Мне холодной зимой мерещится жаркое лето, Зелень травы, что поёт под весёлым дождём, Ангел ты мой, мы с тобой долетим до рассвета, Сбудется всё, загадай и очи закрой. (А. Иванов «Мечты»)
Жизнь была насыщенной. Делом – подготовкой к косплею, мне удавалось организовать импульсивного, порывистого и при том часто пофигистичного Гальва на почтение к этому самому «святому Заранее», переводами сабов, просто бытом. Страстью. Ночными разговорами… Есть выражение – от любви до ненависти один шаг. Не знаю, справедливо ли обратное. Если верить подавляющей массе слэшных фанфиков – то герои сплошь и рядом делают именно этот шаг. Через секс делают, ну а как иначе. Секс с врагом – он ведь прямо самый приятный. Не знаю, откуда авторы берут это, был ли у них в жизни кто-нибудь, кого бы они ненавидели достаточно сильно, и при том были способны представить себя с ним в постели. Почитать – так это прямо сплошь и рядом обычное человеческое чувство. Единство и борьба противоположностей в такой вот пикантной обёртке. Я понимаю, нет большого интереса читать, как <имярек1> полюбил <имярек2>, носит цветы, говорит нежные слова, как они всегда были вместе и не было им дороже друг друга никого… Это уж совсем для детей. Мы ж не дети. У нас всё сурово, с надрывом, с разрыванием между, с многостраничным ангстом «как же так, я полюбил врага, аааа, помогите», с признаньями и проклятьями вперемешку, с бессонными ночами и курением в стылый ночной пейзаж за окном. Жоское в моск, тогда это выражение и появилось, хотя само явление в моей жизни появилось раньше – с первой женой было… Да в общем-то, и можно ли сказать, что Коготь изначально ненавидел Гальватрона-сама. Он имени его не знал. И почти не помнил его лица. Он был для него неясной фигурой из его кошмара. А если снять надстройку Другомирья и посмотреть исключительно на реал, то никакой ненависти не было и быть не могло, были весёлые пикировки на тему «что можно противопоставить твоей несомненной крутости» и дикая благодарность за готовность само собой включиться в мои страдания из-за того, что какая-то девочка решила стать десептиконом. Гальв вообще очень отзывчив на чужую игру, он подхватывает у тебя спицы, которыми ты вывязываешь новую реальность, и тебе остаётся только поражаться тому, какой узор выходит из-под этих спиц… Но ненависти в нулёвской реальности не могло не быть. Таковы вводные мира, и если ты принимаешь их, принимаешь себя-этого… Принимаешь всё. Это действительно я. Если б я родился там и тогда, я был бы этим. В этом есть я, в этом есть моя правда. «В этом мире нет бога». Нет бога? Ща сделаем! Заставить человечество прекратить войны, не получилось уговорами – так силой заставить, почему нет. Возглавить, руководить. Коготь никогда не рвался к власти, но он не щемился от неё, как Прайм. Он принимал её, не в безысходности, не в ахах-вздохах, мол, куда деваться. Хочешь что-то хорошее – сделай это сам. Даже если хорошо, идеально – не получится, лучше сделать хоть что-то, чем сидеть и вздыхать, что ничего не меняется. Я бог, потому что бога лучше меня, справедливей, деятельней, у вас нет. И если этим богом не хватает духу стать никому из вас, то буду я, просто чтобы не стоять в стороне, как вы. У меня – хватит решительности, хватит сил, и в данной реальности – я для этого рождён. А они? Просто не хотели умирать. Не хотели быть жертвами объединённого человечества, хотя вроде бы, для этого и пришли, каждый со своей потребностью в самоубийстве. Я не мог не презирать их, за эту жалкость. Я живу, чтобы служить Плану, люди на это просто не способны. И я не мог не ненавидеть Тьерию, отщепенца, зарубившего на корню всё – ради человека… Нет, я не смог бы так. Но я тоже полюбил этого человека – кто сказал, что стокгольмскому синдрому не подвержены инноведо? И я не мог не любить Тьерию – потому что он мой брат, он тоже инноведо, и жертва Плана в больше мере, чем все мы. У меня была жалость к этому травмированному ребёнку, сломленному божеству, и ненависть к нему, пошедшему против вида, против Плана, я перенёс на тех, кто привёл его к этому, и отчасти к себе, позволившему воспитать своего брата кому-то другому, неспособному в принципе, исказившему его суть настолько, что он сделал этот выбор: «Нет! Я человек!» В принципе никогда не видел ничего хорошего в том, чтоб быть человеком. Быть человеком… Сами посмотрите и увидите, этим «высоким» понятием оправдывают любую дрянь. Войны. Эгоизм. Ревность. Жизнь на инстинктах – самок к сильным самцам, родителей к детёнышам. Человеческая природа мешает жить без несправедливости, без непонимания. Что ж в этом хорошего-то? Ошибаетесь, если думаете, что восхваляются разум, способность творить, анализировать. Творить и анализировать, оказалось, способна и машина. Нет, речь о способности ЧУВСТВОВАТЬ. Любить. Сходить с ума от ревности и внутренних противоречий. Действовать импульсивно, не всегда понимая, почему именно так. Как Тьерия, бросившийся в окно при виде Хиллинг. Человеческая суть – это несовершенство, и оно, дескать, прекрасно. А у меня с кибертронской юности была предрасположенность к стремлению именно к совершенству. И наверное, он тоже жалел меня – вот за это. Ему-то любовь к человеческому несовершенству не мешала, а только помогала принять это противоречие между нами. Понять… или принять, не понимая. Он не может быть равнодушен ко мне, ведь я той же природы. Ведь без меня не было бы его. Ведь я Первый Инноватор. И я не виноват во всём том, что с ним было… Ему проще. Люди очень хорошо могут научить жить с абсурдом, с единством и борьбой противоположностей. А мне переживать своё падение и боль в переломанных крыльях. Переживать вновь и вновь это в памяти – череду гаснущих в космической тьме сигналов… Он отдал им приказ через Веду. Можно ли представить большую жестокость и подлость? И моё бессилие… Удар – взрывная волна гандама Ривайва. Удар – ещё дрожит, отзвуком, оборвавшаяся связь. Удар – в белом пламени растворяется Хиллинг. Удар – отказ в доступе… Из них каждый уничтожил кого-нибудь, кого я любил. И я могу это понять, я могу это простить? Я любил их. Я был в ваших глазах воплощением мирового зла, олицетворением самомнения и нездоровых амбиций, но много б вы понимали в том, что значит быть мной. У меня не было никогда здесь, в реале, кого-то из них, но я чувствовал эту любовь, эту родственность, связь со всей несомненностью. Я могу рассказать о каждом. Я по-настоящему пережил, что значит иметь в своей жизни Хиллинг, Ривайва, Энью, Бринга, Дивайна – и потерять это. Это перевернуло, сожгло, лишило смысла мою жизнь… Ему кажется, быть может, что это очень человеческое. Я тоже бываю слаб. Они все были моей слабостью. Они, кто был назван по именам и кто не был. И Реджин, и Тьерия – тоже. У него другая семья – люди. Но ему не нужно вторгаться в мои мысли – хотя теперь он, пожалуй, мог бы – чтобы знать. Подавись Ведой, верни мне мой народ… И он возвращает. Мы разделили сферы влияния, ему – небо, планы на человечество, точнее, на ту малую его часть, что имеет для него значение, их война, единственный их смысл, на жизнь этого хватит. Жить в противодействии всему миру, на острие меча – это по ним. Мейстеры – те же дестроны. А мне – моя семья, которую вновь связывает дубль Веды, наш путь на земле, мы не отреклись от Плана – мы изменили его. Наш План – Азадистан. И попросту, реалово, я был влюблён. Глубоко и безумно, абсурдно, а бывало у меня по-другому? Если уж говорить о том, чтоб любить человека, если говорить о единстве и борьбе притягивающихся противоположностей… Я даже если начинаю отношения без того, чтоб меня очаровывал человек до кончиков пальцев и мельчайших деталей того, что его окружает, то потом будет так. Будет любование жестами этих рук и интонациями этого голоса, отдающими порой манерностью и пафосностью. Утрами будней просыпающимся, трогательно моргающим сослепу, пока грузится операционка. Утрами выходных, когда просыпаюсь раньше, этим склубочившимся безумно очаровательным, обманчиво беззащитным мировым злом. Походкой, смехом, умом и язвительностью в сетевом пространстве. Это была жизнь, да, в сравнении всё прежнее казалось если не ошибкой, то неким суррогатом, самообманом, бесконечным испытанием себя на прочность, бесконечным так и не оплаченным авансом, надеждами на лучшее завтра… Теперь, как никогда, было сегодня. И наша совместная деятельность, наши прогулки, мероприятия, и наша совместная бездеятельность, когда мы просто лежали в обнимку, болтая, отсыхая – он как мог учил меня расслабляться, не то чтоб научил, но по крайней мере, я действительно тогда научился позиции «я себе хозяин, не могу сейчас – сделаю позже, если сейчас мне хочется валяться и плевать в потолок – то так тому и быть», иногда это необходимо. Парадоксально, но если б я был здоровее физически, я б давно сдох, так хоть мигрень или ломота в костях заставляют меня иногда смириться, что вот сегодня да, я не сделаю совершенно ничего, и при том жизнь не закончена и планета вращаться не перестала. Но вынужденное бездействие – это всё-таки не отдых, тем более что ешь себя с говном, полагая, что поднять задницу и сделать то-то и то-то всё же можешь, просто лень, а вот сознательно позволить себе какое-то время ничего не делать мне было практически недоступно. А итог известен – выгорание и апатия, и в результате полная ненависть к себе. Гальв так и не смог научить меня отключать этот внутренний контроль, эту неспособность сказать себе, что чего-то на себя можно было и не брать, но я максимально приблизился к тому, чтоб жить безоглядно. Есть у людей такое ещё хорошее выражение – «любят не за что-то, а вопреки». Меня оно всегда бесило, ещё больше бесило второе, продолжение первого – «если можешь сказать, за что любишь, то ты не любишь на самом деле». Я всегда знал, за что люблю, и мог объяснить. Любовь можно оцифровать. Люблю за красоту, за дар творить, за колоссальную поддержку, за позволение любить… Люблю их обоих, в этом одном слабом земном теле, и уже верю, что, как бы ни происходило в тех мирах, в этом – навсегда. Он не брался, конечно, судить так глобально, ну и я говорил, что это глупо, клятвы, которые потом бывают нарушены, но были споры, когда он говорил, что у него высокий риск паралича, и он лучше загодя покончит с собой, если почувствует приближение чего-то подобного, а я говорил, что хрен он у меня убьётся, буду носить на руках, кормить с ложечки, судно выносить, а если будет настаивать – убьёмся вместе. Вот этим вакидзаси. Были разговоры о том, чтоб в будущем переехать – правда, было трудно сойтись по городу и тем более стране. Нет, Германия так Германия, она мне никуда не упиралась, но с ним я полюблю и Германию. Вряд ли у нас когда-нибудь были бы дети, но шутить-то о них мы могли. О том, что этих детей у нас однажды отобрали бы, потому что нормальные люди не поняли бы такого юмора, когда дитё ползает по полу между разложенными недособранными деталями будущего доспеха и жрёт из кошачьих мисок корм. Уж после сочинений в школе и рисунков на тему «Моя семья» точно бы отобрали. Да, кружила голову другомирная, неземная любовь наша, но земная кружила ещё больше. Понимание, что я люблю вот этого человека, с выбеленными до слабой желтизны волосами, больными суставами, соблазном в каждом жесте и движении, страстью к игре, коллекционированию игрушек и фотографии, любовью к «нормальному чаю, а не той некромагической хуйне, что ты пьёшь» и понтовым сигаретам – «куришь, как и пьёшь, ты веники», этой маленькой уютной квартиркой, в которой столько сказано и пережито, ещё более заковыристой жизненной историей, чем моя. Я люблю её. И я хотел знать её всю, и не отпускать от себя никогда… Это было настоящим абсурдом. Это, а не любовь Когтя к Гальватрону и Найтскриму, не стокгольмский синдром Аллмарка к второму Диланди и «ожесточённая торговля» с Эрде. То, что два человека могут действительно сойтись… Не образа, не роли, два живых человека. «Мы такие разные, и всё же мы вместе». Мы ведь говорили о том, что было в прошлом у нас с другими. О моей первой жене, о её первом муже. Но у нас будет иначе… Мы были неплохим примером притяжения противоположностей. Проще говоря, окружающим оставалось охуевать от того, что мы вместе. Алая и фиолетовая эмблемы. Антагонисты. В этой жизни я люблю частные дома, а он высотки, я вегетарианец, а у него мясо основа рациона, я гораздо лучше переношу холод, а его холод убивает, ему нужна нестерпимая жара, тогда он счастлив, у нас совершенно разные вкусы, считай, во всём – в человеческой красоте, в еде, в музыке, я по умолчанию хорошо отношусь к людям, пока они не разочаровывают меня, а у него люди «ещё должны доказать, что их есть, за что ценить», я атеист, а он очень своеобразный, но верующий, я коммунист, он монархист. В общем-то, проще поискать, в чём мы сходимся, и в общем, так посмотреть, наш союз так же реален и жизнеспособен, как роман члена коллегии ВЧК с кем-нибудь из Великих Князей. Именно Князей, с Княжной надрыв не тот. Мы это понимали, но не видели в этом проблемы, в своём роде, нас даже устраивало это, «зато всегда есть, о чём поговорить», сиречь, поспорить. Хотя на идеологические темы мы порой спорили ожесточённо, раз, в разговоре о Булгакове, которого терпеть ненавижу, я даже получил по морде. Но в целом мы сошлись на том, что мой идеал нежизнеспособен, но это не должно быть причиной тому, чтоб не жить мне, он принимает меня вместе с этим. Он защитит меня от мира, мир от меня. Нет, вот именно мы не равняли это с отношениями с моей первой женой, мы противопоставляли. У нас так не будет никогда. Не потому, что мы-де по-настоящему любим друг друга, а потому, что мы ясно понимаем наше различие и оно нам не мешает, мы находим и в этом противодействии способ выразить любовь… Мы любим несмотря на, мы любим вопреки, мы любим даже в этом конфликте, противодействии, в споре, как известно, рождается истина… Путь к сердцу этой женщины лежал через 11 пуль, шутил он. Да, мы считали. А путь к моему? Через игру, но неизбежно сошедшую до реала. Вводные игры могут меняться, но мы играем в ней себя, любовь ли или ненависть мы играем – мы играем то неравнодушие, что есть в реале. Кем бы мы ни стали дальше, как бы точно он ни определил, пробудил во мне меня-нового, я люблю её, вот эту женщину с белыми волосами и сложным, непостижимым характером. Я через неё полюбил их всех, кем она была там, или её через них – не знаю. Но я смотрел её детские фотографии и жалел, что не знал её тогда. Я хотел знать всё, что было в её жизни, то страшное, что она скрывала от меня. Я хотел принять всё… Было и кое-что ещё. Мы не спорили на религиозные темы, но много говорили об этом, это был тоже один из центров масс нашего взаимодействия. Благодаря ей и тем, с кем общался в сети в тот период, я много размышлял о своём отношении к богу. Много позже я узнал такое слово – антитеист. Тогда я не оперировал такими понятиями. Я только знал, что я против религии потому, что видел, что она делает с людьми. Потому, что знал матчасть, знал, что бог совсем не добр. Видел, что люди совершают ради миража, ради глупой и жестокой сказки, ради того, кого они даже не видели. Когда-то я верил. Но я не умею просто верить, мне нужно – знать. И вера угасла, как дрова без подкормки. Почему сама тема не переставала волновать – я не знал. Ну, может быть, хотя бы потому, что произошло с капитаном? Действительно, большим недостатком христианской библии является то, что Ветхий Завет там тоже есть. Его обычно христиане знают хуже, читая там только то, что отмечено, рекомендовано, восхищаясь псалмами, Песнью Песней и тем, как Господь вывел народ свой из Египта. Хотя уже над этим стоило задуматься. Почему простой египетский народ должен был страдать из-за мудачизма своего правителя? Тем более почему, если сказано, что Господь сам ожесточил сердце фараона? Верующие делятся грубо на три типа. Первый – озлобленные фанатики, принимающие Библию как раз со всеми ветхозаветными триллерами и считающие, что нечестивым так и надо, а бог что хотит, то и воротит. Второй – это верующие для галочки, православные ровно потому, что ну не мусульмане же они, просто им сложно прямо решительно отречься от бога, потому что постоять раз в год со свечкой в церкви – красиво и как бы правильно, и вообще – на всякий случай. Они не впускают религию глубоко в свою жизнь и мало задумываются о догматах. И третий тип – кто маленько разбирается и у него так или иначе не срастается, утверждение о божьей любви и то, что они видят на деле. И они пытаются это как-то объяснить, оправдать, это, мол, время было такое – как будто бог мог измениться, нам, мол, этого всего не надо – интересно, почему выборочно, свинину есть уже можно, а добрачный секс нельзя. Бог, мол, не такой, как люди представляют. А какой тогда? Но если так – вы отрицаете боговдохновенность Библии и отрицаете именно этого Бога, который уж таков, каким его описали. Начерта вы вообще называете себя последователем именно этой религии? Что-то подобное именно этому третьему типу являл из себя я, когда пытался заигрывать с религией. Если уж представлять, каким он мог бы быть, Бог, которому я мог бы поклоняться – верить и поклоняться не одно и то же! – то он совершенно точно должен быть добр и всеблаг, именно по-настоящему добр и всеблаг, а не так, как на словах это у коронованного садиста из Ветхого Завета, который велит убивать женщин и детей. Ему не может быть от нас нужно никаких жертв – у него всё есть. Он бог, создавший весь этот мир, поэтому ему не нужно ни принесение в жертву ягнят, ни запреты – это всё, что мы потребляем, он создал для нас, и наши желания он создал для нас. От него не убудет, что бы мы ни съели, как бы ни провели день и с кем бы мы ни провели ночь. Истинно всесильного творца всего не может оскорбить никакая вот эта «мерзость». Всё, чего он хочет – чтоб его дети были счастливы. Отказ от чего-либо может быть либо в том случае, если ты САМ решаешь, что тебе это во вред, либо в порядке добровольной аскезы ДЛЯ СЕБЯ опять же… Бог не нуждается даже в служении и молитвах, ему просто приятно, если его дети любят его. Но если бога представлять действительно таким – зачем пытаться как-то увязать его с библейским, зачем называть себя представителем авраамической религии, не лучше ли дать этому богу какое-то новое имя? Если хочешь доброго бога, настоящее Высшее благо, а не психованное, закомплексованное чудовище, которое всё время орёт: «Не терплю! Уничтожить! Подчиняйся!» - порви раз и навсегда с Библией! Но нет, конечно, люди этого не могут. Библия – это ведь часть нашей истории и культуры, на ней ведь столько замешано! Все вот эти, ненавистные на самом деле, библейские мотивы в произведениях – я без особого труда узнаю обычно эти торчащие уши… Та же вот идея мессианства – ну это ж просто любо-дорого что посмотреть, что использовать, когда герою что-то предрешено, когда он особо значимая фигура… А пробовали вы на это взглянуть изнутри шкурки? Я вот, благодаря «Нулям» – смог. Ладно, Отец, выпью я эту чашу, выпью, помню-помню – пророчества, искупление, это, конечно, понятно, что я не прохлаждаться на эту землю пришёл. Хорошо, я умру, раз так нужно... Но что будет потом? Все эти славные ребята, с которыми я три года шатался по этой земле – они практически все погибнут мучительной смертью... Погибнут ещё многие – старики, женщины, дети, от орудий пыток, в зубах зверей в цирке... А потом – инструмент в руках политиков, насильственное крещение, а потом религиозные расколы, войны, крестовые походы, инквизиция, религиозные маньяки... И моим именем будут совершаться преступления... Отец, а не пошёл бы ты вместе с этим искуплением? Нет, в том и дело, что люди любят эксплуатацию библейских мотивов, видимо, ища в них оправдание своей жестокости, косности, своему нежеланию меняться… Что ж, если человек создан по образу и подобию божьему – ничего странного, я видел в священных книгах этот образец! Тот же мотив. Тот же бунт против несправедливости и неправды. Один много и со вкусом философствующий иномирец говорил мне, что по его наблюдениям, конфликты с религией напрямую связаны с конфликтами в семье. Отец земной, Отец Небесный… А у меня вполне зримый дефицит уважения к земному отцу, с чего вы взяли, что я уважал бы Небесного? Мне попросту намекают, что моё богохульство, мой бунт – это попытка обратить на себя внимание. Ну да! Именно так, что вот на Страшном Суде, видимо, грешники и святые в равной степени порскнут в стороны и сховаются в бульбу, когда встретятся эти двое. Что, Господи, судить собрался? Ну, давай! Это не Твой, а мой звёздный час! Всё скажу, злобный кровожадный ублюдок, всё скажу! Что, разгневаешься? Ввергнешь в геенну огненную, где тьма и скрежет зубовный? Ну да, а на что ты ещё способен? Меня не задавишь светом и авторитетом. Тысячи лет назад я восставал против этих авторитетов, не испытывая моральных мук. Я не стремался высказывать земному отцу всё, что думаю, не застремаюсь и Тебе. Йуные создания в своём подростковом бунте и поиске своей значимости за здорово живёшь называют себя Люциферами. Нет, я не Люцифер. Я один из его генералов. Это пришло задолго до нулёвской реальности, до этого вот «я – бог», в один ничем не примечательный день, и как многое судьбоносное, не было озвучено сразу. Я увидел… Любуясь сиянием этих выбеленных волос в свете лампы. Позже, позже концы сошлись. В том мире Люцифер был женского рода. И я пошёл за ней, за её гордостью, её отчаяньем и безумием: «Отец, права она, а не ты». Я полюбил её больше, чем когда-либо мог бы любить Отца, недостойного этого. И теперь, спустя месяцы, я видел это. Крылатую женщину в хрустальной темнице, в призме из льда. Женщину, которую любил больше жизни, и которую вытащу, с которой буду, во что бы то ни стало…Штурм. Слэш в реале
29 апреля 2014 г. в 04:17
Кибертрон, N тысяч лет назад
– А возглавишь операцию ты, Коготь.
Оставалось, образно выражаясь, икнуть. Приберёг сюрприз напоследок, а ведь смутно что-то такое думалось, ожидалось. Не зря так дотошно вникалось-вдумывалось во все нюансы и подробности, ну, правда, я-то думал, что буду давать рекомендации по ходу, как уже бывало…
Мне случалось редкое везенье – предугадать действия десептиконов. При наличии всех возможных сведений и данных я мог выстроить практически безошибочную партию – «почти» за счёт десептиконского феноменального дурошлёпства, которое порой очень даже смешивало карты и им, и нам. За то меня потом и назначили тактиком, а ещё за то, что никого лучше на эту роль не нашлось.
В этот раз нам предстояло взять десептиконскую базу. Не много и не мало. Момент был удачнее некуда – из «больших» воинов на ней осталось по предварительным данным трое, как оказалось – и вовсе двое. Остальное – «корпусята», но я бы не спешил на них смотреть сверху вниз – пусть сами они и не были трансформерами, но под седлом имели машинки, весьма по убийственности с нами сопоставимые, единственно только само собой проигрывали нам в скорости реакции, но ведь даже слоёные пирожки могут выиграть войну, если их много. А нас на этот героический штурм шло пятеро…
Смысл в чём – двое нас летучих, летим никоим образом не скрываясь, трое же наземных напротив, ползут тише воды, ниже травы. И со стороны это выглядит так – два автобота летели, в воздухе напоролись на десептиконов (а насколько мы знаем этих там оставшихся – эти обязательно взмоют в воздух, как только заметят нас на обзорных экранах), завяжется не очень равный, но жаркий и интересный бой… А внизу наземные тем временем прорываются на оставшуюся почти беззащитной базу.
Почти, угу. Не считая двадцати молодчиков на этих шагающих, а то и летающих чудищах – как выглядели эти машины, я, возможно, ещё попытаюсь изобразить, но в земной фантастике определённо аналоги есть, вспомнить бы только, где… Скажу сразу, подобраться к пилоту там в бою почти нереально. Сперва надо этим машинкам, как гидрам головы, все эти клешни и пушки посшибать… Но обстоятельства тут не закажешь, это и так минимум, на который мы могли рассчитывать.
На базе, мы знали, много чего есть. В частности, заготовки под будущие трансформы – для наиболее удачливых из этой вот двадцатки, кто особо отличится и заслужит, Мегатрон совершенно не боялся кустарной работы, и притом совершенно не был так разборчив, как мы, возможные психозы его не пугали, а то даже и устраивали – спустить на нас армию психически ущербных это ж даже интересно…
Ну а кроме того, конечно – оружие и энергон. Захватить – удача, просто уничтожить, лишить врага ресурсов – тоже хорошо. Ну и плюс, база была их важным перевалочным пунктом…
На деле всё пошло несколько не так, потому что главного, гм, фигуранта на базе и не оказалось. Поэтому в воздухе нас не встретили. Ну, может быть, замешкались, рассуждая, а стоит ли – как размышлял я потом… Главного «запала»-то не было… Но это в конечном итоге было не страшно, мы с Ливнем просто сделали вид, что «что-то там внизу заметили» и снизились, кружа. Заметить, на самом деле, было мудрено, база была укрыта на редкость толково, мы её чёрте сколько выпасали, но там внизу ожидаемо запаниковали… И открыли огонь, чем себя и выдали. Отступать было некуда.
Вообще-то они могли, не высовываясь, так и поливать нас снизу, и мало что мы смогли бы им вот так сделать. Но, как я не раз говорил, для этого надо иметь мозги. Конечно, они, оставляя базу, никак мне могли предположить, что по руинам переулков к ним уже подбираются наши штурмовики… Конечно, они не знали, что мы в курсе, что там, на базе, не сидит ещё десяток трансформеров. Но неужели так хотелось схватиться с нами в рукопашную, неужели так гонор десептиконский вскипел?
Тандеркрекеру я откровенно не завидовал – Ливень превосходил его и по прочности брони, и по огневой мощи. Мне со Скайварпом приходилось потяжелее – главным образом из-за этой его способности отражать…
Способности его не были постоянны в течение всей истории, сперва это были просто отражатели, микрозеркала практически по всему корпусу, повернув их под определённым углом, он мог исчезнуть из поля зрения, а также, подгадав угол, вернуть выстрел отправителю – тоже не здорово… Свою способность быстро перемещаться – не совсем, на самом деле, телепортация, но что-то около того – он приобрёл со временем, когда сменил материал обшивки – первоначальный вариант её попросту сгорел бы от трения, тогда и приобрёл Скайварп этот замечательный тёмно-фиолетовый цвет, таков был цвет самого материала, а до этого Скайварп, как и Тандеркрекер, был сероголубого, стального такого небесного цвета (небо Кибертрона отличается оттенком от земного). Понятно, что приобретая что-то – что-то теряешь, увеличившиеся мощности ещё более усугубили психический крен Скайварпа, возможно, просто необратимо сожгли какие-то цепи…
Ну, а пока был он обыкновенным горячим десептиконским придурком, не отягощённым ни интеллектом, ни моральными принципами, ни осторожностью, ни… много чем ещё. Дрался вдохновенно, зло, без всяких правил, но чем больше распалялся, тем больше подставлял слабых мест. Был, кстати, каким-никаким, а мечником, в противоположность Тандеру, которому меч был как слону балетная пачка. Так что это было даже интересно.
Тандер против Ливня продержался, естественно, не дольше возможного, и вот уже, красиво пылая, летел вниз… Рухнул на крышу драгоценной базы – не проломил, конечно, не на таких рассчитывали, а самому явно здорово пришлось. Скайварп, увидев это, заголосил и рванул прочь так резво, что возможно, именно тогда и задумался о сверхскоростях, кто знает? Как я понимаю, увидел он сверху и то, что базу там, внизу, уже штурмуют, и штурмуют успешно… как ни странно для отряда в три трансформера. Но защитникам, полагаю, очень мешала теснота, они там сами друг другу мешали, не очень хорошо продумано там было насчёт обороны…
(Если б не это – сражаться со Скайварпом я мог бы долго, в глобальном смысле ни один из нас не был другого сильнее, у каждого свои преимущества и недостатки – это да… Тандера, кстати, на крыше мы потом так и не нашли – то ли Варп за ним вернулся, то ли сам очухался и слинял…)
Мы его преследовать не стали – мы там, внизу, были нужнее. Из доблестных защитников к нашему прибытию живы-здоровы были пятнадцать, двое просто уничтожены – их машины пылали недалеко от главного входа, двое успели соскочить с покорёженных машин, и теперь постреливали из укрытия снятой с одной из машин пушкой – мощная, зараза, пока у неё заряд не кончится, к ним не подобраться. Хорошо хоть, меткость такой стрельбы на тройку по десятибалльной шкале, а то бы нам каюк, конечно. Ну, и одна машина вместе с пилотом была завалена обрушившимся забором, теперь изо всех сил пыталась выбраться…
Прорывались долго, но ожесточения и запала вполне хватало. Дымовик весьма удачно блокировал два других выхода – обрушил там часть маскировочных укреплений, так что выйти, конечно, было можно, но только разгребая это всё не меньше часа, а десептиконы пока и не осознали, что им, возможно, придётся отступать. Ливень обнаружил на крыше всю нужную аппаратуру передатчиков и уничтожил – база осталась без связи, и судя по всему, сражающиеся были об этом уже в курсе… Он же и сообщил, кстати, что Тандера нет, ну да мы об этом сильно не горевали.
Не знаю, понимали ли защитники, отступая внутрь базы, что отступать там некуда – или надеялись там развернуться и отбиться? Да, там пришлось потяжелее, внутреннего расположения мы не знали, и их численное преимущество сказалось очень хорошо… Пятнадцать против пяти – Ливень уже снова присоединился к нам, но был слегка ранен, потяжелее ранен был Дымовик – несмотря на солидный щит, которым прикрывался, его ещё снаружи подстрелили. Внутри ему пришлось уже бросить щит – слишком тяжело было тащить, тут либо щит, либо стрелять, он выбрал второе. Плюс некоторое количество подсобного населения базы – механиков, но те участия в обороне практически не принимали, больше бестолково метались и гибли под колёсами – точнее, «ногами» - своих же защитников. Я и не помню, выжил ли кто-то из них.
Сложно сказать, в какой момент случился перелом, когда они поняли, что они проиграли несмотря на численное превосходство. Может быть, когда заметили, что Тандера-то с Варпом нет… Да и был ли этот перелом вообще – для меня-то всё как-то естественно текло, точнее, бежало, как сам я бежал по этим коридорам, и совершенно естественно расстреливал последних защитников, пытавшихся прорваться к выходу…
Самое большее через час всё было кончено. База взята, защитники полегли почти геройской смертью… Почти, если не считать яростного воя, когда обнаружили, что пути отступления отрезаны, а какая-то ещё защитная система – мне так и не посчастливилось узнать, что же это такое было – блестяще выведена из строя всё тем же Ливнем. Ломанулись к оружейным складам – и последние полегли там.
У самого выхода – короткий военный совет, времени у нас в обрез.
– Вытащить отсюда мы ничего не успеем, - подвёл итог Ливень, - во-первых, Тандер с Варпом могут успеть с подмогой, во-вторых – как видите, пожар занимается, скоро тут всё без всякой нашей помощи взлетит на воздух.
– Уходим, - согласился я.
Только вот одно, да… Там, за теми завалами – ход в нижние этажи, как мы правильно и предполагали, база расширяется вглубь. И там, внизу – кроме кают и лабораторий у них ещё госпиталь. Откуда известно? Успели допросить кого-то из защитничков, на тему примерного устройства базы. Да, вон там у нас склады, вон там ангары машин для корпусят, там КЦ – нам оно уже нафиг не нужно, никакую информацию взять не успеем, там каюты, а там – госпиталь…
Один за другим ребята явно прикинули расстояние, встречные преграды, скорость распространения огня… Посмотрели на меня растерянно.
– Что делать будем?
– Ничего. Уходим. Всё остальное за нас сделается.
– Но… Даже не попытаемся? Там же раненые…
Я не помню дословно, что я ответил. Общий смысл – что это десептиконские раненые, что они знали, что делали, когда шли в шайку Мегатрона, что это война, а на войне – гибнут, да, в том числе иногда и так, и что я никому из них не позволю рисковать собой ради десептиконского хлама, и вообще у нас трое из пятерых серьёзно ранены – Ливень, возможно, не сможет лететь и пойдёт пешком, а вот Дымовика хорошо бы понести…
Я не знаю, где та грань, что отделяет просто военного от военного преступника, но наверное, тогда я эту грань перешёл. Позже я сделал ещё немало того, за что стал для десептиконов очень интересующей фигурой…
Мы недалеко успели уйти, когда за спиной громыхнул взрыв. Как громыхнул-то… воронка получилась шикарная – явно арсенал у них там был солидный. Но всё ж меньше была эта воронка, чем та, что осталась на месте моего квартала. И столб огня, хотя и устремился в небо – был меньше многих, которые мы видели… Мне было немножко нехорошо, да. От того, что ребята это видели… Увидели, узнали меня таким. Что Ливень смотрел на меня так…
Я не помню сейчас, знал ли я уже тогда про эти свои программы. Кажется, нет. Кажется, не было тогда ещё того ожесточения, тех вспышек на замечания порой без задней мысли… Всё было просто. Просто суть такая.
Земля, 21 век – Закулисье