Несовершенная реальность

Нейтральный мир Мастер, N тысяч лет назад       Сам момент, когда мне объявили, что настало моё время, я не помню. Память того времени и не может не быть рваной – что-то проходило мимо сознания ввиду большого потрясения, что-то и просто стёрлось. Помню, как долго сидел рядом с друзьями в своей комнате на платформе, как меня обнимали Аврал и Сверчок, как Росчерк отворачивался – плакал, что ли?       Вот был уже в этом здании не единожды – хотя понятно, и тайно… Всё равно как страшно было в него вступать. Тогда как же страшно бы было, если б всё здесь мне было внове?       Меня сопровождал Управляющий, имеющий должность что-то вроде коменданта общаги, весь такой холодный-собранный, подтянутый, чеканный, подбородок задирал так, что непонятно было, как при этом что-то видит… Меня его присутствие рядом не очень и напрягало – не до него было.       Эти стены… Смутной картиной, подобной в чём-то, вероятно, земным больницам, для меня осталось это…       Плиты. Зеленовато-голубого нейтрально-мёртвого цвета. Холод. Свет. Одиночество, много одиночества, иногда рвущееся самым резким образом – какие-то тесты, какие-то пока первые и небольшие, манипуляции с корпусом…       Тесты были и исключительно для мозга – какие-то задачки, какие-то цветные пятна, элементы, из которых можно что-то собрать, определения, из которых нужно выбрать одно верное… Были и физические – на быстроту, на меткость, на способность ориентироваться в темноте и в различных средах – делались, как я понимаю, имитации водной среды, сжиженных и наоборот, разреженных атмосфер, меняли давление и интенсивность излучений… После некоторых тестов отходить приходилось очень долго. И дело не в усталости какой-то даже, совсем нет. Испытания эти, как я потом понял, больше были для сознания – как я реагировать буду, как действовать… Результатов тестов мне, естественно, никто сильно-то не сообщал, оставалось догадываться, что при не очень-то богатой мимике кураторов было сложно. Ко мне раза два сумели проскользнуть Сверчок и Конёк, я был им рад безумно, рассказал всё так подробно, как только мог, заверив, что пока что меня тут не убивают. Потом меня перевели в другой бокс, и там они меня найти не смогли.       И может, и хорошо – потому что следующий этап… не знаю, было бы кому-то из нас легче, если б они это видели.       Меня начали готовить к предстоящей операции.       Есть вообще-то что-то страшноватое в том, чтобы ходить с полуснятой бронёй – как с содранной кожей. Аналогия, конечно, неполная – например, болевых ощущений от этого почти нет, потому что любой мало-мальски состоявшийся врач способен вовремя отключить, блокировать нужные цепи. Но вид собственных обнажённых деталей и топорщащихся проводов и шлангов слегка всё-таки коробил.       Во мне что-то меняли. Что-то перестраивали, мне, естественно, не докладывали, что. Мне в основном была отведена роль наблюдателя за собственными превращениями – иногда только мне говорили: «Ты должен сделать то-то то-то, чтобы получилось то-то то-то, а иначе то-то то-то…» - и всё. Правда, иногда мои кураторы, как полагается всё-таки учёным, начинали говорить вслух, рассуждая о тех или иных мерах и возможностях, ещё и так я что-нибудь узнавал. Да, когда мы наблюдали за Остайдисом, мы и представить не могли, как будет это всё изнутри шкурки.       Меня к чему-то подключали. Иногда возле этих приборов, как на привязи, приходилось просидеть день, не меньше. Иногда было совершенно невозможно понять, зачем это было нужно – что изучали, что регистрировали? Иногда предлагалось передать какие-то сигналы, простейшие команды туда, машине, решить какие-то задачи – дистанционно. Иногда это получалось легче, иногда тяжелее, и от чего это зависело – непонятно.       Не всё, что со мной делали, было одинаково легко терпеть. Один из моих кураторов, видимо, особенно сильно любил эксперименты, либо же просто уже имел на мой счёт какую-то сложившуюся концепцию, и намерен был двигаться к ней семимильными шагами. Это он чаще других забывал отключить мне цепи, прежде чем резать по живому. Один раз он закрутил какие-то не те клеммы и меня так тряхануло, что подбросило, по-моему, на метр над платформой. Зато он чаще других что-то объяснял – правда, в основном невольно…       Хорошо, что я был закалён первым годом в Академии, и не очень страдал от отсутствия общения. Я думал о Прайме. И иногда об О-Гаки. Они ведь прошли через это… По-разному прошли, конечно, спору нет. Но наверное, им обоим бывало и больно, и грустно, и страшно… Правда, Прайм говорил, что не запомнил ничего из самого момента превращения, что очнулся уже в новом качестве… Но так ли это было? Может, не хотел вспоминать? Может, у кустарного мастера Альфа-Триона проб и ошибок было ещё и побольше, чем вот у этих? Хотя слышать приходится обратное. Об этом нечасто говорят, но его безусловно считают гением. Гением, в том числе способным сделать всё хорошо с первого раза.       О-Гаки, возможно, тоже жил когда-то в этой самой комнате… Ну, едва ли в этой самой, конечно, откуда такие-то совпадения… Но в какой-то подобной. Так же смотрел в белёсый потолок, прислушиваясь к новым и не самым приятным ощущениям после очередного вмешательства – что-то отвинтили, что-то привинтили, привинтили явно больше, теперь все системы лихорадочно осваиваются с этим новым… Задумчиво созерцая медленный, мерный ток жидкостей по трубкам. Редко вспыхивающие-пробегающие искры. Может, он так же проходил по этим коридорам. Безразличный холод. Полумрак. Свет. Может, он так же тосковал…       Это был не страх в полном смысле, конечно же нет. Просто начинало осознаваться, что предстоит ведь стать совершенно новым существом… Не в том дело, что иначе выглядящим и иначе устроенным. Иначе себя ощущающим. Я никак не мог не вспоминать Остайдиса. Вдруг и со мной случится такое же? Вдруг, на самом деле, это последние дни моей жизни?       Жаль, что здесь О-Гаки не оставил никаких записей. Здесь это проблематично было. Так что у меня ничего там не было. Кроме моих воспоминаний.       Первое иное, что следует после вот этой тоски ожидания пополам со страхом безвестности – белёсый потолок явно уже какой-то другой комнаты. Явно ближе, чем был всегда – хотя я лежу. И как-то слишком легко и быстро я понимаю – операция была. И я её, по крайней мере, пережил.       Дальше было очень много пустоты. Пустоты в ощущениях, во всём времяпрепровождении. Головокружения в попытках поймать мысль, образ. Из звуков вокруг только шорохи-писки приборов. Никто не навещал – зачем, если всё прекрасно контролируют приборы? Я лежал, как когда-то, мы видели, лежал Остайдис, и меня осторожно вертело-болтало на платформе, и деловито снующие щупки и шланги что-то делали – они хорошо, судя по всему, знали, что им делать.       Потом меня впервые навестили. Чтобы вручную что-то поменять. Чтобы сообщить, что всё прошло, похоже, успешно – надо же, а я без вас бы и не понял. Вскоре меня начали навещать почти каждый день. Требовали шевельнуть рукой, ногой, издать какой-нибудь звук, послать импульс на какой-нибудь подключенный прибор. Я в основном пребывал в весьма ясном сознании, но иногда проваливался в беспамятство или ловлю глюков – плаванье-летание в свете, пустоте или сплаве обрывков воспоминаний, причём совершенно не уверен, что моих. Я начинал чувствовать своё новое тело – описать эти ощущения довольно затруднительно, ввиду отсутствия в человеческом мире достаточно чётких аналогий. Вряд ли кто-нибудь мог бы похвастаться, как это оно – если у тебя выросла рука или нога, особенно если до этого этой руки или ноги вовсе не было.       Я уже видел себя нового частично, способен был оценить. Я поднимал и рассматривал свои руки – свои новые руки. Тёмно-фиолетовые по цвету, не такие массивные и сильные, как у Прайма, куда более обтекаемые от локтя до кисти, куда более узкие и тонкие ладони, с более длинными по пропорциям пальцами. Я явно не неповоротливая махина, какой был Остайдис, и это радует несказанно. Под переплетениями-нагромождениями облепивших меня приборов я частично вижу остальной корпус, ноги – да, очертания мои даже можно назвать изящными. Это было даже странновато – если сравнивать со всем тем, что я видел до сих пор. Чтобы объяснить, почему я не подумал – и хорошо, что не подумал, а то бы мне было как-то не по себе – что меня превратили в фембота, придётся постараться, наверное. Фем (корпусёнка) я к тому времени видел один раз, натолкнулся на такое в библиотеке, удивлён был несказанно. В нашем районе фемок не встречалось – либо просто мы не видели, долгое время потом я думал, что фемки бывают только у Управляющих, потому что занимались известные мне фемки (преимущественно, о ком я слышал, а не видел сам) административной работой. Я полагал такие отличия модели чем-то вроде… высшей степени дистанции Управляющих от нас. Аристократизма. Наименее крепкие-сильные физически, наиболее ловкие, изящные, они и по объёму памяти, по быстродействию превышали нас. Созданные творить, создавать произведения искусства. И управлять… Они и у квинтов были любимчиками. Не к тому ли отсылка имя первой фем среди автоботов – Элиты? В общем-то, не важно.       И вот наступил тот день, когда меня освободили от всех этих конструкций вокруг и потребовали встать. Я слегка удивился, что вот так прямо сразу встать, без предварительного посидеть-посмотреть, причувствоваться, проверить состояние. Потом сообразил, что проверяли моё состояние, мою исправность-функциональность всё это время все эти приборы, и видимо, сочли меня способным. Поэтому я посомневался, но, опираясь о платформу, выпрямился, поднялся, позволил себе опереться на свои новые ноги.       Это далось удивительно легко. Но на этом лёгкость и закончилась. Сделать даже шаг оказалось совсем непросто – ноги моих импульсов слушались ещё недостаточно хорошо, и я упал бы, если б меня не подхватил выхлестнувшийся откуда-то манипулятор – имеется в виду, принадлежащий машине, а не моему нынешнему куратору.       Мой нынешний куратор представлял собой нечто мало на что похожее. Размером раза в два больше стандартных корпусят, стандартным он не был ни в чём. Разве что, голова была одна… А вот рук было четыре. А ног, возможно, и не было вообще, лично я не видел. Передвигался он всё время на всяких конструкциях, машинах, обслуживающих бокс – он перебирался из одной машины в другую, одними управлял с помощью рычагов и кнопок, к другим подключался через огромные разъёмы в спине и груди… Выглядело это, честно сказать, жутковато.       Вот это странное создание и руководило моей реабилитацией.       Послеоперационная реабилитация и у людей вещь непростая. Здесь же тем более. Заново учиться ходить, брать что-то руками, поворачиваться так, чтоб не разворотить всё вокруг себя… не говоря уж о том, чтоб стрелять, фехтовать и всё прочее. Мне очень хотелось спросить, зачем же в таком случае мы учились всему этому ранее, но я сдержался. После понял – навыки никуда и не пропадают, просто нужно перенести их на новое тело. Это непросто, да.       Итак, я делал первые шаги с неоценимой помощью всех этих машин – меня поддерживали под руки, передвигали мои ноги, подталкивали меня в спину, страховали от падения. Заодно шло и «общение» цепей с цепями, импульсы-подсказки…       Ноги были другими. Другими по строению – на них появились каблуки. Их-то я проклинал больше всего, потому что понятно, понятия не имел, как на них ходить и зачем они мне вообще нужны, этот дурацкий изврат конструкторской мысли. Вспоминал, что вот у Прайма-то никаких каблуков не было в помине… Впрочем, общих черт с Праймом я в себе вообще что-то не находил. Выпуклая кабина, из-за которой живота не видно. Какие-то странные элементы на руках в районе локтевых сгибов. Ещё и каблуки эти… Я бы считал, что мне как-то по-особенному повезло с конструкцией, если бы не видел и не представлял – тому же Прайму и тому же Остайдису с куда большими трудностями пришлось столкнуться.       Откуда-то взялись теперь куда более общительные и приветливые врачи. Они осведомлялись о самочувствии, даже если могли посмотреть по приборам. Они, похоже, искренне беспокоились и стремились помочь. Через некоторое время я заподозрил, что я нахожусь уже в каком-то другом месте, не в трансформерском блоке Академии. На эту мысль навели две-три прогулки по коридорам – расположение аналогичных, вроде бы, отсеков было иным.       Так вот, меня учили ходить, вот так прогуливая по комнате. Что было на первых порах сложно – ещё ничего не сказать. Я здесь, в этой органике, по утрам чувствую себя очень хреново, пока не сделаю гимнастику – во всём теле затёкшая тяжесть, как будто спал в очень неудобной позе или что-то вроде этого, и только после гимнастики в теле появляется лёгкость. Так вот, там было, конечно, не такое, но что-то подобное. Тело было тяжёлым и чужим, приходилось именно словно бы отдавать указания то руке, то ноге, справедливо ожидая, что они могут и не подчиниться. Мне говорили, что просто центральному нужно время полностью освоиться, подчинить себе все периферийные. Он практически уже это сделал – иначе бы я вообще не чувствовал ничего.       Ну да… Как-то раз произошёл какой-то сбой, и связь между пилотом и трансформом нарушилась. Что это было… Я враз почувствовал себя тем, чем теперь являлся – маленьким искромсанным живым куском металла, заживо замурованным в огромную, тяжёлую, чужую конструкцию. Не пошевелиться, не сделать вообще ничего. Я задыхался, кажется, закричал… Меня спасли, починили. Начало моей клаустрофобии, а особенно страху удушья было положено, видимо, тогда.       Во время прогулок туда-сюда по боксу я вдруг заметил огромный экран. До этого он был скрыт от меня оборудованием, а тут я оборудование это обошёл.       На экране отображался… я. Я новый – это было сразу понятно. Показанный попеременно то в цвете, как есть, с верхней бронёй, то в виде схемы, конструкции. Я замер, поражённый. Нет, в целом-то я представлял уже, как выгляжу. Руки, ноги… Выпуклая золотая кабина… Я почти весь был золотой, только руки до локтя и ноги до колена тёмно-фиолетовые, и ноги от колена до бедра – белые. Золотой оказался и шлем с тонкими антеннами. Только теперь я понял, что за странные элементы у меня на локтевых сгибах и что такое странное я чувствую на лопатках. Понял, когда на соседнем экране, поменьше, увидел, несомненно, свою будущую альтформу. Я – самолёт. Я буду трансформироваться в самолёт. Земля, 21 век - Закулисье, Нашеотыгрышевая реальность       Наше вино – как бесценная влага,       Ею наполним бокалы сердец,       Шёпот отчаянный, страха не надо,       Первый глоток – ведь ещё не конец.       Это лишь цвет –       Чёрным по белому штрих-приговор       Полный ответ       Дан только тем, кто ушёл на костёр.       Зная лишь день –       Кто-то желает ночного пути,       Снова ступень,       След по следу прямо идти…       Имя твоё – не существенней праха,       Рвётся звенящей струной в тишину,       И умолкает без боли, без страха,       Слепо увидев другую луну…       (Джем, «Другая луна», своего рода гимн юникронинанцев)       Чтобы понять, каков Коготь, нужно ещё много кусков о его жизни. Историй его становления, важных для его жизни встреч – с друзьями или с врагами. Приключений, сражений, ранений… Определить, что из этого формировало характер, а что – раскрывало, тоже задача не всегда простая. Я и раньше не был добреньким, говорил я, верить мне или нет – каждый решал сам. Да и говорят ведь – никто не бывает абсолютно добрым или абсолютно злым… Для кого – для кого, а для меня справедливо.       Была весна, кстати. Старскрим планировал свой приезд. Правда, вот я уже не знал, хочу ли его приезда. Но не говорил – возможно, у меня это временное… Просто было сложно. Гальватрона выбешивали его выкрутасы, его эта показная гордость, его вечное на тему своих садо-мазо развлекушек, попытки называть его Мегзом… Сыграл что ли как-то Гальватрон Мегатрона в какой-то ролёвке, вот всё забыть не может… Они крепко на расстоянии собачились на тему, кто из них аристократ. Старскрим себя так называл… Вообще не знаю, вот откуда это пошло, что Старскрим аристократ и гордость Кибертронской Академии? Я вот гордостью мастерианской академии не был, конечно. И гордостью автоботской авиации не знаю, могу ли называться, я был первой автоботской авиацией, сравнивать долгое время было не с кем. Старскрим просто действительно был заносчив и самолюбив. Именно этот Старскрим, именно человеческим, глупым и показным самолюбием. Вроде как, так ему и полагается, конечно… Самолюбие Гальватрона тоже едва в его тушку умещалось. Он тоже аристократ, японский самурай, блин. У него свои понятия чести, в которые не укладывается Старскрим. А в понятия Старскрима не укладывается Гальватрон, чуждый Г1 настолько, насколько это и должно быть у японского персонажа к американским. А я был между ними. И мог ждать их встречи в реале уже только в страхе. У этих не обойдётся без взаимных оскорблений. И без мордобоя.       Старскрим умел говорить много и хорошо, мы ночами восторженно флудили на самые разные темы, но он не умел вовремя останавливаться. Не умел понимать, чего говорить не стоит. Не умел относиться к своим словам критически и извиняться. Сколько ещё я могу по его поводу Гальватрону: «Живота, живота! Пощади его, великий государь!»?       Был ли я в какой-то момент влюблён в Старскрима? И в какого Старскрима? Нашего – той самой любовью к единственному врагу, достойному противнику в воздухе – что не мешало мне желать уничтожить его, Старскрима «среднего по фанону» – роковую, амбициозную, коварную, одинокую, страдающую блядь, или эту девушку, которая зачем-то – зачем вы пишете такое, люди? – взяла на себя этот образ, и зачем-то – вот уж точно зря совершенно – заигрывала с Гальватроном? Есть песни, которые у меня прочно ассоциируются с кем-то или чем-то. Вот эта –       У реки, у воды опускалась звезда,       Разукутана в бежево-розовый флёр.       Я бездарный актёр, я влюбился - о горе,       За спиной – не крыла, под ногами – вода.       И взрываясь слезами, я не верил, что нить       Нас способна держать, нас способна хранить.       Я срывался, и в небе шептал мне любой:       «Это только любовь, это только любовь».       У воды, у реки распускалась заря,       Отражаясь в глазах побледневшей звезды.       Ты ослепла не зря, о, ты не остынь       От холодной воды бесконечных пустынь.       Если хочешь – сгорай, если можешь – лети,       На тяжёлой земле мне останется тень.       Но сгорая, прости мне мой трепетный стих       Бесконечной любви бессердечной звезде.        (П. Кашин) – о Старскриме. То, как я видел его. Прекрасная и лживая звезда. Отчего иногда вполне разумный, рациональный, всё понимающий увлекается чем-то вот таким? Отчего нам непременно нужно обо что-то убиться?       Но Старскрим – это, наверное, было для моего самоубиения слишком просто. Люк – уже надёжнее. Люк ближе. Люк – бета. Однако не я ли говорил – и сейчас говорю – что при выборе между любимым человеком и ребёнком никогда не выберу ребёнка? Никогда не выберу инстинкт, а не разум. Долг, а не своё желание. Но тут всё же сказывалось то, что мы хорошо помнили, что реальность нашей латиноамериканской эпопеи – не наша реальность.       А что – наша реальность? На тот момент – идиллия. Странная, больная, но идиллия. Да, это именно нами нужно быть, чтобы огромный белый шаттл называть «мой маленький». И именно этим шаттлом надо быть, чтобы регулярно радовать семейными чаепитиями двоих алозначных из совсем, вообще-то, другой реальности... И это мной, мной надо быть, чтобы вот в тот момент, игровой, флудильный, когда Коготь слушает исповедь Гальватрона-сама, его рассказ о своём мире, о Юникроне, о дестронской психологии, дестронском кодексе чести, когда он с болью, с гневом говорит о том, что Мегатрон поплатится жизнью за то, что собирался убить сына руками собственного отца – положить ладонь на его руку. Так, как это мной надо было быть, чтобы поклясться, что никогда я не стану для него тем, чем стал Истребитель для Смертоносца.       Они многое могут себе позволять. Жестокость, глумление над поверженным врагом. Но не подлость. Но не беспринципность. Они не сражаются с недостойным противником. Они не прощают предательства. Их имена прокляты тысячами голосов, но они не маскируют свои поступки никакой ложью, они готовы к последствиям – к тому, что пошедший против мира может и огрести от этого мира. Они готовы к смерти.       Мне сложно понять, как они живут и мыслят, но я пытаюсь. Их мир – где бы он ни был – совершенно не похож ни на наш, ни на этот. В сравнении с их миром наш и этот очень похожи, очень… материалистичны. У них там – почти магия. Их ведёт их бог. Юникрон – не просто самый большой робот, он один из двух богов этого мира. Я размышляю над своими реакциями…       Что, кроме естественного, рефлекторного яростного протеста у меня могло быть на слово «бог»? Это вообще очень интересно, да. Может ли ярость быть обращена к пустому месту? Тогда я ещё не знал, что кроме атеистов существуют ещё антитеисты, и я не помню, говорил ли мне кто-нибудь, что я, верно, более верующий, чем все религиозные ортодоксы? С тех пор я нашёл ответы на свои вопросы, с тех пор я многое передумал, пережил… Но по сей день в моих фанфиках больше религиозных мотивов, чем прилично иметь атеисту. Когда мы с сыном писали фанфики по «Вавилону-5», он офигевал с меня много раз. Начиная с самоидентификации в том мире. Как можно придти от Когтя к Дэвиду Шеридану, станет понятно позже, но как получилось, что Дэвид Шеридан ненавидит ворлонцев – думаю, уже понятно. Я не знаю ещё, насколько коснусь этой темы. Я посвящал эту вещь именно ТФ-миру… Хотя, не вполне. Она посвящена творению реальности, выражению себя через персонажей. И Дэвид Шеридан, реинкарнация Святого Байрона, в этот ряд укладывается прекрасно, и его взаимодействие с сыном Байрона Андо, «Свидетелем Ворлона» – продолжение разговоров, начатых ещё тогда.       Нам хорошо. Нам позитивно. Мы флудим, жаль, сейчас не могу вспомнить и воспроизвести всего... Гальв, правда, позитив пытается обломить:       – Не будет всё хорошо, потому что Юникрону скучно.       Я:       – А Юникрону мы купим игрушку, паззл...       Белая:       – Нет... Надувную Юникрониху...       Грозился нарисовать, но так и не нарисовал…       Белая на кухне чистит морковь, готовить таки икру. Подхожу к ней, она показывает морковку, загнутую и витую, как рог. Рожек, потому что маленькая. Я говорю:       – Здорово, вот бы найти вторую, испечь такой пирог и эти роги в него воткнуть. Ну а что, будет такой морковный вегетарианский поросёнок.       Белая смотрит на меня долгим взглядом, а потом:       – Коготь!!! У ПОРОСЯТ НЕТ РОГОВ!!!!       Полчаса не могли в себя придти... Потом Белая взахлёб рассказывала об этом капитану, а я бился головой о дверцу гарнитура и спрашивал себя – то ли я настолько вегетарианец, что уже забыл, как поросята выглядят, то ли эти тыщи лет на Земле прошли для меня даром…       Меня заманили на ролевую игру. Прикол даже не в самом факте, а в том, КЕМ. Моим ОСом из фанфиков, Старвиндом.       – Щас к Мегатроше подкатит сие чудо и выдаст: дяденька, где тут можно энергончику испить, а то так кушать хочется, даже переночевать негде... Сами мы не местные же...       Гальв говорит, что инфаркт обеспечен. Ну да, соглашаюсь, есть с чего – когда к тебе подкатывает, по сути, голубоватый... пля, ГОЛУБОГЛАЗЫЙ!!! Старскрим....       Оговорочки по Фрейду, говорите?       Не помню, участвовал ли в той ролёвке Люк.       Как соотнести, когда было то-то и то-то, если ещё нужно соотнести, </i>где, с кем</i> было?       Вот когда это было – когда я увидел Найтскрима? Могу сказать, где – когда мы лежали в обнимку на кровати. Когда открылись глаза и в этом взгляде я понял… это </i>другой</i>. И это достаточно круто для меня, когда-то нехило огребавшего от первой жены за неумение моментально считать это переключение, смену личности.       Я, пожалуй, даже боялся Найтскрима в какой-то мере. Ну, рекламу дали хорошую. Этот милый меха-мальчик убивает не то что спокойно – с наслаждением. Развлечение у него такое. В жизни нежити не так чтоб много удовольствий, и в основном тёмного спектра.       Какой он? Да таких героев в аниме, наверное, поднабрать приличный вагон можно, только большинство, пожалуй, не меха. Смазливый, безжалостный, холодный, презирающий всех кроме того, кому беззаветно предан, от кого зависим, но от кого никогда, ни за что не желает свободы. Его жизнь бессмысленна вне служения Императору. Всё, что вредит Императору, должно быть уничтожено. Но то, что нужно Императору – хорошо. Он пришёл ко мне. Увидеть меня, говорить со мной. Выразить благодарность. За то, что я даю Императору, за ту клятву.       – Всё, чего хочешь. Ты можешь пожелать у меня всего, чего хочешь. Можешь сделать всё, что хочешь.       Кто говорил, что нужно быть точнее в формулировках?       – Я хочу любить тебя. Всегда. Хочу иметь возможность дать тебе свою любовь.       – Я никогда не дам тебе ничего взамен. Ты знаешь, кто я, что я. Ты знаешь, что для меня не существует ничего, кроме него.       – Это не важно. Я прошу лишь позволения любить. Отдавать тебе своё тепло. Так же, как ему. Иначе, конечно… Я знаю, что ты такое. И принимаю.       – Я позволяю. Ты мой брат. Ты Щит Повелителя. Ты знаешь, у трона два подлокотника.       Это счастье, и больше действительно ничего не нужно. Ничего, кроме как ухнуть в эту ледяную, мёртвую бездну столько любви, чтобы она уж точно подавилась. Безумие? Большего не бывало в мирах, хоть в Г1, хоть в МФ, хоть в СЛ. Безразлично ли не-мёртвому? Действительно ли безразлично? Пусть. Я обнимаю это маленькое, хрупкое, покорное тело, эту смерть без памяти, и яд вползает всё глубже. Я твой брат… Не Истребителя, твой. Я счастлив позволению быть с тобой. Я наконец обнял тебя, Саманта…       У трона два подлокотника… Надреальное, внеотыгрышевое       Это был один из наших разговоров. В этот раз мы сидели даже не на твоём троне – как обычно, ты на троне, а я на подлокотнике, или у тебя на коленях – а на постаменте рядом, сбоку, привалившись к трону спинами. Точнее, ты к трону, а я к твоему крылу – кажется, тебе это не было слишком тяжело… Мы говорили – об истории… О твоей истории. О том, что было историей и для тебя. О легендах и героях твоего мира. О Десзарасе и Старсейбере. О падении Космокрепости и о том, почему она пала. Я обычно спорю с тобой – я должен с тобой спорить, я ведь автобот… Но в этот раз не спорил. Может, потому, что я слишком мало знаю о той истории, и не сложил о ней какого-то собственного мнения… А может, потому, что был слишком удивлён, когда ты сказал, что у меня глаза брата. Скорее всего, если учесть, что тогда я и узнал, что это мой брат… Я знал одного своего брата, и никогда не чаял с ним простых отношений, но этот воин всегда был мне чужим, и если б не ты – мне никогда бы и в голову не пришло искать между нами сходство. Он слишком большой, и сильный, и холодный, непреклонно-решительный… Я тоже, возможно, кажусь кому-то таким, но я-то себя знаю, я куда больше похож на того, другого своего брата… Но ты говорил, что увидел его в моих глазах.       Я полулежал, расфокусировав оптику, привалившись к тебе, мне было слишком тепло и расслабленно. Я рассеянно водил пальцами по очертаниям фиолетовой эмблемы у тебя на груди, размышляя, что это довольно забавно – что куда больше я тянусь к тому своему брату, на котором твоя эмблема, а не моя. И ещё я думал – неужели и мой брат мог вот так лежать и водить пальцами по заострённым вершинам, так греться в свете алой оптики, как люди греются в отблесках костра? Он, такой всегда официально-решительный, бесстрашный и бесстрастный, похожий на стену без единого зазора – мог быть другим?       Я не спал, нет. Я говорил тебе что-то – кажется, уверял, что у нас так не будет, нет, и спрашивал – нет, не тебя, потому что ты не знал, а куда-то в пустоту – что же там было, и почему у них получилось то, что получилось…       Мой горячий тон заставлял тебя улыбаться – но ты смотрел в мои глаза и видел моего брата, а значит тот удар, то противостояние, то падение, сухой лёд с одной стороны, испепеляющее пламя с другой…       И тогда ты сделал то единственное, что показалось тебе выходом… И за алым светом твоих глаз я не увидел зелёного света твоего меча…       Ты осознал, что делаешь, только когда увидел, что меч ушёл в искру по рукоять. В последний момент, чтобы изменить программу… Чтобы сделать её легче… Легче по содержанию и труднее для обнаружения?       Но скажи, неужели ты думал, что я так и не узнаю, не почувствую?       Я не знаю, какой реакции ты ждал, но определённо в тот миг я сумел показать тебе, что между мной и братом лежит пропасть бескрайнего холодного космоса. Он бы так никогда не смог. И не потому, что его искру не прошило зелёное пламя. А потому, что он был, всё-таки, хоть почётным, но – гостем. Он не готов был делать чужое – своим, он не готов был идти следом к мечте не своей. И знаю – он сумел бы отразить удар. Во всяком случае, он очень попытался бы. Так же как знаю – я не попытался бы задержать твою руку. Если так тебе спокойнее – то пусть будет так. Ведь твоё спокойствие – это моё спокойствие. Если так ты меня, не только себя обезопасил от этого страха разрушения и предательства, от того, чтоб выпустить даже нечаянно всепожирающее пламя, остановить которое во мне не хватило бы льда… Я знаю, я не могу надеяться узнать, в чём она была, программа… Но важно ли это? В конечном счёте, если я столько времени считал это своим и естественным – то в чём тогда разница? Я сжимаю твою руку… Я верю. Я иду. Земля, 21 век – Закулисье, Нашеотыгрышевая реальность       Он признал это – что пронзил мою искру своим мечом, как когда-то Найтскрима. Признался, что сперва хотел повторить… Заменить. Дать Найтскриму тело в этом мире. Но в последний момент, глядя мне в глаза, изменил команду. Совместить.       У Найтскрима – программа Меча. Он – его оружие. У меня программа Щита. Я – его защита. Второй подлокотник трона, доселе пустовавший… Совершенное трио собралось вместе. Треугольник – самая устойчивая фигура.       – Я просто забрал себе то, что мне нужнее. Ты не для того мира. Ты слишком щедрый аванс, который он не оправдал. Нет, мне не нужно, чтобы ты был Найтскримом. Мне нужно, чтоб ты был собой.       И было от «Оквинтеть, оно и на живых работает?» к «Оквинтеть, как оно на живых работает!» Я прижал руку, сжимающую рукоять меча, к алому знаку на груди. И это не было уже «а давай, как будто ты…», заведомо игровой, ненастоящей, как вселенная дверей между мирами и рождения Люка, не-реальностью. Это было реально. Это было более чем серьёзно.       Почему так получилось? Потому что я уже показал, как на меня действует ореол проклятости, отверженности, обречённости? Никому не придёт в голову пожелать согреть Императора хаоса, пожелать его доверия, быть его теплом, его щитом, удержать его руку от лишнего зла… Никому, а мне пришло. Не все против тебя. Потому ли, что к тому времени Люк всё старательнее, всё прочнее возводил стену между нами, всё яснее давал понять, что у него своя игра, а свои мы можем играть без него? Можем, не заставишь же. В самом деле, Коготь так сосредоточился на своём птенце, словно у него никогда не может быть других. Так появилась на базе дестронской армии первая фем – дочь Гальватрона-сама. Набросками, без проработки в полной мере, ибо это уже не было написано. Люк вышел из игры, наш отыгрыш оборвался многоточием, дестроны и Коготь отбыли в мир Супер Линк. Или потому, что моя собственная реальность, наш истинный мир всё больше крошился, блёк, превращался в прах? Разумеется, фэндомная общественность не могла не среагировать на произошедшие изменения. На юникронианскую зелень в оптике Когтя. Но зеленоватой она, вообще-то, была и прежде. И мягким и пушистым я, вообще-то, не был и прежде. Так чего вы испугались?       У меня, вообще-то, в нашем мире была своеобразная репутация. Носителям стереотипа о «слюняво-добреньких автоботах» я рвал шаблон как бумагу. Мне как ничто другое была чужда позиция «защищать, потому что свой». Я защищаю только Идею. И если твой поступок недостоин автобота, если ты опорочил знак, если предал Идею – получишь от меня так, что от общественности будет уже без надобности. Но я не думал, что когда-нибудь настанет время, когда я буду защищать фиолетовозначных от алозначных. Когда фиолетовозначные – слава богу, не наши, дестроны они – будут честнее, благороднее. Когда познакомлюсь с этим самым автоботским ханжеством. С двойными стандартами.       К тому времени ведь дело не только нас касалось. Не обо всём я теперь могу говорить, не все имена смогу адекватно заменить, и не всё происходило одномоментно. Команда ещё держала эйфорию, ведь были Джаз, Ливень, кажется, всё-таки наш Ретчет, кто-то ещё… Но – в одном ли расстоянии было дело? Действительно, команда – наша команда – была далеко, раскидана по городам, а что Люк, что Гальв были с нами в одном городе, и имели гораздо больше возможности для влияния, не желая этого (как Люк) или желая (как Гальв). И действительно, в сущности непонятно, чем мы – наша команда – занимались. Чем можно заниматься, не имея возможности встреч в реале? И тот же Старскрим, при всех его недостатках, изыскал возможность, чтоб приехать к нам, а Прайм, при всём беспокойстве о том, что члены его команды попадают под чужое и странное влияние – нет. На конгресс своих иеговистов он поехать мог, а к нам – нет. Кто виноват в его расстановке приоритетов? Не раз мы с Белой думали о том, чтоб самим поехать к нему. Почему раз за разом всё решительнее мы отказывались от этой мысли? Потому что понимали бессмысленность и утопичность этой идеи?       Да, была весна. Близился второй меха-конвент. И в нём мы уже участвовали полноценно. Да, к тому времени я уже был знаком с местной тусовкой трансфанов, но полноценно вхожи в неё мы так и не стали, да в общем-то, не очень и стремились. Естественные причины для дистанцирования – и то, что мы «настоящие», и то, что по крайней мере часть из них – те самые творители «чистеньких» миров с «не е..лись, а дети были». И скорее то, что в сложившуюся тусовку вообще бывает достаточно сложно приходить. Да и зачем? Наших там нет, а из ненаших нам вполне хватало Гальва.       Мне очень сложно говорить о некоторых фигурантах потому, что мне кажутся они очень уж известными. В узких, конечно, кругах, но ведь какие круги бывают уже фэндомных? Мир квадратный, за углом встретимся. Правда, не многих из этих фигурантов я могу заподозрить в проживании на Фикбуке. И, правда, я делаю всё возможное, чтобы не «палить», а уж рассказывать о СВОЕЙ жизни у меня вроде права никто не отнял…       Гальватрон в этой жизни – мелкий продавец в мелкой паршивой фирме (а ничего странного, кроме необыкновенного самомнения у него есть так же и необыкновенная лень и жажда покоя, это там я Император, а здесь я не хочу ничего решать, я хочу пироженко!) и косплеер. Ну и само собой, мы просто обречены были причаститься к этому тоже.       Впрочем, мы и не возражали ничуть. В общем-то всеми манипуляторами были за. Уж изваять собственные-то костюмы – ну вообще святое!       Гальв умеет очаровывать людей. К нему как раз очень сложно быть равнодушным. Либо беситься, ненавидеть – либо любить. Когда-то родители не пустили его в театральный. Зря. Но свою отдушину он всё равно нашёл.       Мне жаль, что я так и не написал косплеерские-крафтерские методички, я очень хотел. Это восхитительный дурдом чуть более, чем полностью, когда большие девочки и мальчики, высунув от усердия языки, кропают из великого материала картония, клея, бумаги, поролона и такой-то матери доспехи больших боевых роботов. Поначалу кажется, что это невозможно, неисполнимо… А потом понимаешь, что возможно всё.       Гальв заглядывает в «Мастерфорс», чтобы прицениться к моей конструкции и понять, как это делать, ржёт, какая ужасная у меня была жизнь и говорит, что понимает, почему я сбежал... Но угрожает, что родной сезон (мне родной, в смысле) мы таки навестим... Мрак-мрак-мрак! Остановить флуд и миро-творчество, если оно началось, невозможно. Особенно если оно началось с ним. Это написать может быть долго, а проговорить, за ночь, можно на годы вперёд. Всё же жаль, что мы этого так и не написали. Но это было б сложновато без упоминания имени Люка. А Люк запретил использовать его персонажа. А логику повествования в бараний рог не загнёшь – как альфа может забыть о своём сыне? Отпустить его, принять его выбор, но не забыть.       Да, можно было перекроить по живому, придумать другую завязку отношений. Но тогда не мог, Люк всё ещё слишком много значил для меня.       Да и в общем, зачем нам было писать, выкладывать? Мы вполне могли перебиться. Главное, что это было у нас.       Да, действительно, ничего кроме ахуя от того, что Коготь, Коготь, КАКИМ МЫ ЕГО ЗНАЛИ, идейный, непримиримый – живёт на базе дестронов, в принципе быть не может. Но мы покурили и поняли. Окончательно обсудив вопрос идеальных миров и общественных устройств, неожиданно пришли к полному консенсусу и прояснению. После чего в моей жизни спонтанно и состоялся этот торжественный момент принесения личной клятвы. Никогда его не оставить. Да, присяга – это не единственное возможное и не исключающее что-то ещё, я всегда это подозревал. Ключевые слова лично для меня – хотя неключевых я и не произносил, но именно на тот момент – что, увидев воплощение своей мечты, её реальность и осязаемость, я теперь прошу вести к своей мечте, и как можно дальше от мечты моей. Увидев свою мечту и порадовавшись, что она сбылась – я отказываюсь от неё в пользу тебя и твоей мечты. Я плачу за тебя немалую цену, за право идти за тобой. Мне главное – что, по твоему слову, по нашему общему решению, миры не вступят в конфликт, сбывшемуся ничего не угрожает... А что ещё надо?       «Откуда в столице нашей империи алозначный?       – Ну... Завёлся!»       Гальватрон говорит, что у них там, в СЛ, на Кибетроне строй примерно такой, идеальный в моём понимании. Но нет, я не хочу на Кибертрон. Я хочу быть с ним. Потому что строить тот идеальный мир и без меня есть кому, они прекрасно справятся. А вот быть с ним, греть его, поддерживать его, исполнять функцию Щита кроме меня некому. Он решил больше не воевать с Кибертроном. Оставить этот сектор, уйти в глубины вселенной вместе со своей армией, строить свою империю. Больше мне ничего не надо.       Доспехов к фесту делать много. Кроме собственных, на нас свалили ещё викторианских брестов – руки-де у косплееров не из того места растут. Ладно…       В бжд-тусовке, слышал, есть термин «йорик» – головы куклячьи неодетые так зовут. У нас вот тоже были йорики – шлемаки в количестве. Гальв конструировал мою кабину и шипел под нос про «насквозь любленную конструкцию», я возражал, что ну не насквозь, Повелитель, вы себе льстите, он напомнил про меч, пришлось признать… А потом вечером позвонили и попросили у Гальва одолжить трусы от косплея Мегатрона. Смерте. Потому что они не успевают. Гальв, естественно, сказал – да пожалуйста, для коллеги последних трусов не жалко.       (Мы сразу переложили на мульт – припирается Смертя к Мегзу в Г1 и просит одолжить трусы...       По стенке бегает микроб,       За ним гоняется свекровь       – Отдай трусы!       – Не твой размер!)       А у них ведь ещё крыльев нет... И самое печальное, без крыльев обойтись нельзя, какой же Смертя без крыльев... И занять вот их-то не у кого...       «– Скандалист, одолжи крылья, пожалуйста!       – Иди к чёрту, сравнил, тебе мои не подойдут...       – Да мне уже хоть чьи-нибудь...       – Ну вон у Лазерника тогда попроси...»       Да, была весна. Помогая Гальву, ввиду свалившихся на него дополнительных задач, я много времени проводил у него. Микроскопическая квартира Повелителя его амбиции не очень вмещает. Я спрашивал, куда ещё он собирается размещать полки для фигурок роботов и шкафы для косплейного шмотья, на потолок, что ли. И, вот в это-то хрупкое равновесие «еле как всё втиснули, чтоб ничего при хождении не сшибать» Гальв завёл аквариум…       Это было спонтанно. Мы много выбирались на рынки и в ТЦ, прикупить чего надо к косплею и просто транжирить денежки, и вдруг взяли и накупили СОМОВ! Просто не верится, что тогда это были такие крошечные рыбки, шкерящиеся под камушки. Потом малюсенькие рыбки вымахали и им пришлось купить огромнющий аквариум, который мы каким-то чудом дотащили, не расколотив. В предфестивальную ночь – косплееры такие люди, что НИКОГДА не бывают полностью готовы заранее, да, тогда я обещал нарисовать Гальву икону святого Заранее, чтобы он молился перед ней в преддверие каждого феста, и я потом это сделал – мы ночевали на квартире, где собралась почти вся косплейная команда. Было шизануто, весело. Была угроза, при раскройке деталей, вырезать две из картона, две из паласа, было не без ляпов – судорожно перекрашивали ноги Львиноморда, которые мы по ошибке густо, в несколько слоёв, покрасили в ЗЕЛЁНЫЙ… Были кадровые перестановки, потому что выяснилось, что актёр Смертоносца не может, а комплекция там специфическая, примерно как у Гальва… И я по телефону просил Белую «по-быстрому объяснить Нэд, кто такой Смертоносец». Ну а чо, опыт актёрской игры Нэд имеет, Буратино в спектакле играла… Команда валялась почти в истерике.       В итоге, правда, на Смертоносца решили просто забить, в сценарии он не принципиален, а весит доспех почти как актёр…       Было лихорадочное доделывание с мантрой «сушись, гребаная херня, полчаса до выхода!» и лихорадочные сборы… Угадайте, что мы забыли? Матрицу. Была совершенно великолепная Белая с лопастями из сайдинга, новичок, сделавший костюм ОСа сам, в одиночку, идеально, заслуживает исключительно восторженных од. Было дежавю первых ощущений нового трансформерского существования – в этой жизни я к каблукам как-то непривычный, и крыльями всех сшибал, зацепился за спойлер Родомеса и оторвал его… И меня ещё на этих каблуках приглашали танцевать… Злодеи, убийцы, тут бы ходить научиться…       Целовались с Белой, что было нелегко – стукались шлемами.       – Вот интересно, как Смертоносец со своим клювом целуется? Не мешает?       Белая:       – Нормально он целуется...       Потом сообразила, что сказала...       Ну, младшая, лишь бы спорить...       Потом представили, что будет, если он с Ястребом поцелуется. У них обоих клювы...       Потом думали, сколько для этого должен выпить Смертоносец...       Драйв не отпускал всю дорогу – летели истинно как на крыльях. По прибытии рухнули и вырубились, а наутро была тренировка на мечах… Гальв же, что, наверное, не удивительно, ещё и ситх…       – Вот представь, что ты рубишь дерево… Вот стоит перед тобой джедай, он дуб дубом…       Да, была идиллия. Была нереальная лёгкость. Я словно сбросил с себя какой-то неимоверно тяжёлый груз, я ЖИЛ… Да, жил разрываясь между мирами, между домом Гальва и своим, но чёрт, как это было потрясающе…       – Конечно, он бог хаоса... Самый настоящий. Оставишь его меньше, чем на неделю - такой хаос разведёт...       – Работай-работай давай... А кто за тебя будет работать? Я, с такой конструкцией? Найт, с таким маникюром?       – У меня ещё на своей базе дел до хера!       – А сколько это – «до хера»? – внезапно интересуется Повелитель.       – Сколько? Ну... Вот ваших терроконов возьмём... Теперь посчитай их. А как будет «А ну их нахер!» – так это будет половина....       Да, весна. У Гальва аквариум, а у меня посадки, цветочки, несколько сортов лука… И постепенное вникание в мир, в котором я, вообще-то, как бы, немного уже живу. Вот была такая знаменательная особенность нашей жизни – кто во что играл с Гальвом, в игру входил раньше, чем знакомился с каноном. Были каноны, с которыми мы знакомились только с его слов. Гальв – это такой человек, который за несколько часов болтовни приведёт тебя в мир, найдёт тебе там дело, начнёт и выиграет войну, построит дом, родит сына… Или построит корабль и родит дочь, не суть.       Дело осложняется тем, что эти сезоны не имеют русской озвучки – но русскую озвучку Гальв, как истинный ценитель, презирает, но он хотя бы обладает идеальным знанием английского, он понимает сабы, давно когда-то знакомые анимешники, гордо смотревшие аниме «в оригинале, ибо настоящий анимешник переводов не признаёт» – сомневаюсь…       Общая мысль о настрое:       Не так страшен чёрт (синерогий) как его малютка (зеленоглазая).       День сурка по-дестронски: с утра просыпаемся и... что делаем? правильно, идём воровать энергон...       А куда делся весь вчерашний? Ну, последний на опохмел...       Серия про пришествие Найтскрима:       – Оба-на, повелителя два... Четыре... МНОГО!!! ...Так, всё, ребята, завязываем с таким ядрёным энергоном...       О страшных белковых.       Я:       – Так послушать, так у Кикера один недостаток – он не может быть везде... А так – такой замечательный сканер, и не только...       Гальв:       – Зато вот точно известно – Кикера нет там, где есть его папаша... ...Хотя, это тоже тот ещё песец... Это взрослый Микон, мля!!!       Я:       – Ну да, он может угрожать: «Щас, мля, Кикера позову!!!»       Гальв:       – Да не, он может угрожать: «Кикера знаете, ребята? Так вот я его сделал...» Или «А ещё жену могу позвать».       Я, подхватываю:       – «А ещё у меня дочка есть...»       Итог: коллективная истерика дестронов. «Сваливаем из этой галактики, ребята, их здесь ЧЕТВЕРО!!!»       – Ага, обычная сцена утром: «Кикер, вставай, скоро дестроны за энергоном на опохмел прилетят! Не, мы сами знаем, что они так и так прилетят, но нам же нужно знать, с какой стороны…»       ...И вообще, пожалейте кибертронцев, у вас энергон добывать – тьма терраконов, а у них один Кикер....       Наутро. Гальв как всегда по утрам – «поднять подняли, а разбудить забыли». Глаза не смотрят, жить не хочется. Я вспоминаю наши разговорчики про похмелюжные дестроньи полёты за энергоном.       – А теперь представим вторую сторону. То Конвой Кикера будил, теперь представь, как будят Гальватрона-сама: «Повелитель, ну вставайте... Ну надо, лететь уже пора! Давайте-давайте, там же ждут, нехорошо!»       – «Давайте без меня!» - включается в игру Гальв.       – Ты что, с ума сошёл? Сам-то понял, что сказал?!       – А, ну да... Они там без меня, пожалуй... Надобывают... Придётся лететь. ...А кто будил-то?       – Найтскрим, кто ж ещё. Ну, сам понимаешь, а кому ещё? Ну, если б Айронхайд – ты бы угукнул, кофе принесённое выпил и спал дальше. Если б Сэндсторм... То ты бы, конечно, проснулся, но занялся убиением «будильника», а не походом за энергоном... Ну, а после переделки эти двое и вовсе... Идеальные будильники, блин…       Остальных я почему-то не рассмотрел...       – Ну так вот, летите вы, - продолжаю я, - ты весь такой мрачный, собранный, злой, молчишь... Все думают – во, какой у нас лидер, щас всем навешает... А Найт тихо матерится про себя: «Ну только б ни во что не врезался... Только б во все повороты вписался... В космосе-то поворотов нет, ну а там-то есть!»       Одеваемся, выходим.       – Ну а представим, что ты всё-таки отказался вставать. «Ну что, Кикер, можешь выспаться сегодня – Галя звонил, отпросился, сказал, что они не прилетят». Кикер, соответственно: «Ало, Миша? Короче... Ты сегодня что делаешь? Ну, понимаешь, такое дело... Дестроны не прилетают... Улавливаешь мою мысль?»       Слушаю «На сопках Манчжурии». Понимаю, что это, видимо, та самая мелодия, на которую поют «Тихо в лесу, только не спит барсук…» и всё такое. Даю наушник Белой: узнаёшь мелодию? Она, неуверенно-радостно: «Галакси Форс»?       Да, тогда мы уже знаем, принимаем, что мир не один. И цепная реакция вселенных шок, но не ужас.       – Я, - говорю, - орком бы быть не мог, не представляю. Среди орков я бы был Люком.       – Не орк ты ни разу, - возражает Повелитель, - ты эльф. Из свиты Галадриэли. Потому что эта баба послала нах и валар, и самого Эру.       – Я об этом мало знаю, - скромно потупился я, - я Сильмариллион не читал... Я только Звирьмариллион читал...       – Бля-а-а... - изрекает Повелитель.       Да, разговор вертится вокруг зла. Которое просто одинокое и несчастное, потому и злое. (Я же, размышляя о противоречиях моих действий сути знака доказал, что никакого противоречия нет)       – Смотри, - говорю, - и туда тебя любить приду... Никакие орки не спасут!       – Вытащишь из-под кровати за серый хвост?       – Ага. Слушай, и какие ещё у тебя там обличья? Ну, просто интересно, с чем утром рядом проснусь...       – Серый хвост из-под одеяла торчит...       – Ага, и туда, под одеяло: «Дорогой, ну, тебе кофе в постель, или кость суповую?»       С Белой пересматриваем Г1 – по принципу никогда не лишне. Порадовала серия про Настоящую Дружбу. Ну, и вообще порадовала, конечно, но особенно – тем, что лично у меня в самом начале сразу сработали нездоровые ассоциации – потому что на моей памяти один мультик как раз начинался с попытки угона бесхозно стоящей машинки черноволосым пареньком... И банда недругов там как раз тоже имелась... Ну как тут больному воображению не нарисовалась бы – ну, подкатывает, значит, Рики к машинке... Ну, выкатывают, значит, из-за поворота бандюки... А потом невесть откуда раздаётся голос... Да-да, именно невесть откуда! А потом... Потом машина ТРАНСФОРМИРУЕТСЯ...       И дальше сюжет проистекает, конечно, совсе-ем по-другому, а консул Минк идёт праздновать народный латышский праздник Обломайтис...       Это было волшебное время – время весеннего опьянения, флуда взахлёб, моих корней, понемногу пущенных на дестронской базе.       Я просто влюбился в этого человека. В его мимику и интонации, в его безудержную, всемогущую фантазию, в его гордость, самоуверенность, с которой он мог раздавать всем сестрам по серьгам, хотя и побаивался его резкости порой, в его хрупкость и потребность во мне…       Там, в нашей уже собственной реальности, конечно, однозначно он актив, а я пассив. А может быть иначе, при таком соотношении конструкций? Но как явствует из фанона с бета-размножением, до нас придуманного, нами просто позаимствованного, это не значит, что породить кого-то не может. Это Коготь «отомстил». За эту месть отхватил от Повелителя по полной – это было, когда война ещё была. А ему нельзя трансформироваться…       В робоформе он слабее, чем в альтформе. Кибертронцы наголову разбили защиту крейсера, захватили Гальватрона в плен. И ооочень удивились, когда обнаружили на крейсере неизвестного алозначного. Первым вопросом которого было – что с Гальватроном. И к которому жалась мелкая фем с алой оптикой…       Как военного преступника Гальватрона должны были казнить, но не могли, ввиду его… положения. Держали под арестом. Коготь суду не подлежал, он не воевал против кибертронцев. Он жил на положении обычного гражданина. Он и дочь, потом уже – дети. Мелкий наследник не построенной дестронской империи ползал по залу совещаний и кусал Конвоя за пальцы. Коготь работал, заводил вполне дружеские отношения с кибертронцами. Он мог бы быть счастлив в этом мире… Он мог бы, но Гальватрон – нет. Гальватрон, не в силах простить ему случившегося, впечатывал его в стенку при каждом появлении. Но Коготь не переставал приходить.       А потом Гальватрон сбежал. Найтскрим ведь остался жив, в дальнем секторе галактики собирал всяких пиратов. Ждал Повелителя. А Коготь что? Написал прощальное письмо Конвою, забрал детей и отправился на поиски. Ваш мир прекрасен, и пусть он живёт вечно, и постараюсь сделать для этого всё, что могу. И был Повелитель с наследником на руках, матом раздающий указания горе-строителям, и были угрозы нерадивым, что «государыня-императрица в порядке наказания заставит Юникрона мыть». И котячья корзинка в тронном зале, в которой спали в обнимку с Найтскримом и куда к нам наползали терроконы. В столице империи стоит памятник Смертоносцу, под которым Император наконец простил Когтя. Да, в очень интимном смысле.       Но был и другой конец. Мной лично представленный, но кажется, так и не озвученный. В котором Гальватрона всё же приговорили. Он выбрал форму – взял курс на солнце. И Коготь последовал за ним. Детей вырастят кибертронцы, дети ни в чём не виноваты. Коготь объяснил им, что это просто нужно принять. Ни те, ни другие не могли иначе. Они не будут ненавидеть кибертронцев, а те не научат их ненавидеть родителей. Просто так надо. Просто нельзя иначе. Мы принимаем наш приговор... Это было бы трудно, но восхитительно описать – эти предсмертные муки, когда всё ближе уничтожающий жар, но нет колебаний, нет помысла оставить… Сати…       Мне не забыть,       Мне не вспомнить расклада шагов.       Это как нить,       Через пропасть мой мост между двух берегов.       Это как след,       На лице как касанье от чьей-то души,       Яркий твой свет       Ослепляет, не надо, прошу, не спеши,       Наша любовь – как последняя строчка,       Жизни чужой расторгаемый принцип,       Как же, проклятье, опять многоточье,       Сердце проколото ядерным бризом…       (Джем)