Несовершенная реальность

Нейтральный мир Мастер, N тысяч лет назад       А тайна трансформа становилась на самом деле всё ближе. Окончательно это стало понятно, когда от нас забрали Остайдиса. Забрали совсем – для превращения в трансформера, для второго этапа обучения. Сверчок и Конёк в голос поражались, кто и с какого перепугу решил, что он у нас самый лучший и вполне готовый, Росчерк на это отвечал, что как раз наоборот, поняли, что умнее уже не станет, вот и взяли самым первым. На лицах друзей я видел тревогу за меня – а ну как я, глубоко в отличниках не ходящий, буду следующим? Негласно было известно, что в немалой степени это до сих пор эксперимент, и подопытные кролики для него нужны, и первые блины получаются комом не только на Земле…       Наша разведка работала ударно и с энтузиазмом завидным. Сперва нам просто везло благодаря нашей неуёмности, а потом – никто чётко не заметил этого перехода – нам стали давать эту информацию, разъяснять то, чего не смогли понять сами.       Сверчок, как всегда, нашёл путь – никто, наверное, не мог предположить, что кому-то придёт в голову пробираться этими задворками, но герои лёгких путей не ищут, пробираться между крупнокалиберным строительным мусором и рытвинами было не сложнее, чем до этого – сидеть вахты у великанского заборчика.       Нужный корпус находился в той же части комплекса, но подальше. Пробираясь туда троицей – я, Сверчок и Конёк, Росчерк как раз сейчас был занят по учёбе под самую завязку – мы уже кое-что знали.       Трансформ – это такой живой костюм, тело поверх тела. Конёк, правда, думал, что это просто великанский корпус с особыми дополнительными функциями, в который – на главный диск которого – переписывается личная информация корпусёнка, после чего корпусёнок… Ну, уничтожается, что ли. Сверчок возражал на это, что так ведь можно сделать не одну «копию личности», но никто никогда так не делал. Сам он считал, что корпусёнок вмуровывается внутрь большого корпуса, откуда и управляет…       – Как? – влезал Аврал, - за рычажки дёргает?       – Ни одной, даже самой совершенной машине не хватит скорости для управления физически. Непосредственно из головы, конечно. Импульсами. Подключением.       – Ясно, - кивал Конёк, - как в том имитаторе…       Лично у нас на тот момент никакого имитатора ещё не было, и сказать, так или не так – мы не могли.       Знания были очень раздёрганными и расплывчатыми. Мы знали, например, что управлять такой огромной махиной мощности одного процессора не хватит всяко. Поэтому в корпус-трансформ, помимо корпусёнка, встраиваются дополнительные – как я привык их называть, «добавочные», «младшие», периферийные, там для этого было более чёткое определение.       Взять любую машину – грузовую, легковую, вертолёт, пароход. От земных аналогов отличается строением модели, более ничем. По степени самостоятельности и самосознания одинаково. Живыми их делает именно вложенное сознание, способное управлять. Ну и способность к трансформации, конечно – я знаю, были, и продолжались, опыты, при которых сознание сращивалось с корпусом, не предусматривающим подобного, тогда получались просто как таковые живые, мыслящие машины, с ними можно разговаривать, они способны осознавать окружающую реальность – каким образом, не знаю, но они видят и слышат, однако роботом они не станут – потому что соответствующие блоки у них не смещаются. Так вот, для того, чтоб сделать машину подлинно живым существом – её надо начинить разнообразной электронной начинкой. И вот тут я узнал, почему Прайм когда-то назвал трансформ аморальным. Потому что детали этой начинки – в частности, «добавочные» эти самые – берутся от других, когда-то живых корпусов. Такой начинкой-мертвечинкой мы все и полны, кое-что, конечно, берётся и новое – детали, цепи, системы сенсоров, это кому как везёт, новое оно или бывшее, а вот добавочный процессор – это почти наверняка означало чью-то смерть.       Ничего на самом деле ужасного лично я в этом не вижу – на Земле же используют для донорства органы людей, погибших в автокатастрофах, хотя есть, конечно, споры и по этому пункту, есть те, кому кажется, что спасённые при этом жизни – не оправдание. Но я знал достаточно хорошо – перебитого пополам упавшей балкой Рабочего никто не будет чинить, даже если у него и полностью функционирующий процессор. Его в лучшем случае пустят на запчасти – причём хорошо, если на запчасти для нас, а не для неодушевлённых механизмов, потому что мы-то ценимся явно меньше… С дисков погибших стиралась вся личная информация и они использовались таким образом как подсобные, так же как и любые детали – без особого зазрения совести. Каждый раз, впрочем, это была лотерея, это понимал любой – от того, насколько сильные повреждения получал перед смертью донор, и от того, насколько хорошо затиралась эта личная информация, зависел успех если не самой операции, то послеоперационной реабилитации точно, и в конечном итоге – жизнь подопытного.       Саму операцию, ясное дело, нам увидеть было не дано. Мы нашли место, где содержался уже прооперированный – Сверчок был уверен, что это Остайдис, мы ему просто верили, зная его поразительную способность откуда-то просто из воздуха добывать информацию.       Никаких окон в помещении, ясное дело, не было – зачем? Поэтому как мы туда пробирались – это была отдельная песня, ползли по вентшахтам и штробам для кабелей, если б заблудились – сгинули бы на веки вечные, это точно. Но у Сверчка была карта коммуникаций… Мы не спрашивали, откуда. Ну, дар у него.       Да, пациент был там – наблюдали мы сквозь вентиляционную решётку. Вести себя приходилось предельно тихо – комната набита датчиками на движение, запахи, звуки – на всё на свете. К счастью, сгруппировано большинство из них всё же вокруг платформы, и ориентированы, понятно, на неё же.       Впрочем, предупреждения не шуметь были излишни – обозрев то, что помещалось на платформе, мы и сами застыли, отворив рты.       Натурально, махина. Робот ростом, пожалуй, чуть поменьше Прайма, коренастый, с круглой некрупной головой, украшенной тремя округлыми гребнями, с четырёхпалыми, пожалуй, чересчур длинноватыми руками. Во что он будет трансформироваться – было пока непонятно, но судя по чернеющим на груди и плечах дулам – нечто это будет очень смертоносное… Что в общем-то, для Остайдиса как-то и неудивительно.       Платформа медленно поворачивалась – покачивалась, то вокруг вертикальной, то вокруг горизонтальной оси. От многочисленных приборов вокруг тянулось много проводов и кабелей, они натягивались, но не обрывались. Что-то пищало, жужжало, потрескивало – это нормально, приборы работают. Время от времени сверху спускался какой-нибудь щуп, брал, допустим, манипулятор Остайдиса или ногу и слегка поднимал – проверял, по-видимому, подвижность шарниров. В этот день мы больше ничего иного и не увидели, и ещё несколько наших визитов было примерно то же самое – за исключением, что прооперированный пришёл в себя и уже издавал какие-то нечленораздельные звуки, означавшие, должно быть, вопросы к окружающему миру. Первые самостоятельные подъёмы рук и повороты головы мы встречали с неподдельной радостью – честно говоря, несколько пугала такая скорость реабилитации. Последующие несколько визитов мне пришлось пропустить – дело в том, что, хотя учебная нагрузка на последнем курсе у нас снизилась, но это не означало, что мы могли смело бездельничать большую часть времени. Теперь на нас свалилась обязанность по наставничеству над младшекурсниками – в небольшом объёме, по каким-нибудь конкретным предметам, которые давались нам лучше всего, чтобы младшим наглядно было, за кем тянуться. У меня такими предметами были фехтование – я каким-то чудом выбился в этой области в безусловные лидеры курса, и почему-то математика. Благодаря этому я получил больше возможности видеться с Авралом, что не могло меня не радовать. Правда, вот с точки зрения наших преподавателей я должен был не проводить с младшими совковую политику подтягивания отстающих, а измываться, как измывались в своё время надо мной, дабы закалять характеры и отсеивать заведомых неудачников, я же ни в какую этого не делал, за что и бывал регулярно оплёван на общекурсовых собраниях. Математика, к счастью, убийственным предметом пока не являлась, но и тут я получал по первое число за недопустимую мягкость – с мотивировкой, что кто же меня такого будет уважать?       Ну, учитывая, что из пяти моих подопечных один был Аврал, ещё два – тоже Рабочие…       Зато вот два Управляющих давали похохотать.       Отправившиеся в Академию, как выяснилось, после какой-то особо провальной ситуёвины – в том смысле, что и причиной провала (грандиозной производственной катастрофы, в результате которой погибли все подконтрольные им Рабочие и несколько Управляющих, а производственная линия в целом не подлежала восстановлению), и пострадавшими в немалой степени были они – ребятами они были в общении не самыми приятными. Вот и говори, что Управляющие, мол, по определению не могут быть идиотами – эти были. Свою преступную поспешность тогда они как-то оправдали, плюс прикрылись полученными травмами, но и здесь продолжали мухлевать с расчётами, несказанно возмущаясь, когда я не принимал их подтасованные результаты, и откровенно саботировали занятия. Сколько наших аналогов нервных клеток я тратил каждый раз на установление дисциплины – не описать словами. Так что конечно, не до Остайдиса мне было, глубоко… Плюс, от полученных травм юные дарования, мягко говоря, умнее не стали, и передо мной поставили странную задачу – помогать им встать вровень с остальными, но учитывать при этом специфику их состояния. Я не стал говорить о своих очень сильных подозрениях, что вровень со всеми они не станут никогда. Что лучшее, что они могут сделать – это перестать воспринимать учёбу, или любую предоставленную им сферу, как поле для личных амбиций, и хотя бы слушать других. Один раз они уже убедились, что от их самонадеянности и мухлежа может провалиться дело и оборваться жизни, но это их ничему не научило. Да, меня называли мастером – такое обращение у нас бытовало к учителям и старшим наставникам, но меня едва ли уважали, я это чувствовал, но мне ничего не оставалось, кроме как бороться. Потом один из Рабочих словил вирус, такой, что даже в случае удачного исхода лечения восстановиться он мог только курсом младше… Кто-то из преподавательского состава робко попытался и это свалить на меня, но к счастью, медики не оставили на это никаких возможностей. Где-то между всем этим на Мастер снова прилетал Прайм – правда, ещё более ненадолго, чем в прошлый раз… Я даже не помню этого его визита, и знаю, что это было, только с его слов.       Поэтому когда Сверчок ворвался ко мне в комнату – в которой я теперь оставался один куда чаще, ввиду гибели одного из соседей во время одного из многочисленных тестов – с воплем, что Остайдису, похоже, достались некачественно затёртые добавочные – я даже сперва не понял, о чём это он и почему ко мне.       Да, он тоже пропустил много из реабилитации Остайдиса – тоже по причине наставничества, но всё же видел определённо больше моего. С самых первых сделанных перерожденцем шагов и жестов его не покидало ощущение, что что-то здесь не так. Да, он меньше знал этого славного малого, чем, положим, я… Но и он слишком явно видел в нём не те реакции. И не он один.       Сегодня он услышал этот разговор. Разговор медиков и тренеров Больших корпусов – несомненно об Остайдисе, они не называли его этим именем, и никаким другим, но временный порядковый номер его мы знали наизусть. Они говорили, что опыт явно был неудачным. Во-первых – получившееся существо было слишком заторможенным, мощность не дотягивала до расчётной весьма существенно, а для военной машины такая медлительность и неповоротливость была просто немыслима. Во-вторых – с ним случались какие-то странные приступы…       Это яснее всего понял я, когда увидел – в нашем обычном наблюдении из-за забора, за его тренировками, вернее, некими попытками тренировок, когда ему просто надо было прицелиться в движущуюся мишень, а он ронял руки, а иногда обхватывал ими голову и сидел так, мелко дрожа… В нём в этот миг просыпался кто-то другой.       Когда на одном из добавочных не полностью затёрта информация – это, может, к раздвоению личности и не приведёт, но к появлению несвойственных исходной личности реакций – запросто. Бездеятельность, созерцательность и пацифизм были настолько не свойственны Остайдису, что это определённо должно было разорвать его на части. К тому же, его собственной мощности – в смысле силы духа, если угодно – явно не хватало, чтобы держать под контролем периферийные. В итоге – как сошлись во мнениях все и сразу – получился идиот. Может быть, и не опасный – вспышка агрессии у номера такого-то хоть бы одна была, просто бессодержательные, ни к чему конкретному не ведущие. Но уж точно ни на что не пригодный. Медики ещё обещали чего-то придумать, тренеры скептически качали головами… Я же решил во что бы то ни стало, при ближайшей возможности, увидеть Остайдиса. Зачем мне это было надо – никто не понимал, да и я сам, но мне просто необходимо было увидеть самому и попытаться понять – неужели с ним действительно могло случиться то, что случилось. Сверчок с Росчерком крыли меня трёхэтажными, но провожали и страховали – путешествовали теми же коммуникациями, только теперь мне предстояло вылезти из своего укрытия…       Я увидел его в коридоре. Он сидел, сжавшись в комочек – нехилый такой металлический комочек – и рыдал.       Оказалось, он умудрился раздавить какое-то белковое существо – мелкое, навроде куницы, и теперь не мог придти в себя, проклиная себя и своё новое существование. Я утешал его, как мог – пытался вскарабкаться, обхватить руками голову – с которую я теперь аккурат был ростом, заглянуть в глаза. Я понимал, что передо мной теперь… ну, не то, чтоб больше не Остайдис, но совершенно точно не прежний он. Некий новый Остайдис, перековерканный, переправленный. Что бы чувствовал любой из нас, если б в нём вот так по-хозяйски что-то убрали, а что-то – добавили? Явно ощущая в себе этого другого – Остайдис не имел силы ему сопротивляться. Потому ли, что был этот другой не как нечто цельное и отдельно существующее, а как одиночные реакции, тем не менее настолько явные и настойчивые, что от них не отмахнёшься? Или потому, что даже осознай, даже пожелай он изгнать из себя это лишнее и несвойственное – он бы просто не смог, не хватило бы ни ума, ни силы воли, ни воли к жизни? Я обнимал его – такой вот муравей – и понимал, что ничего, ничего не могу для него сделать… Едва ли уже кто-то что-то сможет для него сделать. Трансформ – очень сложная операция… И это лотерея. Потому что далеко не всё здесь зависит даже от самых мудрых и умелых врачей. Как поладят между собой центральный и периферийные – можно предсказывать, но нельзя знать. Сколько информации нечаянно сотрётся при инстинктивном сопротивлении центрального во время операции – может, и ничего, а может – и всё, кроме базовых программ, и мы получим новорожденного младенца в нашем понимании… Остайдису просто не повезло. Можно сказать, ему не повезло ещё при рождении. Мне не хотелось в этот момент думать о двух вещах – первое, о том, что он, как ни крути, обречён, новую жизнь он не обрёл, а старую – потерял… Второе – что те, кто сейчас спорили о нём, предполагали ведь и такой исход… Да что там – они должны были понимать, что он не справится. Но они – изучали. Экспериментировали. И даже сейчас старались извлечь для себя всю возможную выгоду…       А самое страшное было – что я услышал за моей спиной шаги.       Я отлично представлял себе, что от меня, образно выражаясь, мокрого места не останется. Подобная шалость мне точно с рук не сойдёт – проще говоря, я отсюда просто не выйду. Ну, невелика будет потеря для курса. Остаётся только надеяться, что друзья не попрутся меня искать и не попадутся тоже…       Но подошедший, оказавшийся медиком, повёл себя странно – не стал меня убивать и не препоручил это кому-то другому, а вывел меня через запасной ход, так и не сказав по пути ни слова. Я не мог отделаться от подозрения, что какое-то отношение к этому имел Остайдис, неуклюже пытавшийся заслонить меня ладонью.       Он погиб на первых же своих испытаниях – что-то замкнуло в цепях трансформации, и трансформ просто убил своего пилота. Притом сам трансформ, что интересно, остался жив, я был там и видел, как огромный корпус волокли к медблоку – зрелище без преувеличения жутковатое.       У нас, как у существ, весьма сильно отличных от органики, есть, можно сказать, несколько видов смерти. Можно просто отсоединить центральный блок от механической части – это будет ещё не смерть, но уже не жизнь, больше похоже на продолжительный сон, анабиоз. Теоретически, можно погрузить любого из нас в подобное «прерванное существование», а потом активировать снова, опасных преступников, которых не приговорили к окончательному уничтожению, часто содержали так, либо просто «погружёнными в сон». Практически же обратное подключение могло и не состояться. Если уничтожен корпус, но остался жив центральный блок – это тоже смерть в смысле отсутствия ощущений и жизнедеятельности, но покуда живы основные диски, микросхемы, карты памяти – погибшего можно восстановить. Это в целом полегче, чем вживить белковый мозг в новое тело. Винт, помнится, долго хранил у себя центральный блок одного нашего брата, которого убило, практически перерубив пополам упавшей балкой. Он ждал подходящего случая и дождался – когда ему удалось спасти корпус одного серьёзно травмированного Рабочего в нашем квартале – люди назвали бы это черепно-мозговой травмой – он смог возродить полупогибшего.       Правда, не всё, конечно, прошло гладко – некоторые программы и карты памяти всё-таки полетели из-за проскочившего в момент травмы напряжения, и модель была немного другая, от чего с послеоперационной реабилитацией пришлось помучиться, да и все повреждения на голове тоже следовало ещё восстановить. Всё это было почти катастрофой в условиях обычного рабочего района, полного отсутствия качественной медицинской аппаратуры и качественных медицинских знаний – но всё же это было сделано.       Я до сих пор восхищаюсь Винтом. Правда, целиком и полностью здоровым сей коллаж нельзя было назвать уже никогда – периодами, то частыми, то чуть более редкими, процессор начинало сбоить, случались приступы – ступора с полной неспособностью шевельнуть рукой или ногой, визуальных глюков и словесного бреда, а то и, к счастью, редко – неконтролируемой агрессии. И Винт изо всех сил продолжал заботиться о своём детище – хотя иногда для этого едва ли не приходилось сажать это детище на цепь. И первое время очень сильно тряслись на тему – что с нами будет, если об этом недозволенном эксперименте узнают. Тогда ведь, не колеблясь, устранили бы не только Верхолаза, но и самого Винта, и нас с ним вместе заодно. Однако, к счастью, нашим Управляющим слишком многое было до форточки. Их было мало в нашем квартале, и они банально не всегда знали, что делать в том или ином случае, но и советчиков, как я понимаю, им было не надо, так что от всех потенциальных проблем с рабочим народом они предпочитали устраняться… Что могу сказать, мы лично были довольны.       Управляющие в принципе не одобряли медицинских опытов как таковых, не находя надобности чинить Рабочих вообще – зачем на это разоряться, когда этого добра ещё вон сколько. К машинам и оборудованию относились и то бережнее.       Но нашим, повторюсь, слишком драгоценен был собственный покой, чтобы следить, что мы там делаем. Поэтому ремонтные мастерские у нас, так или иначе, появились. И специалисты в этом деле – тоже. И некоторые из этих специалистов могли, как оказалось, творить настоящие чудеса…       Но вообще-то это редкость и ни в коем случае не правило – когда не в условиях госпиталя, а прямо, так сказать, на поле, при дороге, удаётся спасти центральный блок тяжело пострадавшего. Разница тут ровно такая, как между операционным наркозом и кувалдой по голове. Если повреждения, полученные корпусом, несовместимы с жизнью – наивно думать, что процессора это может и не коснуться. Чаще всего проскакивающая электрическая дуга или падение напряжения не оставляет тонкой начинке никаких шансов. Что-то из этого потом и удаётся восстановить, но в основном – в утиль. Увы. Иначе бы мы были практически бессмертны.       В переложении же на трансформеров всё ещё интереснее. В девяноста процентах точно так же, конечно, гибнет всё целиком и восстановлению в прежнем виде уже не подлежит. Но благодаря куда более сложному устройству исключений здесь всё же побольше. Если в общем и целом – тушка трансформера «более живуча», дольше длится угасание – и больше времени, чтобы спасти карты памяти и базовые программы – а это уже хотя бы какой-то шанс восстановить погибшего товарища, хоть и, так сказать, в другом теле. При исключительном везении выживает не только сам центральный блок, но и весь изначальный корпус, как мы это называем, пилот, и стандартного можно успеть спасти из агонизирующего трансформа – таких случаев единицы, но они известны. Отсоединение от трансформа само по себе имеет риск для жизни не меньший, чем операция по соединению, но всё же – это возможно.       А иногда гибнет именно центральный, именно этот пилот, и действуют только периферийные машины. Трансформ при этом сохраняет функционирование и жизнеспособность, но движения его хаотичны, на внешний мир он реагирует именно на уровне рефлексов «тронешь – дёрнется», это именно живое тело без сознания, им некому управлять, зрелище нереальное и жуткое. Теоретически в такой трансформ можно вложить нового пилота, но это опять же связано с определёнными трудностями, ведь трансформ, даже стандартной модели, всё же подстраивался под конкретного пилота, кроме того, переживший шок смерти пилота, он неслегка опасен… Земля, 21 век – Закулисье. Нашеотыгрышевая реальность       И поэтому я снова ставлю на кон       Свою жизнь, свою душу и плоть,       Но за мною, увы, только мой Рубикон,       А за нею стоит сам Господь.       (С.Трофимов)       Это не глухая каменная стена, нет. Не скала. Не убьёшься, не переломаешь кости. Это студень, каучук. Мягко отталкивает, возвращает на исходные позиции. Я тебя понимаю, я тебя даже люблю, но – нет. НЕТ, но это не значит, что ты мне не дорог, я тебя не ненавижу, как ты не понимаешь?       Да лучше ненавидь меня, лучше убей, но – не надо этого. Кой чёрт, мне тебя не переиграть… Со всем мастерством Гальватрона, которое как бы даже получается на моей стороне. На все наши безупречные схемы у тебя найдётся своё НЕТ.       Мы можем быть только на расстоянии       И в невесомости.       Хочешь упасть – я неволить не стану,       Хочешь лететь – лети…       (В.Меладзе)       Я сперва думал, это о Старскриме. Я, как и Белая, ошибался. Старскрим… Ну, что Старскрим? Мило болтал с птенцом, в духе естественных десячьих хохмачек – и правда, зачем тебе эти автоботы, вставай под знамёна будущего императора Старскрима…       Люку вообще един хрен, Мегатрон, Старскрим… Хотя пожалуй, Старскрим для него – это что-то несерьёзное. Но главное для него – Кибертрон, он ведь поэтому с десами, они за Кибертрон радеют… Да, так радеют, что пол-Кибертрона в руинах, но что поделаешь, да, издержки войны, но это вот вам, алозначным, спасибо, ничего, наэкспроприируем энергона по вселенной, победим вас, восстановим Кибертрон… Ну да, по дороге Люк растеряет всю свою наивность и душевную чистоту, научится убивать… Тоже издержки. Достойная плата, разве нет? За восстановление Кибертрона, а не Когтю за то, что бросил когда-то бетёнка… Юникрон побери, Люк, ну что мне ещё сделать?       Но я тысячу раз обрывал провода,       Сам себе кричал – ухожу навсегда,       Неизвестно, как доживал до утра,       Салют, Вера!       А самое-то страшное, что не было в этом ничего страшного. Мы ведь понимали, где реальность, где вымысел. Мы хорошо видели эту грань. Мы знали, кто наши, кто нет.       Поэтому в том числе я не привожу здесь само это повествование, хотя в этой мелодраме было, как мне кажется, немало сильных мест. Что сказать, мы душу вкладывали… В пересказе оно, наверное, совсем не так. Как-то гротескно, абсурдно, нелепо. Но обращаться ни к Люку, ни к его отцу за разрешением, за соавторством я не буду. И да, я тогда не допускал и сейчас не допущу никакого смешения, к истории Когтя, Прайма, Белой, к настоящей истории это не прирастало никак, и не собиралось. В нашей вселенной – слава богу – не было бета-размножения. В нашей вселенной не было никаких дверей в другие миры. Мы вполне себе на кораблях долетали до Мастера и Юроны, до планеты Белой и до планеты, где теперь мы лежим в стазисе в погребённом под землёй корабле, и это наши сознания гуляют по человеческим и чёрте-что творят. Кстати, наверное, это один из наших кораблей – или наш, или десячий – лежит на дне в Бермудском треугольнике. Ну а может, и легендарная Шамбала сюда как-то прирастает, хотя о ней, как и о прочей эзотерике, я не люблю говорить.       Да, мы играли. Да, мы полагали – наваждение пройдёт. И да, наверное, спасибо тут Прайму, что дал тогда слабину, ослабил эту связь и отпустил нас в эту новую игру, в которой события-то были вымышленными, а наши нервы – настоящими.       Но я буду с тобой или буду один,       Дальше не сбежать, ближе не подойти,       Прежде чем навек поменять номера –       Салют, Вера!       А здесь – что? Я не знаю, в какой степени мы с Белой лукавили друг другу тогда. О той важности, например, которую имел Старскрим в моей и её жизни. Мои с ним встречи в воздухе, после которых один точно, а то и оба, отправлялись погостить в ремблок, её с ним встречи на Мастере… Нет, о самом факте мы могли знать, а о его значении? Ну, впрочем, знали ли мы о нём сами… Я так и теперь не знаю – был ли этот Старскрим всё-таки нашим.       И в какой степени мы могли лукавить о Гальватроне. Мы ведь одновременно на него запали. На эту внешнюю хрупкость и внутреннюю борзость, на эту удивительную способность, истинно подобно богу, словом творить миры. На эту проклятость, обречённость. Белая много разного играла. В том числе «Кошку Сашку» - «И нет защитников тебе среди живых». Адресуя её, в некотором роде, ему, Гальватрону-сама.       Нет среди живых? Что ж. Тогда я подниму в твою защиту армии мёртвых. Да, и это вот ещё было.       Одной из ночей, мы втроём на полу – на кровати втроём-то мы уже точно не поместимся. Белая, кажется, уже спит. Во всяком случае, я шороха крыльев-лопастей моего меха-ангела не слышал тогда за спиной. Если б я верил тогда в бога, я б сказал – бог не слышал, бог спал… Но разве это первый случай, когда бог оставил меня?       Они были совершенно разные внешне, телом, надо сказать. Я могу долго и любовно говорить, какие женщины мне нравятся, какие нет, но мои женщины все были совершенно разные. Крепкая, ширококостная и плотная Белая, ширококостная же, но поджарая, как гепард, первая жена. Высокий, иногда идеального сложения, но вообще-то преступно склонный к полноте Рики. У него даже полнота по женскому типу была. Люк – фигуристая, статная, не худая и не толстая, можно сказать – не прибавить, не убавить. Старскрим вот был мягко говоря не худышкой – украинка как есть. А Гальватрон? Я любил говорить со смехом, что я некромаг – вот меня и возбуждают скелеты. Строение её скелета без рентгена проследить можно. Вы видели когда-нибудь кошку-сфинкса? Правда, сфинксы-то как раз склонны к ожирению, но вот за исключением этого… Как у сфинкса, эти изящные суставчики, как сфинкс, всё время мёрзнет…       Да, вот здесь была ещё своеобразная игра в национальности. Псевдонациональный вопрос. Псевдо, потому что у половины это было характер/душевные склонности/любимые образы, в меньшей или ничтожной степени кровь предков, в России ж жили. Ну, большинство. Старскрим вот украинец. Пожалуй, и Белая тоже, хотя происхождением скорее откуда-то из северной Европы. К тому времени появился у нас, кстати, Джаз. Белорус. Как определить Прайма – не знаю. Может быть, и правда как еврея ортодокса. Хотя он бы, может, и поспорил. Я – поляк. Польский еврей или польский немец – не знаю, но забавно, что мне нравился украинский, пока я не слышал польского. А Гальватрон – японец. Возможно, американец японского происхождения. К Америке я всегда относился со сложными, но никак не враждебными чувствами. Ну, как минимум одну ведь жизнь я даже родился там – как Фокс Малдер. Япония меня пугала, приводила в недоумение, сводила глаза в кучку. А Украина сперва смешила, потом раздражала своей гордостью и самостью.       Не каждый согласился бы со мной, что Гальв очень красив. По идее, болезненность красивой быть не может. Но меня возбуждали скелеты. У моей сестры Нэд та же проблема несколько в иной степени. Тоже не в конягу корм, тоже очень красивая. Не, я уже догадывался, что не мог бы полюбить Старскрима. Её физически было слишком много. Белой было вполне достаточно, больше – не надо, я сам очень некрупный, меня это подавляет что-то.       С ними, со скелетами, и сладко, и страшно. Хрупкое такое, обнимать осторожно – не дай бог поломаешь. Такие тонкие пальцы. Так откровенно выпирают бедренные кости. Рёбра под кожей ходят. Позвоночки прощупываются все до единого. Грудь практически в зачатке. Мне никогда большая грудь не нравилась. Грудь Люка меня немного пугает. Когда приехала Кэт и я увидел её богатство – Кэт некрупная, но фигуристая, это женщина-мечта любого нормального, подчёркиваю, мужчины, всё при ней – я чуть ли не икнул. Это что, всё мне? Мне и одной такой груди много, а там их две. Гальв, кстати, хотя своей грудью вполне доволен, считает, что грудь у женщины должна быть большая. Чем больше, тем лучше. Восхищается дамами с 4 размером. У меня в глазах темнеет – что ж там за монстры…       – Из-за баб мы не подерёмся с тобой.       Это уж точно. Мы оба зря родились в России, но Востоки мы поделили идеально. Мне – Ближний, мне чернявые нравятся. Ему – Дальний. Япония, Китай, в крайнем случае Корея. И вот сколько я видел картинок с японками-кореянками – впечатление они производили исключительно отталкивающее. Точно как и само слово – тянки. Не моя эстетика, не моя.       Но важно не это всё тогда-то, конечно, было. Это всё последовало позже. А тогда Гальв открывал мне удивительное – любовь в противостоянии. То самое садо-мазо, которое в нашем фэндоме так любят – и в любом фэндоме любят, то самое, что было так чуждо и непонятно мне.       – У вас, может быть, любовных отношений и не бывает, а у нас вот были. У Смертоносца с Истребителем были.       Да, на тот момент мы уже допускаем, что реальность может быть не одна. Не один только наш мир – настоящий. Я не могу считать Гальва просто человеком. Той реальности, где мы – родители Люка, конечно, нет, кроме как в текстовых файлах. А вот реальность, где живут Гальватрон, Найтскрим и Юникрон – есть.       О нашем Истребителе у меня какие-то не очень хорошие воспоминания. Кажется, я его очень не любил. Кажется, даже ненавидел. Это я вспомнил позже. Истребители, похоже, во всех мирах какие-то… не очень. Да, тот, их Истребитель был любовником их Смертоносца. Того Смертоносца прямо женщиной назвать нельзя, у них там с полом так же загадочно и расплывчато, как у нас. Размножения тоже нет, детей творят либо Праймус (в основном), либо Юникрон (что получается – я могу перед собой увидеть). Секс – конечно, не такой примитивный, как в вусмерть хуманизированных мирах с портами и коннекторами. Энергоинформационный обмен. Но в натуре Смертоносца много женского, женственного. Он любил Истребителя какой-то женской любовью. А Истребитель, бывавший в крепости Смертоносца во время перемирия частым гостем, когда это перемирие закончилось – бог знает, почему, как – нанёс Смертоносцу подлый, смертельный удар. Воспользовавшись этим правом доступа, взорвав крепость. Просто решил в какой-то момент, что дестрон потерял бдительность достаточно. Доверился, открылся, показал свою слабость… Смертоносец выжил… Если это можно так назвать. Гальватрон знает, он встречал Смертоносца в этом мире. В глазах Истребителя была… я не помню точно, как это звучало. Безжалостность. Убеждённость в своей правоте. Дестрон – значит враг, и любовь можно без колебаний уничтожить, как создал.       – Он словно твой брат. Разные миры, но он словно твой брат. Я его вижу в твоих глазах. Истребителя. Ту же безжалостность, ту же способность выносить приговор. Я вижу свою возможную смерть. Я показал тебе свою слабость…       – Я клянусь тебе, что никогда не предам тебя. Я никогда не стану Истребителем.       Он успокаивается. Он верит.       Троим фиолетовозначным я поклялся не предать. Не говорю – не убить, всё в жизни бывает. Но – не встать против, не обесценить того, что было. Не сказать – ты никто мне. Старскриму, Люку, Гальватрону. Моё мировое древо, хотя я не помню уже точно, кто был кронами, кто корнями, кто стволом. Кажется, Люк – корни, Старскрим – ствол, Гальватрон – крона. Разумеется, Игддрасиль обречён был рухнуть.       Гальватрон, кстати, был знаком с тем Старскримом – мир фэндомный квадратный, за углом встретимся – и не любил его. Было у них там своё бурно начинавшееся, хреново кончившееся.       Во-первых, Скримочка совершенно дебильно упорный в своих пристрастиях. Следовало сразу запомнить, что, хоть этот Гальватрон тоже создан из останков Мегатрона, это НЕ фиолетовая хрень из Г1. И характер, кстати, тоже совсем другой. И – во-вторых – практиковать с ним эти штучки-дрючки, к которым он привык, с поджопниками-«проверкой на прочность» и заявлениями про-де он будущий лидер и Император. Он не будет, как Мегз, за это любовно пиздить. Он по стенке размажет, и совсем не приятно. Нет у него такого чувства юмора. Он серьёзен и пафосен. Нет, он очень даже умеет шутить и играть – вот как с идеей досрочно переплавить Мегатрона, пославшего Люка на смерть, не в Гальватрона даже, а в «фиолетовую росянку» - растение растением будет, пусть преданный Циклон его там из леечки поливает… Но к своему миру, к своей Империи юникронианец относится очень серьёзно. И к своему мальчику, своей любимой нежити, Найтскриму, тоже. Вот уж чего не стоило желать Старскриму, это занять его место. Он ногтя его не стоит. Дешёвая блядь из картонного-коробчатого американского сезона, играющая в борьбу за власть и виктимов и агрессоров. Он просто не смеет равнять себя с истинно преданным Личным Мечом, умным, трезвым, холодным, безжалостным, и НИКОГДА не покушавшимся на Гальватрона-сама, ни понарошку, ни тем более всерьёз.       Это сложно объяснить, этическую систему Гальватрона-сама, но это необходимо. Для него важно противостояние, он дестрон, юникронианец, Император хаоса, машина разрушения и убийств. Пожалуй, даже Конвой не удовлетворяет его в этом полностью, в этой жажде достойного противника. Песня «Единственный враг» одна из его любимых. Враг – такой, чтоб достойный по уму, по силам – это ненависть, которая почти любовь, это уважение сродни обожанию, это да, рубилово в мясо, в клочья – и экстаз. Но так же, как это противостояние – настоящее, с десептиконским хламом из Г1 оно невозможно, это – раздавить, смять и отшвырнуть, как мусор, брезгливо – для него важна настоящая преданность. Да, это вассальная преданность японских самураев. Они дети японского сезона, Гальватрон-сама и Найтскрим. Меня тоже японцы нарисовали, понимаю ли я это? Скажите, уважал ли Коготь фиолетовозначных претендеров и был ли вассально предан Джинраю. Подождите, я проржусь.       Впрочем, как мало мы знаем о психологических основах МФ – там многое не показано, дано штрихами, намёками, и как несомненно знаем, что ваш покорный слуга – не в полной мере Коготь МФ. Далеко всё ушло от МФ в той реальности, что проявилась под пальцами Белой, Прайма и моих. То, что несомненно для нас, не так несомненно для жителей канонной или уже своей-фанонной реальности. Их ведь много, этих реальностей, где отношения складываются так или иначе, события те или иные и итог может быть очень разным. У нас смесь МФ и Г1 и Виктори в какой-то мере, и вот я – не только Коготь МФ, но и Проул Г1, может быть, для вас неочевидно сходство между ними, а для нас оно несомненно. А в Виктори? А это я вспомнил позже, ища причину болезненного напряжения в трио Прайм-Истребитель-я. В общем, можно ли считать, что Коготь хоть немного японец? Это и предстояло решить.       Найтскрим – Личный Меч Гальватрона-сама. Я знакомлюсь с их системой, к лёгкому ужасу своему многое понимаю. Для Найтскрима только одно имеет значение – его Император, исполнение его воли, его слова. У него нет других чувств, других целей. Он убивает с чувством удовлетворения постольку, что это угодно императору и что ему приятно ощутить, что ещё кто-то оказался ничтожным мусором, слабее его.       Найтскрим – тоже здесь. Совсем прямо здесь – он в одном теле с Гальватроном-сама. По привычке следовать за ним, защищать. Да, у существа раздвоение личности. Я был знаком только с Гальватроном, готов ли я познакомиться с Найтскримом?       Кажется, тогда Люк ещё не поставил свой размашистый крест, но уже похерил нашу замечательную идею утащить его в Супер Линк. А в какой-то момент был согласен, выражал интерес к знакомству с кем-то там… Ну, может быть, на время? Потом скажет, что не может здесь прижиться и вернётся в Г1. Мы ведь набросали схему – Люк однажды станет новым лидером десептиконов, это он заключит мир с автоботами, закончит эту войну, уже во времена Родомеса. И будут вместе, дружно, до соплей радостно восстанавливать Кибертрон…       Да, мы всё не могли смириться, что Люку не нужен хэппи-энд, у него свои цели, свои задачи миро-творчества…       А Когтю там что делать тогда? А так вот получается, что, простив, примирившись, проникшись, он всё же отправляется с Гальватроном в его реальность.       – Бросив Люка???       Да, я прекрасно знаю, что Люку тот Коготь в общем и целом как самолёту запаска. От БЕЛАЗа. Но у Когтя, понимаете, к своему птенцу такое… Помешательство, ну да. Откуда это, во мне, в цинично-идейном, выверенно-невозмутимом, рационально-принципиальном МНЕ вот такое? Жажда преклонения, жажда самоуничижения, отдания себя в руки его? Прими или убей, я ничего не сделаю, чтобы защититься. Знаю ли я это и сейчас…       В тех самых проклятых слэшных фичочках выводится такая идея, ненавистная мне до омерзения с первой минуты, что каждая женщина в душе любит чёрта каждый алозначный мечтает отдаться фиолетовозначному. Эта глубинная-изначальная дрожь-слабость перед Силой, если не сомнение в своём протесте, то желание ощутить эту силу на себе. Рабская психология.       Чтобы объяснить, как я это ненавижу, мало любых красок. Человек, говорила Белая, на 80% состоит из воды, а Коготь на 80% состоит из идеи, а на оставшиеся 20% - из упрямства. Это сладострастие подчинения агрессору – это ваше, не моё. Я ненавижу разговоры о силе, дрочку на силу. «Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть». Уже за эту строчку можно возненавидеть «Кино». Стремился ли Коготь быть сильным? Стремился ли он даже быть правым?       Со Старскримом – другое. Не подчинение, не жажда доминации. Это желание спасти. Не то чтоб грубо «в душе он хороший». Но когда-то ведь он был учёным и другом Скайфайра. Сонечка, ну в самом деле, сколько ещё вы собираетесь так жить? Спасти не тело даже, душу от гибели – от этого вечного калейдоскопа предательства и расплаты, всех красок насилия, всего парада грехов – гордыни, гнева, лжи, похоти. Если он думает, что я способен принять фиолетовый знак, сражаться за то, чтоб сделать его императором – его проблемы. К образу Старскрима, понятно, несколько шире, чем вот к этому конкретному носителю его имени, но этому конкретному я хочу доказать, что нет ничего ни здорового, ни прекрасного в таких вот отношениях, как у него с Мегзом.       С Люком – другое. Спасти душу, которой ещё не успел коснуться мрак. Взять его оттуда, где ему совсем не место. Что-то случилось ведь, что-то таким тебя сделало. Люк – сирота, воспитывавшийся в приюте. С поправками на то, что не Сигмой рождённый – воспитанный в обычном интернате – желторотым птенцом ещё вышвырнутый в пасть войны – а рождённый в результате нежеланного интерфейса и брошенный альфой, не легче, это адекватная замена, не нарушающая изначального замысла, потому её и приняли. Итог не меняется – брошенный, отвергнутый, но желающий быть принятым, но не теми, кто бросил, а вот ими… Так же, как нелюбимый, недополучивший в семье идёт к дворовой шпане? Всё из семьи… из земной, человеческой семьи Люка, надо думать. Что же там было? Я не знаю всего, развод родителей, отчим – это не объяснение. Там и с матерью что-то. Какую-то травму они ему нанесли, в какой-то момент отвергли. Того хуже – потребовали, заставили быть сильным. Как хотите, а я такого не прощаю.       А он их, понимаете, любит. Любит он их, вашу ж мать! А меня он любить не хочет. Меня он не слушает. Вот не хочет он быть со мной, вот что ты хочешь делай!       Когда я говорю, что не люблю свою семью, большинство смотрит на меня как глубоко верующий на богохульника. А меньшинство, у которого мозги ну хоть как-то работают, ожидают, что я щас расскажу ТАКОЙ треш, что застынет не только кровь в жилах, но и костный мозг в костях. Нет, милые мои, лексические значения слов надо помнить и уважать, «не люблю» означает отсутствие любви, и ничто иное, а за треш подобает ненавидеть. Да, даже если он исходил от родителей. Особенно если от них. У нас очень инертное общество, с большим количеством людей, не любящих думать, а любящих чувствовать, и умудряющихся делать это по заданным веками не меняющимся шаблонам. Вот родителей, например, полагается любить, уважать, слушаться, и никак иначе. Умом-то вроде все понимают, что функционирующая репродуктивная система никого святее не делает, что чьими-то родителями могут быть сидящие за особо тяжкие, алкоголики, наркоманы, сумасшедшие. Что любовь, ответственность и терпение не рождаются вместе с ребёнком, аки послед. А поди ж ты. «Ма-ма, первое слооово» - да кто б знал, как меня трясёт и выворачивает от этой песни. Я уже упоминал, кажется, что среди семей, с которыми я был знаком или о которых слышал, моя лучшая? Только это не про их величие, а про уебанство остальных. Моя-то нелюбовь – ну что она… Возможно, моё свойство, если угодно, биологическое – уродился с крайне низкой эмоциональностью. А возможно, загнали её практически в ноль именно они. Вот этими своими «ты играешь на публику», «ты высасываешь из пальца страдания», «это у тебя всё надуманное», «почему ты так любишь окружать себя отбросами», «это они тебе только в лицо сладкие речи поют, а за глаза пальцем у виска крутят». Это всё говорилось, кстати, 11-13летнему ребёнку. Потом удивлялись. У нас такое общество, только-только подошедшее к тому, что психологическое насилие это тоже плохо, тут бы с физическим хотя бы разобраться. По этой земле ходит, спокойно себя чувствует и своих детей рожает, дохуя людей, способных с неким уебанским довольством на морде рассказывать, как их родители в детстве за что-нибудь лупили, «учили уму-разуму», ну или наоборот – «ох, лучше б мне мать ремня хорошего дала», Люк вот гордо заявил, что его родители меня за такие выебоны просто из дома бы выгнали – и он их любит, так разэтак! Хотя отчасти понять могу, я б, наверное, тоже выгнал ребёнка, если б он подался в православные активисты и ярые сторонники режима, но думаю, я б просто не воспитал такого идиота…       Любой родитель совершает ошибки. Иных я просто не встречал. Но у некоторых ошибки просто фатальны. Вот потому-то нужно очень хорошо думать, стоит ли тебе заводить детей, сможешь ли ты ВОСПИТАТЬ, счастливого, здорового человека обществу дать? Наличие полового органа ещё не должно быть повелением размножаться. И действительно, ошибки моих-то это так, не цветочки даже, завязи. Как будто, ну что они такого сделали? Оставляли меня с ненормальной бабкой? Ах, какой пассаж! А потом со всей родительской любовью и заботой просто обесценивали всё, что представлял из себя я на самом деле, всё, чего я хотел и к чему стремился. Это и теперь, когда люди уже массово начали заниматься всякими психологиями, не каждый признает проблемой. Разве родители что-то такое и не должны делать? Шариться по личным дневникам, насмехаться над увлечениями, запрещать что-либо «потому что я так сказал(а)»…       Я оцениваю их спокойно, по существу. Разделяю мухи с котлетами. Осознаю и ценю, что родили, вырастили, учили, не били… Но не говорю спасибо, терпеть не могу, когда людей благодарят за то, что они не преступники. По Конституции родитель обязан заботиться о ребёнке до его совершеннолетия. Ребёнок не просил его рожать, и если уж ты изволил это сделать (возможности не делать всё-таки пока есть), будь любезен нести ответственность за сей дар бесценный. Я-то с этим не согласен, мне претит это рабство перед физиологией, эта взаимосвязь между телесным удовольствием и рождением новой жизни у землян самая злая вещь, но вы-то согласны. Но это правда, они были заботливыми – всё то время, когда не говорили мне каких-либо злых, жестоких слов. Постоянно заступались за меня, обижаемого в школе. Но, впрочем, ничего не сделали, чтобы разобраться и как-то мою социальную дубоватость исправить. Не запрещали мне моих увлечений… Но, впрочем, регулярно критиковали их, презрительное «эти твои излияния» матери, отцовское «ахинея» - из того периода, когда у меня были родственные чувства, пусть и не к ним. Они не навязывали мне профессионального выбора, но и не помогали его сделать. В итоге пошёл куда пошлось… Потому что в то, что могу поступить на психолога, не верил, перевестись на журналистику заробел, а антропология вообще платно, а я слишком горд, чтобы за мою учёбу платили родители. Я тогда был с первой женой, и не позволил бы шантажировать меня платой за учёбу. Я работал, кстати. На самой тяжёлой и низкооплачиваемой работе, потому что для какой-то другой не верил, что гожусь. Я начал курить в 14 лет, к 20 бросил, начал работать в 15 лет, к 20, опять же, бросил… Все важные решения я принимал сам, это верно… Но они зря говорят, что я их не слушал. Если б я их не слушал, я б гораздо больше верил в себя, а веря в себя – да хрен знает, на что б я оказался способен! Может, щас бы за ручку со звёздами и олигархами здоровался. А что я представляю из себя сейчас? Одинокого, не очень здорового бирюка, не находящего себе в жизни применения, ни великим писателем, ни великим артистом, ни хоть кем-то великим так и не стал. Либо признать, что в этом виноваты они, не давшие мне чего-то важного, либо признать, что я виноват сам, я предпочитаю второе.       Ну и да, они умели только голосить, что не желают видеть мою жену и даже слышать о ней. Объяснить, чем же она так нехороша, у них получалось плоховато. Ну да, их, бедняг, жизнь не готовила к тому, чтоб объяснять, кто такие манипуляторы. Это при том, что манипулятор регулярно был у нас дома, они знали его дольше, чем я, но выводов не сделали. Это я потом уже сказал – люди, а ведь кажется, бабушка-то манипулятор! Да, их можно б было извинить – их жизненный опыт всего этого психоанализа не включал… если б вот не тот факт, что своим жизненным опытом они обожали тыкать! Они родители, и лучше знают по факту того, что они родители. А если я смею это оспаривать, то тварь я неблагодарная. Я тварь благодарная, но благодарю за добро, а косяков не прощаю. Если вы все из себя такие мудрые авторитеты, то продемонстрируйте готовность к проблемам с детьми посерьёзнее диатеза и плохих отметок в школе.       И что ж во всём этом такого страшного, спросит наверняка кто-нибудь и теперь, и я мог бы долго расписывать, что же в этом страшного – например, то, что при высоком умственном интеллекте я имел крайне низкий интеллект социальный, я ничерта не разбирался в людях (а чо в них разбираться – всё, что мне понравилось, суть говно по мнению моих родителей, исключение было только одно и тогда, когда было уже поздняк). Ма-ма жизнь подарииила. И страх перед миром, который приходилось преодолевать как-то самому, помочь было некому, и доверчивость (что логически проистекает хотя б из родительского «Ты никому, кроме семьи, не можешь доверять», потому что жить с такими установками невозможно, потому что нахуй надо), и полный швах эмоциональной сферы. Целая гора подарков. И как итог – комплекс спасателя, который должен сразиться со всеми демонами чужой души, чтоб его благосклонно почесали за ушком.       Но лучше я соглашусь – это, действительно, не страшное – потому что всё познаётся в сравнении, а для сравнения у нас пиздец и совсем пиздец. Я знал в своей жизни, шапочно или очень близко, много людей, разных людей. Знаете, сколько раз я слышал что-нибудь вроде «у меня такие любящие, понимающие родители, я могу поделиться с ними всем, они всегда поддержат, дадут добрый совет»? Ни разу, блядь! Я читал историю девушки, больной, кажется, ДЦП – отец, естественно (!) испарился, мать практически тоже – работала вахтой, девочку воспитывала бабушка, ну и неплохо воспитала, девочка вполне круто для своего диагноза социализировалась, хорошо училась, писала стихи, друзья были, и вот к самому выпускному приехала мамаша и сказала: «А зачем ты туда пойдёшь, праздник людям портить? Ты посмотри на себя!». Довела дочь до истерики, неплохо так откатила ей всю нажитую реабилитацию… Мне было лет 16, я имел всё ещё очень идеалистические представления о жизни, но уже догадывался, что конченые мрази размножаются тоже. Теперь вот убедился. Я знал девушку, которой мать запрещала вешать на стену постеры – в ЕЁ комнате, и девушку, которой мать велела уничтожить слишком на её взгляд мрачные рисунки, и это всё фигня, конечно, в сравнении с девушкой, которая однажды тихо спросила, знаю ли я какой-нибудь яд, которым она могла б беспалева отравить алкаша-отца – с которым жила потому, что разведённой с ним матери не была нужна тоже. Убедить её, что херить жизнь приличным сроком из-за такого говна не стоит, я смог, а весь этот груз трогательных и нежных родственных отношений – он же остался с ней, это на всю жизнь… Я слышал много потрясающих историй, да. Историю девушки, которую родители, узнав, что она завела несанкционированную личную жизнь, скрутили и увезли в частную клинику, где принудительно сделали аборт, и историю девушки, которой мать, когда дочь рассказала, что её изнасиловали, ответила «Не вмешивай меня в свою грязь». И знаете, это была только часть её материнских достижений…       Так что нет, я не несчастен. Я ненавижу слово «успешность». Я видел успешных, которые достигали чего-то исключительно благодаря комплексам, благодаря давлению общества, требовавшего от них этого. Особенно хорошо в этом плане современное общество с его культом успешности, которая заведомо дана не всем. Капитализм – калечащая, уродующая система. Я дитя того времени, когда считалось вполне годным и прекрасным всю жизнь проработать на заводе. Я неамбициозен – значит, нежизнеспособен сейчас. О, это время возможностей, вкалывай, лезь из кожи, умей врать, и станешь кем угодно, топ-менеджером, коммерческим директором… Только вот им не может стать КАЖДЫЙ, чем ближе к вершине, тем места там всё меньше и меньше, только ты один – или твой коллега, если самым-самым окажется он, а не ты. Это общество конкуренции, а не взаимопомощи, общество лжи. Вот не помню сейчас, перед которым предметом, в котором институте препод нам сказал, что мы не должны воспринимать окружающих как друзей-приятелей, должны сразу привыкать соперничать. Конкурировать. Я так охуел – а слов-то подходящих тогда в арсенале не было – что предпочёл сделать минимально возможное, вытеснить это, как всякое травмирующее, куда-то подальше на задворки сознания. Сейчас, уважаемый, разбежался.       Устраиваясь на работу, ты должен петь эйчару – сейчас не кадровики, этот фу-фу советский пережиток, а эйчары – все вот эти песни, про свою готовность вкалывать на благо компании, карьерный рост и прочее. Сидят двое, врут друг другу, оба понимают, что врут, и зачем эта комедия? Потому что так положено. Господи, может быть, вы просто определитесь, нужен вам сотрудник или нет, устраиваю ли в таковом качестве я, сэкономите ваше и моё время? «Почему вы хотите работать именно в нашей компании». Да я не хочу. При чём тут ваша компания вообще. Деньги я зарабатывать иду. Не работая, как-то неуютно себя чувствуешь, понимаете ли. Но так говорить, конечно, нельзя. «Почему мы должны взять именно вас». Да не берите, ё-моё, это вы тут принимаете решение, пойду в другое место, вы в списке не последние. Хорошо, хорошо – потому, что где ещё вы найдёте такого честного, добросовестного лоха? Вот так я должен ответить? Или про интерес к вашей компании? А откуда этот интерес должен взяться? Никакой такой увлекательной деятельностью вы не занимаетесь, ничем на фоне других таких же компаний не выделились. Вы ничего не производите, вы занимаете нишу – точно так же, как многие другие. О состоянии не только отдельных отраслей, а производства в стране в целом всё понятно по газетам вакансий – стране нужны преимущественно продавцы и проститутки. Иногда вот ещё уборщики, слава богу, да. Топ-менеджеры (тьфу, ну и словечко) нужны иногда тоже, но для этого ж должны куда-то деться предыдущие, и в топ-менеджеры предлагается карьерно расти с низовых позиций, вот из таких мелких приложений к компьютеру или телефону, и может, даже уборщиков. В каждом ведь есть амбициозность… Да не в каждом, во мне нет. Меня пребывание в нижних звеньях пирамиды устраивает вполне, там спокойнее. Меня не восхищают ваши потрясающие проценты с продаж – это деньги, которые мне нихуя не гарантированы, потому что человек имеет такое же право не купить ваш товар/услугу, как и купить. Дайте мне оклад, на котором можно сносно существовать, и отъебитесь от меня… Ну вот хрен там плавал, такой работник никому не нужен. Амбициозным надо быть, жопу рвать надо.       Или вы хотите послушать о причинах ухода с предыдущего места работы? А какая блин разница, не главное ль тут, что теперь этот работник пришёл к вам? Не, я б даже понял в том плане, что никто не захотел бы взять к себе, например, вора. Не будем щас касаться того, что воры должны получать второй шанс, потому что иначе вы собственными золотыми лапами будете взращивать преступность, не будем, не до того тут. Тут важнее то, что на этот вопрос существует определённый заранее заданный ответ, и оценивать тебя будут по способности изречь эту хуйню убеждённо и убедительно. «Не было перспектив карьерного роста». Уборщиком-то. А у вас тут, как я вижу, их дохуя. Уборщиком-то. Нет, никто не хочет слушать о том, как мы в перерывах сидели в ледяной подсобке, из-за чего я, собственно, простыл. Или о том, как я мыл примерно полшколы и выслушивал, как я медленно и плохо работаю, молодёжь ваще работать не хочет… Есть, конечно, определённые подозрения, что на пенсионеров они б себе таких наездов не позволили, пенсионеры уже требуют к себе определённого уважения на основании возраста, а когда тебе 18-20 лет, ты лох. В том числе потому, что тебе никто ничего не объяснял, как вообще должно быть, ты всё это вынужден был постигать на собственном горьком опыте. И я разве что смутно догадывался, что есть нечто неправильное в «У нас не выдаётся экземпляр договора работнику» («у НАС», понимаете? Живут и работают вроде бы в РФ, но как бы немножечко под юрисдикцией Российской Империи). Что есть нечто неправильное в ледяных подсобках и в фразе коллеги «Тут тебе никто ничего на блюдечке не поднесёт, тут надо всё самим» – когда речь шла о замене моего испорченного телефона, с которой долго тянули. Да сука растудыть, я ж себе не мягкие тапочки прошу, чтоб рассекать в них по офису, а инструмент, с помощью которого делаю нужную ВАМ тут работу! Я-то и в другом месте могу голосом в телефоне побыть. И что фраза начальницы «Мне нужны работники, которыми я могу распоряжаться по своему усмотрению» тоже как-то отдаёт Российской Империей, но образца до 1861 г. Нет, о бывших начальниках надо уважительно, ни слова плохого, а то ведь начальник нынешний будет и к себе такого ожидать… Так ты ж сука способен хотя бы вот этого всего не делать?       Ещё нужно убеждать в своей быстрообучаемости… Я честен и по умолчанию ожидаю честности от других. Я воспринимаю «принимаем с обучением» не как то, что первое время тебе будут платить меньше как ученику, а обучение будет по типу известного способа обучения детей плаванью, может, с кем-то это и работает, но не со мной. Меня нужно, сидя рядом, именно УЧИТЬ. Отвечая на кучу моих тупых вопросов. Поговорить о важности наставничества каждый дурак готов, а обучать дураков нет, им свою работу делать надо.       Правда, идеальные кандидаты существуют только в том самом сферическом вакууме (в том же, в котором и идеальные работодатели)… а вот мастерство лжи – в твоих руках. Конечно, он с детства мечтал расти карьерно и развиваться как личность в вашей компании. Конечно, он профессионал в своей сфере, успешно выполняющий сложные задачи и разрешающий конфликтные ситуации. Если их не было, то годится и выдумать. Конечно, у него никаких проблем, ни материальных, ни жилищных, ни личных, плевать, что именно наличие этих проблем и толкает человека часто на поиск или перемену работы, к чёрту логику житейскую, тут логика некоего этикета, а это малопонятные вещи для того, кто до сих пор не понимает, зачем здороваться с человеком, если не собираешься заводить с ним прямо сейчас разговор. Это не про логику, это про вежливость, нечто из тёмной сферы чувств. Эй, вы слышали-видели? Я поздоровался! Вежливый я! культурный! Принимаю правила игры (в которой не вижу ни смысла, ни цели).       Правила игры, да, вот что это такое. Вам не нужно того-то иметь, того-то не иметь, вам нужно УБЕДИТЬ. Плохой кандидат – молодая женщина. Она ж замуж выйдет, дитё родит, в декрет уйдёт. Плохой кандидат – молодая мать, она будет сидеть с ребёнком по болезни. А потом и второго сообразит. Это не значит, что вы не должны выходить замуж и рожать, клясться в том, что ты старая дева, тоже неприлично – подозрительно и нереспектабельно. Вы должны клясться, что семья помехой работе не будет. Что у вас всё схвачено и за всё заплачено. Плохой кандидат – мало проработавший на прежнем месте. Нельзя говорить, что не сошлись с руководством, что нереально просто ЗАЕБАЛ такой объём работы при такой зарплате. Вы должны сказать – не было перспектив для карьерного роста. Уборщиком-то. А здесь их дохуя. Уборщиком-то. Вы должны уверить, что вы лояльны и не говорите плохо о начальстве, что вы не собираетесь искать романов на работе (не дай бог сказать, что пройдя вот просто от дверей досюда, не увидел, с кем их тут заводить, или спросить, а чо делать, если роман случился, увольняться сразу или как), что у вас адекватные зарплатные ожидания (у меня – неадекватные, я сроду не думал, что мне кто-то прям сразу будет платить 20 тыщ, не то что 50...), что вы всё можете и умеете, а чего не можете, не умеете – быстро, с лёту научитесь, причём сами, не отрывая коллег. Вы вообще одной рукой работу делаете, а другой книжки листаете по неустанному повышению квалификации. Вы верите в это? Я б вот не поверил.       И сейчас-то просто уже смешно – ну какая лояльность у низовых работников, которые, грубо говоря, могут копать, могут не копать? Какая лояльность на стадии собеседования, вы книжек про любовь с первого взгляда перечитали? Я не требую от вас того, чего у вас нету, потому что у вас тут не работа, не благо обществу, а, извините, в лучшем случае ноль на выходе, вот и вы не требуйте от меня этой самой лояльности и амбициозности, мы не на сцене, чтоб разыгрывать дешёвые драмы, вам нужна выполненная работа, мне – зарплата, и вы и я понимаем, что можем друг друга не устроить и разойтись как в море корабли. Как себя ещё покажете, и свою деятельность – если не обрыднет она мне и не свалю вдаль с недовыплаченной зарплатой. Нет, я могу искренне привязываться к хорошим людям, в том числе коллегам, и я могу добросовестно, с энтузиазмом дурака выполнять свою работу, вот что я могу. Я могу тратить на это много энергии, а вот тратить её хоть каплю на бессмысленный цирк с конями я не могу и не хочу. Я не приписываю себе заслуг, которых не имею и чувств, которых не испытываю, и не вижу нужды скрывать, чего там было не так на предыдущем месте работы (возложение хуя на ТК РФ, вот что там было). Я – не вру. И меня не берут. Берут того, кто поёт песни про коммуникабельность, клиентоориентированность, лояльность к компании. Берут лжеца, который скажет то, что ожидают услышать, что принято говорить. Да и слава богу. Я тоже куда с большим удовольствием пойду туда, где ещё остались кадровики, которые попырятся в трудовую, почешут затылок и скажут, когда выходить. А ебать мозги мне не надо, без вас есть кому.       К чему это всё сейчас? Мать Белой как раз эйчар. Хорошо, что я с этой женщиной лично не общался. Мне хватило того, как она, в период, когда Белая меняла работу, нашла на сайте её резюме и прислала ей с кучей своих критических пометок. «Почему уволилась с предыдущего места? Конфликт, неуспешна?», «Знания языка «читает со словарём» - не знает!» и тому подобное, и вердикт: отказать. Твоё резюме должно быть идеальным, быть неуспешной я тебе не позволю. Плевать, что нельзя выставить факты не такими, какие они есть – люди давно и этому научились, на сайтах куча советов, как замаскировать неудобные строки в резюме, и плевать, что будто бы эйчары тех статей не читали (а кто их, кстати, пишет? Не эйчары случайно?), традиция врать и знать, что это ложь, незыблема. Плевать, что, например, знает со словарём – это всё-таки знает, мне дай словарь санскрита, я всё равно нихуя не переведу. И тем более уж плевать, что от работодателя с таким уровнем претензий надо бежать, громко радуясь, что он свою суть обозначил вот так сразу, если так ебут мозги на входе, чего дальше-то ждать? Если ты в каждой строчке ищешь повода отказать работнику, вывод из этого очевиден – не так уж тебе нужен новый сотрудник. Не в этом всём дело, потому что никакого работодателя тут пока что и не было… Какого хуя ты, женщина, лезешь не в своё дело? тебя ни на какие мысли не навело то, что твой ребёнок с тобой больше не живёт, не говоря уж о том, что оценить своё резюме не просил? Ты научила свою дочь с юных лет работать, зарабатывать, крепко стоять на ногах, но не научила её быть счастливой, верить в себя, отстаивать себя, это пришлось делать мне. Вы, милые люди, сломавшие своих детей своими ошибками, комплексами, своими «я хочу, чтоб мой ребёнок был таким» – не просто искалечили живое существо. Вы выпустили инвалида вот в этот мир, чтобы этот мир или доломал его, или выделил того, кто будет лечить эти комплексы или служить куклой для их вымещения, вытирать ему сопли или вытирать потом сопли себе. Женщина, вышедшая замуж потому, что «старая уже, 20 лет, скоро никто замуж не возьмёт», мужчина, женившийся, но так и не осознавший ответственности, того, что это ЕГО семья, с детскими истериками протестующий против того, что он теперь обязан их кормить и вообще держать у себя дома – спасибо вам за Нэд. Женщина, вышедшая замуж, но так и не отлипнувшая от мамочки и бездумно слушающая-копирующая с неё (реально, я боялся, что начнётся у бабки энурез – и эта в штаны делать будет) и мужчина, по детскому какому-то опять же уебанству сидящий голодом, потому что готовить должна жена, хотя готовит он в десять раз лучше, чем то дерьмо, что делает она, милые люди, родившие второго ребёнка только ради увеличения жилплощади и бросавшие этого ребёнка в деревне, где ему, чтоб не плакал, затыкали рот, при врождённой ОЧЕНЬ сильной аллергии – ложкой МЁДА! – спасибо вам за первую жену. Люди, которые кровавыми слезами оплакивали всё, что потрачено на ребёнка, натурально праздновавшие его отсутствие дома тортиком и шампанским – спасибо вам за очередную девочку моей первой жены. Мягкие, добрые, чадолюбивые родители, несколько лет в упор НЕ ВИДЕВШИЕ, что их старшая доченька пьёт, шалавится и таскает младшую сестрёнку по наркоманским притонам – спасибо вам за Кэт. Умные, интеллигентные, безжалостные люди – спасибо вам за Белую. Спасибо, но лучше б вы никого не рожали. Никого, никогда.       Как многих из нас образуют наши комплексы, наши травмы? Может быть, и правда исключи эти комплексы, эту затаённую боль, эти шрамы, эти скелеты в шкафу – и на свете жил бы в 7 миллиардах экземпляров один и тот же человек, не было бы никакой индивидуальности. Знаете, я хотел бы на это посмотреть.       Я счастливый. Мне реально досталось меньше, чем большинству из них. Меня гораздо чаще НЕ ТРОГАЛИ. Я не всегда знал, чего я на самом деле хочу, тем более как этого достичь, не знал, как понравиться и как себя защитить, но я не ломал себя об колено ради вас, ради общества. Я не лез вон из кожи, я не носил масок. Моё непроницаемое когтевское ебало – моё собственное, следствие моего характера. Я ведь ощутил это отсутствие любви раньше, чем вы укрепили его. Я порой долго въезжал во многие вещи (подсказать-то было некому), например в то, что куча взрослых и якобы авторитетных людей идиоты, а некоторые при этом ещё и мрази. Но уж въехав, считал нужным называть всё своими именами. Меня называли дерзким и неуважительным тогда, когда я был добрым, дружелюбным, открытым ребёнком. Ок, не сразу, но я вкурил, разобрался. Вот теперь я реально дерзкий и неуважительный. Да, я не считаю, что должен заслужить, что на что-то не имею права, что общество вправе мне диктовать. Так же, как не косил под Управляющего в Академии, не стыдился знака, так здесь я не стыжусь ничего. МНЕ решать, кто моя семья. МНЕ решать, что носить, где работать, что пить и курить. МНЕ решать, какого пола человека любить. Я не хочу быть успешным, я хочу адекватно отвечать и на хамство, и на ложь, и на необоснованные претензии. Я ничего не ДОЛЖЕН, долги – это у сломанного об колено Люка, у Прайма с его страхом нарушить божьи установки, я – хочу или нет. Я не хочу быть сильным, я хочу быть справедливым. Этому миру нужно не милосердие, очередной урок лжи, а справедливость. И сейчас, со всеми своими проблемами, болячками и со всеми своими охуительными историями в прошлом – я СЧАСТЛИВЕЙ, чем вы.