Несовершенная реальность

Нейтральный мир Мастер, N тысяч лет назад       Я сдавал в университетскую фонотеку уже не нужные мне информ-кристаллы, когда по локальной университетской связи раздался голос куратора:       – Коготь, зайди ко мне.       Я вздрогнул – нет, конечно, этого следовало ожидать, хотя вопрос со мной можно было решить и дистанционно, просто прислав свой ответ…       Дверь нашего, в переводе на земной язык, деканата с шорохом отошла, пропуская меня в сей, иначе не скажешь, храм. Было тихо, матово поблёскивающе, невероятно просторно – помещение деканата размерами было с хорошую поляну, хорошо хоть, заставленный наполовину столами, стеллажами и прочей полезной мебелью, потолок терялся где-то необозримо высоко. Попадая сюда, сразу чувствовал себя микроскопической каплей – то ли интерьер специально создан подавлять…       Куратором нашего потока был глава медицинского отделения Гвелдрихаш – примерно так, если сократить вчетверть и упростить многие звуки, звучало его имя – квинтессон. Я его сперва нешуточно шарахался – пока не понял, что это самое безобидное на моей памяти существо, которым вертят как хотят даже собственные студенты. Это ещё с тех пор научило меня не судить по внешнему виду.       – Почему ты уходишь? – на меня воззрились флегматичные, кроткие глаза одной из пяти его физиономий, - у тебя ведь хорошие результаты, твоё обучение перевалило за середину…       Куда я ухожу – он мог и не спрашивать, адрес убытия я поставил в необходимой графе в своём заявлении.       Ну и что ему сказать? Мне совсем не хотелось, чтоб он считал меня одним из тех, кто рвётся за военными подвигами и предаёт мирный труд ради честолюбивых и пустых замыслов. Но как объяснить ему про это вот – про Прайма, про наши прогулки-посиделки за математикой трёх порядков, про наблюдение за любопытной местной органикой, про войну, которая ждёт где-то там…       Самое тяжёлое – если он спросит, неужели я в самом деле считаю, что смогу быть воином. Потому что я не знаю, могу ли. Но знаю точно, что не могу сейчас себя остановить, наступить на горло этому порыву…       Квинтессон поскрёб щупальцем затылочную часть туловища – в смысле, ту часть, которая, если принять за начало координат меня, могла считаться затылочной.       – Хотя, это в целом тоже не первый случай. Если вспомнить того же О-Гаки… Тоже Рабочий, и тоже ушёл в Военную Академию. Только он учился не на педагогическом – на экзобиологии. И проучился гораздо меньше твоего, перевёлся только со второго или даже с первого курса.       – А как теперь зовут О-Гаки? – невинно спросил я, прекрасно знающий, что Военная Академия вполне вероятно означала трансформ и впридачу новое имя. Гвелдрихаш помрачнел.       – Боюсь, лучше тебе не знать. Земля, 21 век - Закулисье

Я нашёл все вопросы, Я нашёл все ответы Всё, любимая, просто - Это ты моё лето. Это ты моя осень, Это ты мои звёзды, Это ты рассказала, Что бывает не поздно… Позови меня, небо, Удиви меня правдой, Я, конечно, не первый, Кто летал и кто падал… Ты как будто нарочно, Ты со мною играешь, Потому что всё помнишь, Потому что всё знаешь… (В.Самойлов)

      Наш дом с самого начала сложился как шизанутый, и то, что кто-то стал приезжать в него поговорить о трансформерах – вполне нормально. Приезжала ведь до этого первая жена поговорить о… пальцев, наверное, не хватит загибать. Образы-символы для своих болезненных игр она находила много где. Были миры анимешные, были собственные. Они в основном были у них на двоих с Нэд, меня в поздний период она практически игнорила. Я даже не очень знаю, что там у них такое происходило в этих неведомых мне мирах, какие восхитительные истории доверия и принятия, которые требовалось ещё выстроить так, чтоб её подобающе прошибло. Я могу отметить только фразу «Я целиком принадлежу вот этому человечку» (Нэд, то бишь, если кто не понял) – она показательна. Для неё характерны были, пожалуй, игры в доминацию и подчинение, хотя может быть, она бы это так не назвала. Она перед предметом обожания прямо-таки расстилалась ковриком, не спрашивайте, какие у неё были комплексы. Зенитно-ракетные комплексы НАТО курят в сторонке. Так вот, как считаете, кто оставался потом с разбитым сердцем? Ручной зверёк, «целиком принадлежавший вот этому человечку», отгрызает поводок вместе с приличным куском руки. Потому что вы неправильно им владели. Неправильно любили. Неправильно понимали. Это стало очень важным моментом, когда я, как тот чукча в анекдоте, сказал «однако, тенденция». Та фраза про убитую личность. Про скорбь из-за сказанной не в настроение фразы. Это не то же самое, что показательная скорбь двоюродной сестры Нэд по умершему попугайчику. Но это звенья одной цепи. С того попугайчика и началось их расхождение. Сестра говорила Нэд, что не может этого пережить, не может так же, как прежде, улыбаться и радоваться жизни, ведь ОН УМЕР. Вы пока ничего не понимаете. Но вы поймёте, когда паззл сложится.       Мы с Белой жили в одном районе, но район – понятие растяжимое. Территориально это было всё же очень далеко, поэтому ничего странного, что приезжала она с ночевой. Поговорить до глубокой ночи было о чём. И поскольку в доме шёл ремонт, было довольно безалаберно и спальных мест, в частности, было не переизбыток, естественно, я, как старший и командир, уступал младшей кровать, а сам дрожал под тонким одеялом на полу, и естественно, что младшая, она же медик, велела командиру не студить хрупкую органику и идти к ней, чего нам, мехам, друг перед другом стесняться? Как мы помещались на этой кровати, и даже умудрялись нормально спать, другие люди говорили, что на этой кровати и в одиночку спать смерть… Ну, воины мы или кто?       И вот так обычный частный дом обычного частного сектора – ну, на первый непосвящённый взгляд – стал Базой. Так в нём начала создаваться Другая Реальность.       Дом – отдельная песня. Он достался мне после смерти бабушки, за которой мы с Нэд ухаживали в последние её дни, и был столь же комфортен для жизни, как и сама бабушка. Я материалист, иначе думал бы, что у этого дома есть несомненно зловредный характер. На самом деле в нём есть одна большая бытовая неустроенность. Две жилые комнаты, одна большая кухнегостиная – в одну сторону кухня, в другую гостиная, стены между ними нет, но зачем? – переменное количество цветов и кошек (как потом выяснилось, в доме могут быть либо цветы, либо кошки, ну а кошки – это ценность непреходящая), постоянная собака во дворе – дурной, отличающийся удивительным подхалимажем пёс Березовский (назван не в честь олигарха, а в честь улицы, откуда взят). Отопление от газового котла, который козлит столько, сколько стоит. Любимый фокус – погаснуть и дальше либо не перекрыть подачу газа, чтобы жильцы, у которых за секунду до включения света перед глазами пронеслась вся их местная, белковая жизнь, матерились, проветривая-выхолаживая дом, либо включить обратную тягу, чтобы подольше не затопили и как следует прочувствовали, какова она, суровая русская зима, если ощущать органикой. Кажется, горячую воду от этого самого котла уже подвели. А вот бойлера и ванны, кажется, ещё не было. Но унитаз вроде был. Но вообще не было много чего. В самом начале нашего с Нэд бытования тут была только одна одноконфорочная плитка, на которой я и варил невразумительные супы быстрого приготовления и грел воду для практически ежедневной влажной уборки (а иначе тут нельзя) и электрический самовар с отломанной ручкой крана, вместо неё был вставлен гвоздь. От электричества зависели целиком и полностью, кроме отопления, это и сейчас так, а поскольку мы, видимо, выиграли в акции «счастливый трансформатор» и одно время свет повадились отключать не каждый день так через день на несколько часов… Дом шлаколитой. Это значит – почти песчаные стены. Безнаказанно вбить гвоздь и что-то повесить тут нельзя. Время от времени с грохотом падали гардины. Иногда на головы. В одной комнате стоял диван, по которому, кажется, ползала маленькой ещё моя мать, в другой – та самая кровать. Стенка, пережившая больше переездов, чем было рационально допустимо, на расшатавшихся шарнирах дрожала, как желе. Время от времени полки в ней падали под весом книг или одежды. В общем, дом был как-то не очень для жизни. Нет, для существования нормально, для жизни – нет. Но какое, в самом деле, имеет всё это значение, если ты тысячелетний меха-воин? Белая, правда, внесла потом в это настроение стоицизма и пофигизма свои коррективы…       Вторую комнату занимали Кэт и Нэд. Кэт, вообще, изначально из своей деревни ко мне приехала. Она была сестрой той девушки, считавшей себя вампиром. Девушки, с которой мы общались в основном по переписке, было всего две или три личных встречи. Девушки, которая тоже качественно заставляла меня выматывать три километра нервных волокон – придёт ли ещё письмо от неё, или она всё же не справилась со своей глубокой депрессией, окружающая безысходность всё-таки доломала её? Сейчас уже получится писать только так, что читающим будет смешно, а тогда, поверьте, было не до смеха. Тогда тот свой душевный пыл, который отвергала, как некий суррогат, моя жена, я разделял между переписчиками – одинокими, непонятыми, страдающими подростками. В частности вот этой готической девой, чахнущей в бесчувственном, быдловатом окружении. Девушкой, которая лгала мне, может, и не больше, чем кто-либо иной в жизни, но много, много. Нет, окружение-то реально таково и было. Только вот дева в него в итоге прекрасно вписалась. Замуж вышла, детишек родила. Очень удивлялась потом, почему я не хочу её знать. А вместо неё вот приехала её младшая сестра, которую я в свой кратковременный визит в их деревню (да, мне достало идиотизма даже на это!) необычайно впечатлил. И стала третьей, кого я просохатил из-за любви к своему прекрасному гомосеку… Когда все мои прочие достижения ставятся под сомнения, несомненным остаётся то, что я не дал этой девушке вернуться обратно в свою гиблую дыру. То, что я оказался дебилом, не причина, чтоб губить свою жизнь. От рассказов о деревенских буднях – алкоголизм, наркомания, бытовая проституция и мелкий криминал – я ещё долго укладывал обратно шапку-столбунец. Нехер. В доме достаточно места, в городе достаточно уж не вузов так колледжей и прочих шараг. Тем более что и моя сестра очень даже за. И у них там образовалась какая-то своя реальность, соседствовали мирами, не мешали друг другу…       Как творилась эта Реальность? Сперва – письмами Прайма. Точнее даже, их там прежним ещё воплощением-циклом, другими игроками. Дополнено историей Белой. А потом и моей.       Если говорить о главном – как этот абсурд вообще произошёл, как меня во всё это втянули – то у меня нет ответов и теперь. Таких ответов, которые были б исчерпывающими, в полной мере устроили б меня самого. В том ли дело, что я был лохом, которого щемящей историей можно было раскрутить на что угодно? Или в том, что встречая уже который пример людей, видящих-чувствующих больше, чем доступно рядовому обитателю нашей грубой реальности, тоже желал испытать нечто подобное, этот экстаз откровения о себе самом и обретения иной близости, не описуемой привычными человеческими формулами? Но неужели я действительно в это верил? Да бросьте, чем это абсурднее всего того, что было в моей жизни до того? А если совсем уж честно – люди во что только не верят. В бога и прочий сонм невидимых друзей, например. Это действительно звучит легче или благоразумнее?       Говорят, есть 8, что ли, стадий толкинизма. Предпоследняя звучит как «я там был и сам всё видел», а последняя – «Толкин не прав, всё было совсем по-другому». Вот у нас последняя, в переложение на ТФ-фэндом. Ну, вы понимаете, что это такое, когда вы – настоящие… Вам и канон не указ.       Нет, основное – противостояние алого и фиолетового знаков – это едино, наверное, для всех ТФ-миров. У нас главное и немаловажное: кибертронец не равно трансформер. Рождаются из Сигмы – корпусятами чуть больше человечьего роста. Трансформ – дело наживное. Как и нахождение на той или другой стороне. Белая, когда мы покинули ту планету, отправилась с нами. В сериалах она отчасти соответствует мастерфорсовской Веточке. В той только части, что медик, младший воин и моя подчинённая. Трансформы машины она никогда не имела. Она вертолёт.       – Да, а ты… - она улыбалась, - вот таким ты и был. Всегда. Бывало, сижу в КЦ на стеллаже тихо-тихо, наблюдаю… Всегда потрясала эта способность с непробиваемой физиономией заниматься самой кропотливой и нудной работой. Потом заметишь меня на стеллаже: «Ааа, Беленькая, раз уж ты здесь, сделай-ка, пожалуйста, ДОБРОЕ ДЕЛО…» И началось… крепко пожалеешь, что некстати лопастью шелохнула. Без работы сидеть ты сам не умел и другим не давал. Если б хоть капитан тебя не одёргивал иногда, ты б младшим заданий на год вперёд придумал и ещё находил время ходить проверять и устраивать отлынивающим взбучку…       Таким, постепенно, основательными, чёткими, всегда выверенными штрихами прорисовывался мой образ. Такой же выверенный и безупречный, как и эти штрихи. Кем вырисовывался? Не просмотренным годы назад и почти забытым сезоном с «браслетниками», наверняка не им. Канон по части биографических подробностей и психологических глубин бывает более чем сдержан, и всё, что «не попало в кадр», достраивается глазами смотрящего. Праймом, Белой, письмами тех, кто ушёл ещё до меня? Мной? Когда просто люди просто играют, или просто пишут фанфик, всё как-то проще. Они обсуждают, они договариваются, кого каким считать, у кого какая оставшаяся за кадром жизнь. Иное дело, когда должно вспомниться, должно совпасть. И в идеале не вспомнишь, чей был посыл, чей ответ. Понимание с полуслова при шагах вслепую. Для фанатов канон становится схемой-раскраской, которую нужно превратить в цельную, глубокую картину, скелетом, который нужно одеть плотью. Для вспоминающих - неким конспектом, направлением. Немногие могут рассказать о том, какое уникальное это искусство – вспоминать, совпадая в своих воспоминаниях друг с другом, проверяя себя и других, складывая кусочки паззла – общей истории, своей личности. Автоботский тактик, всегда подчёркнуто собранный, сдержанный, всегда занятый делом, всегда владеющий эмоциями – у Прайма вот маска на физиономии, он под ней хоть рожи корчить может, а здесь никакая маска не нужна, лицо стало маской, всегда гроза и пример для младших, ходячая должностная инструкция. Всегда без обиняков высказывающий Прайму то, что думает, регулярно устраивающий ему головомойки за самобичевания, сомнения в себе и излишнюю, с его точки зрения, сентиментальность. Был ли я безупречным на самом деле? Риторический вопрос…       Сами понимаете, когда воедино смешаны все сезоны, что не приколочены – Г1, Второе Поколение, Мастерфорс, Виктори – разобраться, что и как было и в каком порядке шло – задача непростая. Чем, в числе прочего, я и занялся. Я грозился, что вообще напишу учебник кибертронской истории. Прайм смеялся:       – Да, Коготь, с тебя станется.       Он звонил нам, считай, каждый день. По межгороду. Нам тут, конечно, было страшно от одной мысли о том, сколько на это уходит денег, но это было слишком важно. Я сразу занялся, с его же слов, любимым делом – спорить с ним. Убеждать послать к чёрту десептиконов с их никому уже не интересным договором. Не отстанут – в конце концов, перебирайся к нам. Никаких разговоров про покинуть носитель – позагорать на Базе – уйти в новый цикл, «проснувшись» где-то здесь, у нас, в новом теле. Никаких, твою мать, перезагрузок, мы где это твоё новое тело искать будем? Белая говорила, что вообще очень вдохновенно делаются уроки под переругивания командования. А меня просто очень пугали все эти разговоры про смену носителя, про само существование ещё какого-то носителя. Это получается, здесь, в моём теле, ещё какой-то носитель живёт? Человеческое сознание, которое я своим появлением задавил? Ну да, это-то сходится, подключение осуществляется обычно, когда носителю 11 лет, и у меня странности в 11 лет начались… Но так это что получается, когда я в свой срок покину тело – точнее, мои ментальные волны перестанут синхронизироваться с его – я оставлю тут окружающим человека, которого они и не знали? И что интересно, он сам не будет знать, как жил все эти годы? Не, ну какая-то память сохранится… А можно, не надо этого? А можно убить тело при своём выходе, нафиг ему жить мучиться?       – Коготь, что ты говоришь?!       – Моё тело, что хочу, то и делаю!       – Оно не твоё! Оно человека, именем которого тебя называют! Мы здесь гости, не забывай!       И это только первая история из цикла «Коготь и этика»…       Нет, правда, а я должен это спокойно воспринять? Да, должен держать в памяти, что я – я настоящий – не здесь. Моё огромное металлическое тело лежит в капсуле на нашем корабле, погребённом в толще земли, эта жизнь – вроде сна, очередного сна, который я смотрю за эти несколько тысяч лет. Нет, ну не все из них мы воплощались. Часть из этого времени конструировали систему, осуществляющую перенос сознания. Кстати, ты и Ретчет конструировали. Ретчет почти всегда там, на базе. Следит за оборудованием. Бедняга. Лихо ему там, ходить как по моргу. Ну, ему регулярно кто-нибудь составляет компанию. А… где этот корабль? А что, найти и откопать решил? Да кто б знал, нам изнутри не видно ведь! К счастью, земляне не нашли пока…       Они могут чувствовать. Принимать какие-то сигналы. По этим сигналам они находят своих, когда те пробуждаются для нового цикла. По этим сигналам чувствуют приближение врага. Всякие вот эти энергетические контуры помогают им и вспоминать, и выживать, и сражаться. А я – ничего, как всегда, не вижу и не чувствую. Я – угадываю. Логически достраиваю. «Простреливаю квадраты». И попадаю нередко.       – Это нормально для тебя, Коготь. Ты всегда был упрямым и скептиком. И к тому же, не очень-то весело ты закончил тот цикл.       Да уж, я мог и этот не очень хорошо закончить, не случись тут Белая.       Была, между прочим, осень. На редкость великолепная, тёплая, приятная. Днями мы гуляли, наслаждаясь полноцветьем осенней палитры. Золотом эта осень осыпала щедро, небо было таким пронзительным, что двое летучих изнывали в восхищении и тоске – когда-то снова поднимутся под этот сияющий купол? Нет, ну не снова… не здесь, это понятно…       Мы скучаем по дому, общие слова, общая мысль, наполнение каждого дня. Но эта осень не только дразнила несбыточным, она и давала настоящее. Она дала это настоящее немолодому, уставшему от войны и жизни автоботскому тактику и маленькой девочке-медику. Да, она помнит его, Скайфайра, она всегда будет любить его. Командир, горячо любимый совершенно иной любовью командир – это нечто совсем другое. Было, было уже время, когда он спасал её… И было время, когда она спасала его. Спасала и сейчас…       – В конце концов, что такое эта органика? Всего лишь эквиваленты… Всё началось ведь ещё тогда, там. Когда вы отбили меня у десептиконов. И когда ты… когда Прайм…       Отчего-то ведь, было у меня ещё тогда предчувствие, что так будет? Если часть логической цепочки скрыта где-то в темноте, ещё не значит, что её нет. Логика есть всегда, везде, во всём, говорил Коготь все эти тысячи лет. Простреливал пустые квадраты…       Это, конечно, глючно и совершенно сумасшедше – когда трансформеры, вполне понимающие, что они трансформеры, меха, инопланетяне, занимаются любовью в человеческих телах. Ни до, ни после мне не встречалось настолько страстной женщины. Настолько удивительно для меня несчастной в прошлом опыте отношений. Я сказал, что её бывший парень полудурок. Что ж, она примерно такого же мнения была о моей первой жене. Ни с кем и никогда у меня не было такого восторга в близости – восторга дикого, пьянящего, яростного, такого сумасшедшего наслаждения. Я тогда ведь ещё завершал обучение. Сколько ж лекций я так просохатил просто потому, что не мог от неё оторваться? Безупречный, невозмутимый Коготь, говорите?       Мне есть, чем гордиться, говорила она, я знаю, каким командир бывает. Что ж, мне тоже было, чем гордиться, я разбудил вулкан.       Она переехала ко мне. Потому что двум воинам одной армии лучше быть рядом, тем более когда их связывают такие необычные для механоидов отношения. Органика, это всё она, проклятая…       Да нет у меня никакого идеала. Внешность – это вообще пункт последний. Я люблю человека, его суть, его слова, внутренний мир, поступки, и через это – влюбляюсь во внешность.       Она любила этот дом. Это вообще мало кому удавалось, вот она – любила. Она взялась за него со всей своей основательностью, хозяйственностью. Купила бытовую технику, без которой не желала обходиться, деятельно занялась огородом. Первый компьютер, первый интернет в доме появился благодаря ей. Она взяла в кредит ноут, завела мобильный интернет. Медленный, как раненая черепаха, он был настоящим чудом в этом доме. Известно, любой порядочный провайдер делает вид, что частных секторов попросту не существует. Она также взяла льготную симку МТС, с которой можно было звонить бесплатно на МТС по всей России. Теперь уже мы звонили Прайму. Мне потом настойчиво казалось, что это мы разорили МТС так существенно, что он в конечном итоге прикрыл эту халяву. Потом уже родители подарили мне мой старый комп, который я ласково величаю «мой труп», пытался подохнуть и разложиться он много раз, с самого начала, прикидывался ветошью сразу, как включили, но я кроме того, что меха, ещё и некромаг, у него не было выбора, кроме как работать. Уже спустя много времени нам провели кабельный интернет – одна из местных компаний, она, кажется, ещё жива, заключила с частным сектором полулегальный договор, согласно которому мы платим им деньги не за гарантию, а за надежду, они обязуются послать к нам интернет, а дойдёт ли он до нас по проводам, ненадёжно развешанным по столбам частного сектора – не их проблемы. Чиним мы тоже, если что, сами. Он даже сколько-то времени нам верой и правдой служил… Это с тех пор в наш обиход прочно вошёл фольклор «Надежда на связь есть всегда» и «Люблю грозу в начале лета, как е..нёт - и нет инета»…       Мы не звали друг друга мужем и женой. Полагали, что это просто неправомерно. Я прекрасно знал, что не своё место занимаю. Она любит его. Не важно, что его давно нет. То, что мы меха, не значит, что мы не знаем ничего о любви, которая сильнее смерти. Но по крайней мере, я надеялся, она бывает счастлива со мной. Я с нею – был.