нас не пустили, долго огорчались, а потом сидели на берегу моря – настоящего, органического моря, смотрели на неспешно реющих над ним птиц и о чём-то говорили…       Я расспрашивал его о его жизни – какой она была, какой она стала теперь. О первом он говорил мало, утверждая, что там и рассказать нечего, он вообще не очень любил рассказывать лично о себе, предпочитая передавать события, иногда простым перечислением фактов, чему был свидетелем, или с чьих-то слов, он не очень любил говорить о своей роли в чём-то, предпочитая говорить о ком угодно из своих товарищей – так я немного узнал их заочно, он даже раздражался, кажется, когда никак не удавалось смолчать о своих заслугах.       Где-то в эти же дни я встретил недалеко от мастерских, у складов, кибертронскую меха-кошку. Как она сюда попала? Наверное, с каким-нибудь грузовым транспортником.       В питании они неприхотливы, неприхотливее только крысы, которые могут запитывать свои батареи от какого-нибудь искрящего кабеля с повреждённой изоляцией, большинство моделей наших кисок снабжены солнечными генераторами – при небольшой величине (бугорки-выступы на лопатках, либо, в отдельных экспериментальных случаях, своего рода «крылышки») они очень мощны, а батареи кошек очень энергоёмки – так как они могут подниматься на поверхность для зарядки раз в несколько месяцев, в остальное же время существуют в сумраке подземных тоннелей и штолен и прекрасно себя там чувствуют. На меха-крыс они охотятся не ради пищи – опять же, в соответствии с программой ради спортивного интереса. Правда, практический смысл в этом тоже есть – если удаётся прокусить грудной отсек, кошка может высосать энергию из батареи крысы и пополнить так свою. Но это не самоцель, вопрос питания лишь сопутствует чистому удовольствию охоты.       Я взял создание на руки, оно принялось с ровным урчанием об меня тереться – базовые программы симпатии к нам у многих из них тоже заложены, кроме того, благодаря нехитрым датчикам трения почти всем кошкам нравится, когда их гладят.       С этой кошкой мы, можно сказать, подружились. Она узнавала меня, подходила, когда меня видела, ласкалась, я поил её энергоном – не из блюдечка, конечно, а навроде как из соломинки, подсоединив к кубику провод с подходящим контактом, легко подсоединяющимся к ротику кошки. Я был не против и совсем забрать её к себе – наши преподаватели не то чтоб прямо разрешали нам заводить домашних животных, но не очень активно запрещали. Вроде как, ради бога, заводите, если мы о них спотыкаться не будем, то нам совершенно всё равно. Некоторые учащиеся прикармливали органических птиц – сыпали на балконах семена и ягоды, которые, по их наблюдениям, были птицами наиболее любимы. Кто-то держал мышь – не в клетке даже, а просто так, мышь чувствовала себя вполне вольготно, прорыла себе в пластике стены норку и охотно принимала дань в виде зёрен и корешков травы. Ну, а уж ту кошку, которую видел у нас во дворе Прайм, опекали всем жилым корпусом – построили ей в наиболее удобном месте замечательный уютный домик, изобретали для неё разные мелкие заводные игрушки, а уж когда у неё родились детёныши – всеобщему восторгу не было предела. Когда я смотрел, как мои сокурсники трясутся над какими-нибудь травинками, букашками или мелкими животными – я думал, что в них, по сути, есть всё-таки немало хорошего.       Мы сидели на своём обычном месте, когда по громкоговорителю объявили, что на Кибертроне снова начались военные действия. Что договор о перемирии был нарушен вероломным нападением Армии Возрождения Кибертрона.       – Ну вот, - вздохнул Прайм, поднимаясь, - накрылись медным тазом мои тесты.       На следующий день он улетел на Кибертрон. А ещё через день на монитор нашему куратору пришло моё заявление. Об уходе и переводе в Военную Академию. Земля, 21 век - Закулисье       За сколько дней реальность меняется до неузнаваемости? Не помню, не могу сказать. Кажется, всё произошло очень быстро. У вас когда-нибудь было ощущение, что вам дали крылья? Избитая метафора, а ведь именно так. Свобода. Лёгкость. Эйфория.       От ужасной опустошённости – после последнего ураганного пришествия первой жены в нашу жизнь. От сжигающей изнутри, тянущей жилы последней любви моей. Ни пустоты, ни боли, ни горечи. Идут дни, недели, месяцы, а я жив. Действительно жив, не одним только телом, не болтаюсь беспомощным огрызком сознания в некоем разрыве жизни, в пустоте между страницами, на которых равно ничего хорошего не написано. Вы не представляете, как меняет мировосприятие внезапное осознание, что ты – робот. Пусть и находишься сейчас в органике. Нет, не в том смысле, что у робота нет чувств. Есть, но это не те чувства, что у органических. Ничего необъяснимого, тёмного, из глубин, от инстинктов, что владело бы нами, чем не могли б владеть мы. Понятия, привязанности… Всё, всё что угодно можно оцифровать, объяснить, описать, говорил я. Всё – любовь, вдохновение, душу. Да и не странно ли было бы для кибертронца переживать из-за того, из-за чего переживают земляне? Поважнее темы есть. Конечно, были причины прежде переживать из-за этого. Ну, и в этом разберёмся. И в любом случае это больше не имеет значения. У меня есть команда, у меня есть память, у меня есть долг. У меня есть, пусть призрачная и очень далёкая, надежда на возвращение домой. Не навсегда ведь мы тут. А пока мне нужно вспоминать. Вспомнить, как можно больше, яснее, полнее себя настоящего. Того, из писем Прайма, из рассказов Белой, и что так ошеломляюще совпадает с собственными ощущениями. Это не сравнимое ни с чем, истинно блаженное ощущение – когда оглядываешься, бросаешь взгляд и понимаешь, что это тебя больше не волнует. То, что нас не убивает, то об этом ещё пожалеет.       Первая жена – потрясающий человек, умеющий вбивать самооценку в дерьмо, даже если она изначально там не была. Кажется, я был для неё важен первые несколько дней, когда её интерес ко мне превышал мой к ней. Как только я полюбил, признался – я перешёл в категорию уже завоёванного, а значит, не столь интересного. Мы познакомились на нефорской тусовке (я перебрал в своей жизни все самые тупые способы знакомства, да) и я, конечно, сразу ею заинтересовался попросту потому, что у неё была с собой тетрадка со стихами и рассказами, а творческих людей в моей жизни всё ещё не было переизбытка. А ещё потому, что она очень-очень заинтересовалась мной, именно, гм, в личном плане заинтересовалась, а вот этого тоже не наблюдалось переизбытка. Проще говоря, это была первая девушка, с которой у меня спонтанно и скоропостижно состоялось ВСЁ. Хотя на тот момент никакой любви ещё и близко не было, был понятный интерес к той сфере жизни, которая, казалось одно время, мне не очень-то и светит (я очень качественно умел влюбляться невзаимно). Можно подумать, у неё была любовь… Думаю, никто, включая её саму, не смог бы ответить – а у неё что было? Вот тогда, в тот ясный-погожий июньский день, когда она утянула меня к себе и просто не позволила ретироваться, пока это было ещё возможно? Я знаю только, что было потом – моё вот такенное чувство вины, которое она вызывала не особо даже искусными манипуляциями, просто показав, например, запись в своём дневнике, как она страдает от того, что я влюблён не в неё… Сейчас-то, конечно, все такие умные и знают, что так нельзя. А тогда ещё и не такое было можно. Тогда было можно развести меня вот этими упрёками, вот этим чувством вины за то, что её никто не любит и никому она не нужна, как лоха, а дальше, когда я вот он весь у твоих ног и жизни без тебя не мыслю – вины за то, что любовь моя всё равно какая-то не такая, не даёт того экстаза, который любовь должна давать. Тут остаётся только задаваться вопросом – как же, как этому человеку нужно, чтоб он наконец был счастлив? Как оно наконец возможно – без ссор и истерик по любому поводу, без вечного страха, что опять одно твоё невинное слово – хрен угадаешь, какое – спровоцирует новую вспышку. У неё, у моей милой, всегда были причины для страданий. Да, верно, у неё были хвори вполне физические – логичным образом, мои, которые у меня тоже есть, при этом не котировались. В её обострениях виноват был тоже я, просто потому, что я тут случился и пытаюсь помогать-утешать, но делаю это, конечно же, неправильно. И не имело значения, что у неё есть, потому что всегда было то, чего у неё НЕТ. У неё были её ДЕВОЧКИ. Священное слово – подруга. Её чувства к некоторым девушкам в её жизни нельзя описать банальной формулой «лесбийская любовь», о, если б всё было так просто. Это было такое зверское преклонение с примесью охотничьего азарта и отчётливым флёром садомазохизма, что нужно было быть таким горячим неискушённым идиотом, каким был на тот момент я, чтоб не убежать, голося. Убегать я тогда не умел, так что хлебал полными ложками. Что бы я, мужик, понимал в ощущениях её сердца, когда их дружба рушится от того, что подруга считает, будто она уводит её парня. Я-то считал, причина в том, что подруга дура, но меня никто не спрашивал. Я тупой и я не понимаю. Ей доставляло истинное наслаждение наблюдать любой сюжет, где женщина предпочитает подругу мужику. Тем более где женщина обманывает, обламывает мужика. Честное слово, так легко можно было возненавидеть всех женщин мира. Я не знаю, сколько времени мы были женаты. Я знаю только, что мы четыре года разводились. Меня посылали «искать другую дуру, которая будет меня терпеть», я уходил – не непременно искать дуру, чаще всё-таки в запой, потом меня возвращали с неким мутным торжественным откровением, почему у нас было всё наперекосяк и теперь-то будет по-другому… Спойлер: не будет. Много хороших песен у «Агаты Кристи», вот альбом «Майн Кайф» - о нашем финале.       Я не вспоминал бы обо всём этом, если б такой она была только со мной. Я, кажется, не встречал других таких примеров, когда бы человеку, страдающему, что его не любят, не понимают, судьба давала бы СТОЛЬКО людей, которые любили, стремились понять. Кажется, я в какой-то момент насчитал десяток. Мы фанклуб могли бы создать. «Ты любишь меня, но не так, как мне нужно». Я всё простил бы, возможно, все три километра моих нервных волокон, если б не одно. Никогда не прощается – встать между близнецами. Тогда, когда я по её совету «ушёл искать другую дуру» и нашёл Нэд – больше, чем вариант девушки, а ей как раз приспичило вернуться, ей вперилось, что ей нужна ПОДРУГА. Нэд, бедолага, была назначена-обречена на эту роль. А я – мешал. Я – виноват, что интересен Нэд, как всегда был виноват, что интересен кому-либо, на кого положила глаз она. Пока я рядом, Нэд не обратит на неё внимание. Я должен исчезнуть, во имя трепетной женской дружбы. Поскольку, как было сказано, был я лохом – я так и сделал. И страдал без нашего многочасового позитивного трёпа, без только было обретённого немыслимого, фантастического понимания, а Нэд, даже не знающая, что происходит, почему и куда я вдруг исчез, страдала ещё больше. Сожалей не сожалей, тогда у меня ещё не было нужных слов, не было даже осознания… Мы с Нэд можем гордиться собой и друг другом. Пусть через несколько болезненных спотыканий, об какие ломают ноги, когда покупаются на это «теперь всё будет по-другому, я не та, что тогда была, я другая личность» - когда встал выбор, я предпочёл Нэд. Когда встал выбор, она предпочла меня. Мы не сразу, но сбросили с себя сети этого дурмана. Не верил бы в манипуляторов, если б не встречал на своём пути. Этот яд выходит потом долго, и ломает, кажется, что ты всё же можешь найти способ сделать человека счастливым, помочь ему разобраться в своих проблемах, мы ведь такие – мы вспоминаем хорошее… Свои иллюзии, на которых строили свою любовь.       Лично у меня потом было из огня да в полымя. Нэд утверждает, что все этапы, все истории мы проходим оба, пусть не в одно время, пусть многое будет отличаться, но в целом ключевые, переломные моменты будут схожи. Ну, вот о жену мою мы расшиблись оба, но дальше пошло немного по-разному.       Вообще-то, на тот момент я мог даже описать, каков мой идеал женщины. Черноволосая, черноглазая… Если б мог, я и блеск, и разрез глаз, и улыбку описал. Угадайте, кто из моих женщин подходил под это описание? Ни одна. Под него подходил он. Знаете ли, говорил я, приговаривая бутылку «Девятки», хорошую женщину член не портит. Правда, хорошей женщиной он не был. Вы думаете, если б я мог выбирать, я б вот в это влюбился? Я не дружу с головой, но не настолько. Но чёрт побери, я сам был рад объяснить это всё как-то иначе. Любовь с первого взгляда это ванильный бред, скажет любой нормальный взрослый человек, ему место в сказках… Ну, вот оказался я в сказке. Сказки, они ведь, знаете, и страшные бывают. Я б, может, тоже не верил, если б встретил описание подобного явления, только вот случилось-то оно со мной. Та молния, которая меня пронзила, когда наши руки сомкнулись в рукопожатье. То незнакомое ни до, ни после странное обалдение, когда мы ходили, взявшись за руки, болтая, находя тысячу тем, тысячу общих моментов… Не так, как с Нэд. Острее, слаще, больнее. Это и злило, но куда ты денешься от того, чтоб называть траву зелёной и дышать воздухом, от того, чтоб понять с ужасом и восторгом, что вся твоя жизнь сейчас зависит от человека, с которым ты познакомился полчаса назад. Такой улыбчивый, такой откровенный, он журчит обо всём, что происходило в его жизни, кого он любил, из-за кого думал о суициде и не вполне пока оставил эти мысли, а ты идёшь рядом и холодеешь от осознания, что твоя жизнь навсегда разделилась на до и после. Он пойдёт прыгать с моста – и ты пойдёшь. Забыв, что там у тебя дома и какие были планы на ближайший год. Ненавижу слово судьба.       Объяснений этому у меня, со всем моим материализмом, и поныне нет. Тому ошеломительному, как божий день ясному ощущению судьбы, во всём чудовищном великолепии силы и невзаимности. Мы пересекались, конечно, ещё сколько-то раз. У анимешников принято обниматься, так что мы обнимались, да. И я позволял себе задержать его в объятьях чуть-чуть дольше, прижать чуть-чуть крепче. Один раз мы спали рядом, на одном диване, я обнимал его, гладил его волосы – и не позволил себе больше ничего. Всё остальное время я сходил с ума. О да, возможно, мы дольше б общались и даже стали б друзьями, если б я сумел скрыть свои чувства, а так он стал меня закономерно избегать. Угу, попробуйте такое скрыть. Я не говорил о них, нет, не было нужды. Зато теперь, если кто-то скажет мне, что бог есть, я имею право ржать ему в лицо. Даже если б не научный материализм – я ЗНАЮ, что бога нет, твёрдо это знаю. Иначе б он хоть что-то сделал.       И вот на последнем кругу ада, когда я пошёл уже не скажу на какой заход и узнавал всех встречных чертей в морду, пришла Белая и спасла меня. И, если б вы знали, какая это эйфория – оглядываться и понимать, что тебя вот это всё больше не волнует. Ты больше не разбиваешь костяшки о стену с одним и тем же вопросом: почему, какого хрена так именно со мной? Ты больше не глотаешь паршивый алкоголь с некоторым чувством вины перед переводимым продуктом – не берёт ведь всё равно. Ты другие стихи пишешь.       Понятно, говорил я Белой, мы здесь органические, мы едим, пьём, спим и видим сны – это приходится, это – выживание белкового тела. Но другое нам вовсе не обязательно. Любить кого-то, думать о размножении. Это не является нашим изначальным свойством, этого нет и не может быть в наших мыслях. Нет, любовь в какой-то мере – может. В том, в каком это есть эквивалентное отображение наших прежних взаимоотношений…       Белая кивает. Она – случай особый. Уже много, много позже спустя тех рассуждений над ползающими по травке гусеницами и возящейся с котятами кошкой кибертронцы в своём путешествии по вселенной наткнулись на органическую планету. Прямо сбылась мечта идиота – не просто органическая, а населённая разумной органической жизнью. Именно там, а не на Земле, мы впервые познакомились с людьми. Наверное, конечно, те люди отличались от землян не только уровнем развития, но и чем-нибудь ещё, в строении, даже внешнем виде, но с высоты нашего роста всё едино было. Их эра для землян – самая оптимистичная фантастика. Те люди намного опережали этих, так что контакт был взаимовыгодный. Уровень медицины, уровень жизни также был высоким. Болели редко. Зато метко…       Я не знаю, чем болел этот ребёнок – маленькая девочка, кажется, ей было 10 или 12 по земным меркам. Чем-то настолько серьёзным, что и жизни, считай, у этого ребёнка не было, и смерть уже смотрела в лицо и всё промеж ними уже было решено. Родители увидели в пришельцах свою последнюю надежду – может быть, пришельцы найдут способ, которого не нашли они? Пришельцы нашли. Они переписали всю память, всю личность ребёнка в сознание свежесозданного робота. Ребёнок в результате этих манипуляций погиб. Прайм говорил об этом – «мы убили ребёнка», я говорил, что он не прав. Можно считать, что мы переселили душу из страдающего, пожираемого смертью тела в новое, крепкое, здоровое. Да, механическое, зато оно может бегать, прыгать, может прожить долгую жизнь. А память – того самого ребёнка, вот она-то сама уверена, что это она лежала недолгое время назад в больничной кровати, она узнаёт свою маму, узнаёт врачей, вас всех, что вам нужно ещё? С тех пор я не понимал душу иначе, чем память, параметры личности, чувство своего «я». Никакого «божественного дыхания», «божественной искры». Душу можно оцифровать.       Конечно, Белая отличалась от нас всех. Она помнила, как это – быть человеком. Сколько было той памяти, она помнила. И наверное, её любовь отличалась…       Белая ненавидит Старскрима, убившего Скайфайра. Ненавидит и боится именно так, как своего личного кошмара.       – А так многие его любят… Просто обожествляют его!       – Вот это?       О, мне только предстояло познакомиться с прекрасным фэндомом…       Белая и познакомила с сим прекрасным жанром – фанфиками по ТФ. Она рассказала мне, что бывают и такие фанфики, в которых между трансформерами есть любовные отношения. Любовалась от души моей реакцией.       – КАК???       – Ну, не знаю… порты какие-нибудь…       Ни до, ни после такого культурного шока не было. Такое бывает единожды в жизни, больше не повторяется. У меня просто порвало шаблон. У меня рухнула моя детская картина мира.       Если это ещё не явственно, то объясняю – у нас вселенная без всякого размножения механоидов друг с другом, тем более уж посредством спаривания при помощи тех или иных деталей тела. У нас не было секса и детей рожала Сигма. Не потому, что мы сколько-то презираем эту сферу жизни (во всяком случае, за себя могу сказать, многое в моей жизни менялось, много как штормило, но слава богу, не настолько), а потому, что это попросту логично. Мы МЕХАНОИДЫ. Откуда у нас спаривание и тем более произведение потомства? Это не означает отсутствия чувств и эмоций, мы – высокоорганизованная жизнь, мы способны к абстрактному мышлению и анализу, значит, способны и к глубокому, поэтическому даже восприятию взаимоотношений. Но они лишены у нас земной однозначности он-она-любовь-брак-дети. Мы в общем смысле бесполы. Для представителя нашего мира какой-то его собрат может быть дороже всех остальных – вследствие особенностей своего характера, личности, пройденного вместе пути. Такой товарищ может быть не один, и восприятие этих отношений при этом разное. Но ему нельзя придать какие-то однозначные категории – отец, брат, жена, ребёнок. Если я называю чьё-то отношение отеческим или братским – то лишь потому, что в любом человеческом языке просто не хватит понятий, к которым я мог бы обратиться, если не прибегать к грубым сравнениям. Главное – ни один механоид на моей памяти не женился и уж тем более никогда не рождался на Кибертроне механоид, который был бы производным от двух других. Фанфикшен мы, кстати, потом читали много и любовно. Местами хохоча, местами даже уважительно крякая – вот сплели так сплели! Но одно скажу лично за себя – я не презираю весь ТФ-слэш чохом, среди него есть грамотные, продуманные вещи, пусть АУ махровое, ну так что? Нам ли судить? Тем паче что самый гениальный вброс на сей счёт сделал сам Майкл Бей… Но однозначно – говорю лично за себя – я презираю те авторские вселенные (и с ними авторов), где размножение – есть, а секса – нет. Чего за долгую жизнь не научился прощать белковым, так это ханжества. Меня не умиляет, что мы удобны им тем, что такая вот вселенная, чтоб всё было чистенько, «не е..лись, а дети были». Мы вам не для этого. Не равняйте нас по себе, уважаемые.       Таким образом, мы, так или иначе, соприкасались с фэндомом. Зачем? Разумеется, не только для того, чтоб ржать или плакать над фанфиками. Мы искали своих. Среди них есть те, кто просто пишет, а есть те, кто играет. Есть те, кто просто играет – пусть их, кому мешают. Но среди них могут быть и настоящие.