Несовершенная реальность

Микло, N тысяч лет назад       На сей раз всё было очень серьёзно. Нет, сама рана серьёзной будто бы не была... Но при ремонте вскрылся опять какой-то мелкий косяк внутри, и Цереброс сейчас смотрел в мой основной диск, ища, где же вкралась совсем мелкая и вроде бы ничтожная ошибка, из-за которой теперь...       Внезапно он остановился и лицо его приобрело какое-то странное выражение.       – Коготь, сколько базовых программ должно быть у Рабочего вне зависимости от профиля?       – Четыре... А зачем ты спрашиваешь?       – Четыре... Тогда почему у тебя их – 16?       – 16? – вздрогнул я, - не знаю... Ты уверен? Какие ещё? Наверное, что-то после доустановленное...       – После установлена куча всего. Но не на этот же диск! Диск с базовыми программами обычно больше не трогают.       – И что там... лишнее?       – Сейчас посмотрим... То есть, полностью, детально смотреть у меня сейчас ни времени, ни возможностей, но по предварительному взгляду... Хотя бы половина из них – личностные программы.       – Что ты этим хочешь сказать?       – Какой номер твоей партии?       Я назвал, с удивлением заметив, что споткнулся – давно же я не вспоминал об этом...       – Надо будет запросить информацию, лично я не помню таковых. И... у всех твоих братьев было по 16 базовых программ?       – Цереброс, ты издеваешься? Ну откуда я знаю?       – Скажем так – по самоопределению и устремлениям они походили на тебя?       Я задумался.       – В чём-то да, в чём-то нет…       Безусловно, образу из прошлого – идеальной покорной ни к чему не стремящейся машины – соответствовал из них мало кто. Никто из них не был таким вот безликим, типичным-стандартным, как представляли нас, видимо, Управляющие. Ну, по крайней мере, как представляли исторически...       Потому что с того момента, как мы делаем первые самостоятельные шаги, мы идём разными, каждый своей, дорогами. Каждый выбирает что-то своё, что делать, к чему стремиться. Вот только до сих пор вопрос – чем обуславливается этот выбор? Почему одним больше нравится созерцать небо над головой и чертить на песке замысловатые и бессмысленные знаки, а другим – играть в азартные игры или участвовать в дружеских соревнованиях, почему одни мечтательны и добродушны, как Винт, другие замкнуты и ворчливы, как Стержень. Начинку-то давали по идее всем одинаковую!       Базовые программы касаются в основном самого минимума – управление собственным телом, способность общаться, усваивать новое... Операционная система, основное.       Конечно, потом шли и различные профильные программы – смотря кого куда распределили, строительство ли, обслуживание машин, производство... Но не могли же они служить основой для стремлений, желаний, предпочтений – для самого существования стремлений, желаний, предпочтений!       Мягкие ладошки Цереброса пробежали по моей броне.       – Коготь, постарайся вызвать в себе самое первое воспоминание.       Я помню странное... Полумрак, кто-то рядом – кого-то много рядом... Я стою, нет, иду. Иду туда же, куда идут все. Слышны шорохи шагов, лёгкий звяк-скрежет деталей. Становится всё жарче, мелькает смутное зарево. Я внезапно понимаю, что там – опасно, туда – нельзя. Первое побуждение – броситься бежать сломя голову, но вместо этого тихо и спокойно сворачиваю в ближайший боковой коридор. Там совершенно темно, но я продолжаю идти, ощупью по стенам. Я понимаю, что так нужно – медленно и осторожно. Я иду долго, но мне не страшно и не тоскливо – я понимаю, что удаляюсь оттуда, и это для меня главное.       Постепенно светлеет. Чьи-то голоса, чьи-то – или чего-то – смутные очертания вокруг. Кто-то берёт меня за руку и выводит на середину, ближе к свету.       – Это Рабочий, нововыпущенный. Должно быть, потерялся.       Спокойно смотрю в незнакомые лица, молчу.       – Надо его отвести к своим...       – Знать бы, где «свои». На нём даже гравировки серии нет.       – Ну, посмотрим, какая партия последней выпустилась.       – Если это из последней.       – ...Или по внешнему сходству посмотрим. По-моему, я где-то недавно видел таких... Надо спросить...       Названного имени я, честно, не разобрал.       Меня вели по каким-то коридорам, перемежающимся большими и не очень залами, потом меня вывели под хмурое сумеречное небо – таким я, видимо, увидел его первый раз, но и таким сумел полюбить безмерно – потому что оно для меня дышало жизнью.       Потом меня первый раз в жизни везли куда-то на грузовике – обычном, не живом, но для меня навроде сказочного крылатого коня, уносящего меня оттуда, где опасно, потом был какой-то пустынный полустанок с притихшими товарняками и сетчатыми каркасами высоковольтных линий – наверное, это с тех пор я люблю такие картины...       Потом меня вёз куда-то поезд – в глухой предрассветный час, мимо молчащих неказистых строений, мимо пустынных мест с чернеющими вдали силуэтами вышек шахт и труб заводов, рядом – только молчащий Управляющий, которого, конечно, мне и в мыслях не приходило о чём-то расспрашивать.       Кибертрон вообще не богат какими-то романтическими запахами. Травы нет, цветов нет, земли как таковой тоже нет – песок, камень, металл, бетон. Вот дым, пыль, разная химия – это пожалуйста. Впрочем, и обоняние у нас другое, чем у землян – некоторые модели обоняния вообще лишены, но потом, видимо, проектировщики решили, что датчики микрочастиц нам всё-таки не лишние.       И вот я вдыхал запах прохлады, свежести – с запахом смазки механизмов поезда, дыма далёких заводов, стоящих рядом бочек с чем-то.       Запах жизни. Запах надежды.       – Да не из этих... Не из этих, говорю, мало ли, что внешне похожи, вы что, идиоты, по корпусу судили? Внутри механизмы по-разному расположены, вон, двигатель...       – Ну никто не знает, откуда он взялся!       – Мне сколько нужно, столько и прислали - 100 штук. Откуда ещё этот теперь?       Я сделал медленный шаг, глядя в лицо Управляющему невозмутимо и спокойно... и в этот момент вдруг почувствовал такое отвращение, что удивительно, как мне удалось сдержаться.       – Ладно, припишем к партии, чего уж там... Вреда от лишней единицы не будет. Отправим его вон... Где у нас сейчас дороги кладут? Не, не на саму кладку, на ограждения... Давай, иди сюда, запишем тебе, чего надо...       Так уж осуществляется первое приобретение нами каких-то знаний – их в нас переписывает из себя самого ответственный за это Управляющий. И хотя я не помнил в тот момент – да, в общем-то, и после – момента переписывания в меня этих вот базовых программ, я сразу понял, о чём речь. И вторично меня скрутил такой приступ дурноты...       Говорят, все Рабочие сами тянутся к Управляющим, когда их видят, потому что тянутся к знаниям. Как детёныши к молоку. Так вот, представьте себе, что вы уже совсем большой детёныш, лет пять, а то и семь, и тут вам предлагают пососать грудь. Да ещё непонятно чью – какой-то соседской старой жирной тётки... Придёте в восторг?       ...Не помню, как они это объяснили, что со мной потом делали и как удержались от уничтожения меня дефективного, но в итоге программы я записывал со съёмных носителей, а кое-что и осваивал просто сам, но ни у одного Управляющего я больше не переписывал чего-то непосредственно. Эта аллергия так и не прошла.       – Почему я должен быть уверен, что это именно мои воспоминания? Ты же сам сколько раз говорил, что вот такими смутными образами к нам может приходить плохо стёртое с периферийных...       – Может. Но судя по пришедшему мне тут по запросу – с твоей партией, номер которой ты назвал, так и обстоит: внешне корпуса похожие, но внутри отличия строения существенные. Это не твоя партия, Коготь. Либо в течение твоей дотрансформной жизни тебя перестраивали слишком радикально.       – Ты же не хочешь мне сказать, что я... десептикон?       – Не, конечно, не хочу. Десептикон – это тот, кто пошёл за Мегатроном, член этой шайки, я не согласен называть так всю линию...       Цереброс или не понимал, или считал меня за идиота.       Правду сказать, мы сами к тому времени, вопреки тому, что говорили раньше, практически поставили знак равенства между «Управляющий» и «десептикон», между «Рабочий» и «автобот». К тому времени никто не был по-настоящему в стороне… Не каждый, разумеется, далеко не каждый имел непосредственное касательство к одной из воюющих формаций, но кто будто и не имел – тем или иным способом помогал, сочувствовал той или иной стороне, прекрасно понимая, что оставаться совсем ни при чём – значит, кто-то решит за тебя твою судьбу. И разумеется, деление на знаки и стороны конфликта было практически одним, те из Рабочих, что ещё верили, что порядок равно Управляющие, за истёкшее время мирной жизни и зализывания ран в колонии Микло, где восстановление прежнего, кибертронского порядка было и невозможно, наверное, и никто такой целью не задался, увидели, на что способны мы сами. Поняли, что просто сменить одних эксплуататоров на других – не единственный вариант. И разумеется, те из Управляющих, что прежде представляли собой какую-нибудь третью и четвёртую силы, иногда даже сопоставимые с нами, теперь, видя, что с этим так просто не покончишь, вставали под знамёна Мегатрона, вполне оценив его жестокость и беспринципность, массово сваливая с Микло в сторону Юроны, где обосновались десептиконы. Сперва явно, после того, как я, понимая, к чему это ведёт и консолидации сил доблестного Мегатронова воинства совсем не желая, взорвал один из этих кораблей – тайно. До определённой степени тайно – я боролся с этим явлением, регулярно огребая за «нападение на беженцев» и пока ещё терпеливо объясняя, что если они – беженцы, то я – квинтессонская королева. От чего такого они бежали? Всяк, конечно, вправе жить, где ему вздумается, но вот когда все эти «беженцы» придут сюда с огнём и мечом – а они придут, в этом я не сомневался – бесполезно будет напоминать им, что мы их добром отпустили. У них своё добро, своя система ценностей, и власть одного знака над другим среди этих ценностей в приоритете.       Поэтому всё, что я мог тогда – это попросить Цереброса – понятия врачебной тайны как такового у нас не существовало, что там таить? – никому не говорить об этих добавочных программах. Мне всей этой сомнительной славы «автобота с сердцем десептикона» – как называть меня в лицо, правда, смел только Старскрим – и так хватало, я не желал, чтоб у них были основания для этих грязных инсинуаций. Уж тем более – с тех пор, как у нас был Истребитель, в известной степени формалист. Случись это раньше, когда ещё не была линия фронта чёткой границей между алым и фиолетовым… когда по одну сторону Управляющих – считанные единицы, которым дело Мегатрона и их более решительных товарищей глубоко противно, а по другую из Рабочих – захваченные в рабство… нет, и тогда я бы позаботился, чтобы об этом никто не узнал. Именно потому, да, что кто-нибудь да сказал бы, что это-де придаёт делу автоботов больший вес и авторитет. Не нужно нам такого авторитета, сами с усами. Сами справимся. Не нужно мне таких сомнительных комплиментов, не на мне тут всё держится. Я говорил о том, что Управляющие в общей массе неисправимы, потому что слишком привыкли, что они тут круче и главнее по рождению, задолго до того, как это вынуждены были признать все. Мне важно было, чтоб эти все верили – справимся и без них. Если Рабочие могут стать такими, как Прайм, Ретчет, я, Ливень – они могут вообще всё. Отныне знак был не только показателем касты, а флагом, символом идеологии. А с идеологией Мегатрона мне не по пути, это, я надеялся, все понимают.       Юрона, надо сказать, тогда ещё не была выжженной ледяной пустыней, такой её сделало управление Мегатрона, выжимавшего все силы, все ресурсы на вооружение, создание новых трансформов, новых кораблей, нового убийственного оружия. Разница между Микло и Юроной к концу перемирия ясно показывала разницу между автоботами и десептиконами.       Мы – роботы, у нас отсутствуют многие понятия, которые считают фундаментальными, жизнеобразующими люди. У нас нет семьи, того, что связано с родовой, фамильной гордостью, нет религии. В то же время, друзья, соратники по борьбе – это в каком-то роде эквивалент семейных отношений, с гораздо большей, конечно, зыбкостью ролей. И у нас есть то, что мы делаем, создаём. Это наша полезность, работа нашего разума, наша ценность. И это ценность для нас. Да, наша система ценностей не так хаотична, как у людей, она складывает из того, кто мы есть и что нам нужно. Что нам нужно? О, даже не просто свобода от угнетения. Свобода развития.       Люди любят делиться на классы. На сословия, народы, религиозные группы. И усердно искать обоснования, почему именно их класс лучше, чище, достойнее жизни и будущего. Почему непременно именно их класс должен верховодить, а другие – подчиняться.       Мы выходили из Сигмы разными. Разными по своему устройству и по программной начинке. Казалось бы, это вернее всего определяет нас к одному положению, одной судьбе навсегда. Но это не так. Программы можно дописать. Корпусу провести апгрейд. Знания и навыки приобрести. И вот пожалуй, само это было преступлением в глазах Управляющих – смешение понятий, отмена границ. Это равносильно уничтожению порядка, и это равносильно бессмысленности их жизни, низведение их на один уровень с нами…       Но ты можешь гордиться своими программами первые пять минут после того, как их получаешь. Твою ценность образуют не эти программы, а то, как ты применяешь их, что создаёшь с их помощью. И здесь предел для совершенства не должен быть положен ничем – ни программами, ни специализацией. В начале своего пути я говорил – считать, что одни навсегда надсмотрщики, а другие навсегда подсобный материал, ходячие инструменты – значит унижать Сигму. Теперь я говорил – когда мне пеняли, что всё равно ведь одни рождаются «чистыми» и поэтому зависят от других – что нет и не может быть разницы, у кого переписывать, можно и с искусственных носителей. А можно – перепрограммировать Сигму… Этих слов, которые сочли кощунственными, мне тоже не простили.       Впрочем, я к тому времени устал считать то, что мне не прощали. Я вполне оправдал и имя своё, и символику расцветки своего корпуса – пепел и огонь. И когда перемирие окончилось – без всякого объявления, конечно, спасибо дозорным за то, что сюрприз всё-таки не получился – многие признали, что я был прав.       Разумеется, за боеготовность не мне и даже не Прайму единственно спасибо. Тогда у нас уже был верховный главнокомандующий.       Он и в дотрансформной жизни сумел отличиться. Был помощником учителя в своей мастерской, своего рода староста класса. По какой причине учителю вздумалось не отправить его на завод вместе со всей его партией по окончании обучения, а оставить как пример для последующих подле себя, неизвестно – возможно, он, как бывает это с Управляющими, был чрезвычайно ленив, но у семи или десяти последующих выпусков он в отсутствие учителя и экзамены принимал. Видимо, отличился так, что его перевели на кадровую работу – создавать и подавать запросы о потребностях сектора в новой рабочей силе, принимать отчёты… Когда «беспорядки» докатились до этого прежде мирного сектора, сектор оказался мирным настолько, что толком никто не знал, что делать. И в возникшей суете, панике и вакханалии как-то само собой всё рухнуло на плечи даровитого Рабочего. А может быть – он сам взвалил это всё на свои плечи…       Не разом, конечно – первое время он не отдавал приказов, он выносил предложения. Первые несколько дней, да… Это его была идея – противопоставить трансформерам спешно переоборудованные строительные машины, преимущественно шагающие, и сам полез в одну из таких. Это он нашёл прекрасный радар, глушащий связь оккупантов. Это он сумел использовать сеть подземных туннелей не только как бомбоубежище, но и как вспомогательное средство борьбы – по туннелям, слишком узким для большинства трансформеров, очень удобно было подбираться для диверсий. Немногие широкие туннели были использованы как ловушки – в них удалось заманить и подорвать несколько мощных, но довольно тупых мегатроновских новоделов. Этот сектор был одним из тех, что держались почти до самой эвакуации, при том ещё и нормальная жизнь и производственная деятельность там продолжались лишь немного более в усечённом виде. Благодаря формально обычному Рабочему, фактически самоназначенному правителю.       Меч, Разящий среди Звёзд, Старсейбер по-английски, Истребитель по-русски, а на кибертронском – это всё, только развёрнутее. Там было значение и оружия, уничтожающего неотвратимо и бесповоротно, и справедливости, порядка таких же вечных, как звёзды. Моё имя несло другой оттенок – оружия, которое всегда с собой. Меч можно вложить в ножны и повесить на стену, коготь – это часть тела. Да, парадоксально выходило так, что при всём пафосе его имени моё имя его превосходило, и это не могло не сказаться на взаимоотношениях, хотя первое время их не было, просто потому, что и соприкасались мы мало. Но к тому времени, как, в ходе первой попытки десептиконского вторжения, когда мы почти победили, и победили бы, если б не были опять такими пофигистично-добрыми – оформилась, силами патологически нуждающегося в порядке и организованности Истребителя, чёткая структура. Он – главнокомандующий, в его прямом подчинении командующие армиями – Оптимус, Родомес и несколько ещё, они все были Праймами. Естественно, с замами он уже взаимодействовал постольку поскольку, но всё же это случалось. И довольно скоро это взаимодействие в нашем случае стало именно таким – подчёркнуто холодно-вежливым, на предельном самообладании, чтобы не позволить прорваться злости и раздражению. Кто-то говорил, что мол, мы слишком похожи, а оба не из тех, кто мог бы взаимодействовать с себе подобными. Оба такие холодные и надменные (Белая тут обычно пищала, что командир вовсе не холодный и надменный, а умный и строгий), оба лучше всех знают, как надо. Вот нет, я не знал лучше всех. Но если уж я что-то знал, в чём-то был уверен – да, я не молчал. Нет, в силе его духа не приходилось сомневаться уже просто глядя на его трансформ – чтоб в совершенстве подчинить такую махину, надо быть действительно сильным. Правда, так позволено говорить мне, а не кустарно произведённому Прайму. Вокруг Истребителя всё-таки плясал целый сонм светил, посветилистее моих. Обращаясь, опять же, к значениям имён, которые у нас не даются просто так. Его дотрансформное имя не перевести так, чтоб передать все оттенки смысла, но главным там, пожалуй, было – соблюдающий порядок. Соблюдающий сам, наводящий порядок вокруг. В послетрансформенном это значение усилилось, приобретя дополнительный оттенок кары за нарушение порядка. В моём – которое Бродяга или Искатель – уход, отказ от прежнего, поиск нового. В моём, которое Коготь – сопротивление. Нельзя сказать, чтоб я имел что-то против порядка. И тем более уж нельзя сказать, чтоб понимание Истребителя о порядке было близко к тому, которое было у десептиконов, разумеется, нет. В имени Истребителя было значение, которого не было в моём – легитимность. Она у него действительно была – в его секторе ему смотрели в рот Управляющие, сиречь бесполезный хлам, который хорошо знал, как помыкать Рабочими, но плохо знал, как защитить хотя бы себя самих. И это было для него значимо. Нет нужды говорить, он не сожалел о прежнем укладе, вполне закономерно полетевшем в тар-тартарары. Но его б вполне устроили, скажем так, парламентские методы борьбы, если б для них была какая-либо возможность, суть его претензий к Управляющим была именно в том, что они не управляют так, как подобает это делать. Я сильно рискую, предполагая, что не случись эта война – он сам никогда не поднял бы никакое восстание, я предполагаю также, что я сам не поднял бы тоже, я-то пошёл за первым встречным Праймом, в котором увидел символ своих надежд на глобальные перемены. Если б приходилось не считаться с объективной реальностью, которая была такова, какова была, а высказывать свои пожелания об идеале – думаю, Истребитель обозначил бы свой идеал как жизнь под руководством наиболее грамотных и ответственных Управляющих, действительно соответствующих своему определению и блюдущих интересы большинства – Рабочих. Он ценил благорасположение к нему Управляющих его сектора, глубоко ценил, но он был Рабочим и превыше всего для него были интересы Рабочих, несомненно, он добивался б достаточно широкого их представительства в правительстве в лице наиболее способных-одарённых, например, себя. Казалось бы, можно поудивляться, как это он у нас стал главнокомандующим, не будучи кадровым военным, но с другой стороны – а кто больше? Он был младше меня, он не был, действительно, военным. Но уж организатором он был хоть куда, в этом плане, пожалуй, даровитее его мне не встречалось. Харизматичный лидер, мать его. Он не позволял себе таких вот, как я, высказываний, про перепрограммирование Сигмы, про уничтожение знаковых различий, он думал, что расширение свобод и возможностей или раздельное обитание решат вопрос… Он был за то, чтоб поиметь с Управляющих сколько возможно пользы. О том, можно ли прожить вовсе без них, он не рассуждал, не те цели перед собой видел. Справедливость для него, разумеется, имела огромное значение, на словах уж точно, но понимание её у нас с ним явно было разное. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…» - больше было про меня, чем про него. Разница между нами, может быть, и не была разницей между эволюцией и революцией, между демократией и коммунизмом, но она была сопоставима. Можно сколько угодно говорить, что я не выпустил бы власть из рук… Выпустил, при наличии более достойных рук. Но если эти руки окажутся не те – отрублю по локоть. А Истребитель – что бы он ни говорил – пожалуй, не выпустил бы. Раз коснувшись власти – не выпустил бы.       А мне он был ненавистен ещё и из-за его влияния на Прайма, об которого я немало бился и до него. Истребитель как раз тоже очень любил рассуждать о том, что правильно, что нет. Что по трезвому разбору, правда, было – что Истребитель решил, то и правильно, то и морально. А у меня – не правильно и не морально, но так нужно и так будет сделано. Истребитель вообще-то тоже умел в «цель оправдывает средства», получше меня умел. Он не позволял себе неоднозначных высказываний и действий, но хорошо умел спровоцировать тех, кто – позволит. Чтоб потом пожурить их и великодушно простить. Прайму он импонировал, конечно, ещё и тем, что был таким же, как он сам, «героем поневоле». В восприятии окружающих, по крайней мере. Ведь не рвался ни в лидеры, ни в главнокомандующие, уговорили, пришлось. Я видел это иначе – я свой статус выгрызал у Управляющих все годы в Академии, а ему всё поднесли с поклоном на блюдечке. А бедный Прайм разрывался между нами, одинаково напористыми и нетерпимыми…       Необычайно радовало то, что так качественно приложил Мегатрона всё же не Истребитель, а Прайм. Праймы, конечно, если точнее – Оптимус и Родомес. Народное ликование по этому поводу не поддаётся описанию – это был действительно всенародный праздник… Не радовался один в командной верхушке – ваш покорный слуга. Но убедить тех, кто одни за правильность-законность, другие за этику и ещё что-нибудь такое, что нужно собрать все силы и энергию и стереть десептиконов в космическую пыль раз и навсегда, не было никакой возможности. Они полагали, что с потерей лидера десептиконы сами рассеются, а «хорошие» из Управляющих, глубоко раскаявшись, подадутся к нам за заключением мира. Увы. Их, видимо, жизнь должна была научить. Десептиконам удалось спасти «пилота» Мегатрона, то есть, его-изначального. Искалеченный корпус восстановлению не подлежал, но просто взять и выбрать нового лидера им было невмочь, Циклон пресёк этот вопрос в зародыше, предвкушая, какая будет грызня… А жаль. В самом деле, перегрызлись бы, избавили бы нас от лишней работы. Мегатрону отдали лучший, самый мощный из заготовленных корпусов-трансформов. Так и появился Гальватрон. Существовал он недолго, но ярко, в первую очередь для своих же подчинённых, опять же тут много можно говорить о семантике, и вот дестроны более способны к созиданию, чем десептиконы. Десептиконы – Обманщики, а обманывающий склонен обманываться сам. Делая ставку на силу, мощь, в другом неизбежно проиграешь. Плохо зачищенные периферийные здесь сказались как нигде, приступы ярости, провалы в памяти, спутанность сознания – вот та плата, которую пришлось платить за то, чтоб с одного выстрела пробивать обшивку корабля и одним ударом кулака отправлять в глубокую отключку, из которой не все возвращались. А поскольку мучиться в одиночку десептиконский лидер был категорически не готов, с ним вместе мучилась и вся армия. Гальватрона боялись не только враги. Проще сказать, не боялся его один только Циклон, который, видимо, просто устал бояться. Ходили слухи, что Циклон как-то научился, хотя бы иногда и ненадолго, брать Гальватрона под контроль, перебрасывая управление, частично или полностью, беспроводным способом на себя. Наш такой очень специфический блютуз. И надо сказать, мы-то Гальватрона не убивали. Он умер сам, когда, как – этого мы, ясное дело, не знали, на похороны нас не приглашали. Но однажды мы перестали о нём слышать, он просто исчез. Вместе с ним исчезли и Циклон и Старскрим. Может быть, конечно, и не вместе, а порознь, но примерно в одно время. Вволю было гадать, что произошло – Циклон, не выдержав, прикончил Гальватрона, потом убил себя, а Скандалист сбежал, боясь, что подумают на него, или Гальватрон пришиб Скандалиста, а у Циклона опять же лопнуло его титаническое терпение, или они все трое взялись за ручку и удалились куда-нибудь на задворки вселенной постигать дзен – факт в том, что старая гвардия уступила место новой. Обновление было не полным, но значительным. Где-то в это время наши с Родомесом сводные армии, воспользовавшись тем, что приказ об отходе к Микло запоздал, прогнали десептиконов до самой Юроны и изрядно попортили им там, что не было ещё попорчено ими самими. Мы, может быть, ещё не смогли б больше ни разу повторить эту акцию, но десептиконы решили, что бережёного бог бережёт, и одновременно в чью-то светлую голову пришла замечательная идея отправиться за новыми силами/новым оружием к Квинтессе. То, что там живут квинтессоны, которым и им, и нам есть что сказать из слов благодарности, их как-то не смущало. Мы, опять же, вздохнули с облегчением, полагая, что то, что не убито не покалечено Гальватроном, теперь будет добито квинтами… Зря…       Отношения десячьих и квинтячьих верхушек были, конечно, специфичными и вполне предсказуемо нестабильными, но десептиконы, к нашему сожалению, действительно кое-чему научились. Они разыграли неплохую карту, заставив квинтов поверить, что часть десептиконского командования готова содействовать возвращению квинтов к власти, при условии своего наместничества. Старик Кибертрон мог сильно и не интересовать, разве что из соображений ностальгии, но такой лакомый кусок, как Микло, уже был достаточно весомым аргументом, а ещё Мастер с его ресурсами и технологиями, а про другие наши колонии и базы нечего и говорить. Квинты с поры своего изгнания жили довольно жалко, потому что утратили контроль над всем, кроме собственно Квинтессы, и круглые сутки занимались тем, что грезили о былом величии. Немногие, как Гвелдрихаш и квинтессоны Белого Города, были реально на что-то способны. Но у них действительно в загашниках имелось немало перспективного… Технологии квинтессонов плюс награбленная десептиконами энергия равно победа над нами, так начинался этот новый этап, так взошла на небосклоне звезда Смертоносца…       Кем он был прежде – хороший вопрос. Мы не знали всю десептиконскую армию поимённо, даже значительно прореженная нами, она была всё-таки велика. Но как-то сомнение берёт, что это мог быть кто-то из рядовых. Так же как и что это был кто-то новый. Новые появляются только через Сигму, а Сигма на Кибертроне. Так или иначе, это должен был быть кто-то, с кем мы уже были знакомы… Хотя кто их знает, квинтов, они создали Сигму, у них на Квинтессе тоже могло быть что-то подобное, в конце концов, не сами ведь они себя обслуживали. Этот вопрос не давал мне покоя. Хотя при их тотальном дефиците энергии, размахнуться в этом вопросе до прибытия десептиконов им просто не светило.       Как бы то ни было, в новом вторжении мы встретились с новыми, но не менее мерзкими, лицами… Земля, 21 век – Закулисье       Не каждый играющий – вселенец-раздвоенец, справедливо и обратное утверждение, но всё же эти множества почти перекрываются. Тот, кто помнит что-то отличное от этих вот 15-20 лет своей скромной человеческой жизни, может разделять или не разделять себя-нынешнего и себя-того. Он может воспринимать историю себя-того как безнадёжно миновавшее прошлое, и тогда его миро-творчество сводится к тому, чтобы вспомнить, как всё было. Так вот, как мы с Белой сверялись друг у друга и у Прайма: а вот такое помнишь? Было? У многих пишущих по тому или иному миру их герои, часто ОСы – проекции их самих. С той или иной степенью мэрисьюшности. А может и говорить о некой параллельной жизни, как это было у нас с Гальвом-Лайлом. Тогда при встрече: ну как тебе сегодняшняя выходка тех-то? И игра в слова-намёки, с постепенным выстраиванием сюжета.       Игра вышла на новый уровень с пришествием в нашу жизнь третьего на моей памяти Прайма. Он к беспорядку с прошлыми-нынешними жизнями, личностями и памятями подошёл очень хозяйственно, умудрившись увязать в цельную структуру практически всё. Так появилось понятие Второго уровня – жизни, идущей параллельно этой жизни, энергетического, первым и главным образом, плана. Этот мир, в котором мы все живём физически – мир-Перекрёсток, кроме него, миров ещё тысячи, и почти из всех есть выходы в мир этот. Поэтому здесь кого только нельзя встретить. В полном соответствии с анекдотом «По данным переписи населения, в России проживает столько-то пенсионеров, столько-то милиционеров, столько-то депутатов, столько-то орков, столько-то эльфов, столько-то вампиров и В.В.Путин». В полном соответствии с вопросом сквозь хохот за праздничным столом: «А люди-то, люди тут есть?» Ну, люди – редкий вид… При этом иногда эти пришельцы рождаются в телах аборигенов, а иногда вселяются в уже «готовые», сравнительно взрослые, становясь вторыми, третьими, далее личностями у этого существа. Обычно в телах компонуются по двое, реже по трое-четверо, у одного рекордсмена в теле было вроде гостиницы для наведывающихся в этот мир по каким-то своим делам, там на десятки мог счёт идти. Это не следует путать с отражениями-жизнями одной личности. Гальв и Найт – две разные личности. Тьерия – другая жизнь Найта, Лайл – другая жизнь Гальва. Личность имеет, с некоторыми нюансами-отличиями, сходный характер, сходные цели в разных своих жизнях-отражениях. Личности – это я знал по общению с некоторыми кадрами ещё до того – могут более-менее постоянно взаимодействовать с внешним миром или выглядывать время от времени. «Вчера у меня <имярек> выходил». Наиболее прошаренные, знал я теперь, могут «через себя» приводить кого-нибудь в этот мир. С кем-нибудь пообщаться, что-нибудь сделать. «Хорошо, попробую организовать вашу встречу». Опять же повторюсь, речь не о записках из клинической психиатрии, всё это делали люди совершенно в здравом рассудке, вопрос личной убеждённости в том, что всё именно так, понятно, остается на совести каждого. Но наиболее прошаренные, опять же, могут всё это видеть со стороны и даже на расстоянии. Обычно одна личность в теле «ведущая», хозяин, остальные на подтанцовках, смотрят его глазами и слушают его ушами, выходят и что-то делают – с разрешения. Хотя в игре Перекрёстка скорее можно было говорить о двух главных личностях – партнёрах по пользованию занимаемым телом, остальные были добавочными. Иногда смена личности может сопровождаться чуть ли не обмороком, при том другая личность может не помнить, что делалось-говорилось вчера и не узнать какого-нибудь знакомого при встрече. Но всё это в некоем безобидном пределе, фокусы вроде «это не я тебе гадостей наговорил или подставил тебя, это мой вселенец» пресекались по всей строгости военно-ролевого времени. Об ответственности, перед соседями по телу и теми, с кем оно взаимодействует, говорилось много.       Не всё то, что приходит в этот мир из всяких других миров, есть хорошо, есть и весьма зловредные сущности. С ними ведётся борьба – на Втором, энергетическом, уровне в основном. Хотя и на первом сказывается, от происходящего на Втором уровне физически может стать плохо на Первом. Во всём этом вообще было больше энергуйства, чем я, ничего сроду не видевший, не чувствовавший, за раз мог проглотить.       С десами своей реальности те автоботы были в мире, союзничество перед общей угрозой. В чём состояла та угроза, сказать однозначно сложно, общее расплывчатое определение «тёмные сущности» не отразит, конечно, всего. И в воинстве «светлой стороны» проще сказать, кого не было, потому что этот Прайм не разделял избирательности нашего Прайма, определявшего в ненастоящие всё, что не наше. Хотя и у того разговоры про всяких непонятных сущностей были и немало нас смущали.       Но всё равно, этот Прайм, своей серьёзностью, вдумчивым и обстоятельным подходом и этим вот расовым плюрализмом, мне нравился. Да, этот-то не назвал бы сестру и Кэт мышами… У него самого в друзьях были драконы, маги, разные фэнтезийные существа – они вполне мирно уживались с большими железными роботами. Мне это всё было непривычно и странновато, но я, в конце концов, не истина в последней инстанции. Хотя тогда я, скорее, не пытался всеми мыслимыми способами поверить в игру, суметь хоть что-то увидеть-почувствовать, а просто игра вела меня. Правда это всё или нет, но ведь интересно, фантазия у чуваков есть. Чуваки по жизни вполне реализованы, есть работа, у кого так даже престижная, есть партнёры – ну, не у всех, но так-таки это не показатель. Но само то, что в рамках сугубо этого материального невыразительного мира может быть тесно, мне вполне было понятно.       Мы вполне органично влились в этот салат. И вопрос, кто из какого мира происходит, теперь не был вопросом настоящести, а скорее фактом анкетно-биографическим. Дестроны вполне с удовольствием гоняли там нечисть, дестрон-то откажется подраться? Я принимал участие в битвах редко, мне находились занятия в лабораториях – хоть как Когтю, хоть как Аллмарку. Да, с объяснений Прайма выходило, что меня всё-таки двое. Но видимо, из-за особенностей своего мировосприятия я не могу воспринять личности отдельно, разобрать отдельные голоса. Ну в самом деле, Коготь ведь не изначально был в этом теле, кто-то ж в нём был?       Белая, кстати, тоже взаимодействовала с этим Праймом, мы же с ней взаимодействовали мало. Этот Прайм вполне отвечал и её собственным виденьям за проекции и энергии, и потребности в более серьёзном и грамотном руководстве. Он мне говорил, так само собой, что у него – не у него-Прайма, у другой личности, но не суть, в одном же букете, такое свойство, какая-то такая обалденная харизма, под влияние которой люди легко подпадают, запрограммированная фишка. Ну не знаю, я ничего такого не ощутил, может, это при личной встрече проявляется. А встречи на Втором уровне не считаются, стало быть? Я, впрочем, не в претензии был, мне и так нормально. Я просто уважал его за спокойствие, грамотность, владение словом, умение качественно занять пытливые и жаждущие умы, дать ответы на вопросы. За то, что не опускался до истеричного отвергания непонятного, всё понять и всё приспособить. Именно поэтому, а не из-за какой-то там харизмы, вокруг него консолидировались наши и ненаши сетевые трансформеры, да и не только.       Этот-то Прайм и сказал, что, с его наблюдений, мир, из которого мы пришли, это была вообще какая-то жесть. Что есть миры, в которых градус несправедливости, насилия и безнадёги как-то зашкаливает, и однажды эти миры схлопываются. Ну, всё познаётся в сравнении, если хотя бы часть миров, описываемых в рейтинговых фичочках, существовали, то у нас ещё не самая жесть.       Прайм не меньше нашего любил ржать с сетевых няш, независимо от знака, упрекающих в неавтоботских или не-ещё-каких поступках. Во-первых, теория множественности миров, тут правда же не обязательно доходить до Разбитостеколья. Во-вторых, «на экране показано не всё», и ваша трактовка – не единственно заслуживающая права на жизнь. Главное – чтобы человек соблюдал то, что сам на себя берёт. Что ж, это справедливо.       Итак, мы посильно участвовали в заварушках на Втором уровне, решали каждый свои проблемы в другом мире. А что в мире этом?       «Закрывайте за собой порталы, из них дует». Чувствительности к энергиям, сущностям и воздействиям у меня по-прежнему был ноль. Зато вот воображения в принципе хватало… Здесь, пожалуй, стоит отметить один момент.       Моё земное семейство – занятные порой люди, в том плане, что сами себе враги. Я ведь никогда не искал с ними ссоры. Я, слава богу, жил от них отдельно, и что бы ни происходило в моей жизни, правильного и неправильного, я считал, что их это не касается. Но вот они считали иначе, и с настойчивостью носорога возвращались к излюбленным темам, хоть и знали, что будет скандал. В самом деле, они не уставали повторять, что любят меня, но вот если перечислить, что они любили? Мой характер, мои вкусы, моя жизнь их стабильно не устраивали. Мои друзья и мои партнёры стабильно были врагами номер один. Я и не просил, в общем-то, всё это любить, я просил просто оставить меня в покое. Хрен-то. Когда я в очередной раз сорвался, хлопнув об пол подвернувшейся под руку посудой, я почувствовал странное. Я словно вдруг утратил ощущение границ тела, ощутив себя… не вне, но несколько шире этих границ. Ощутил, что мог бы взмахнуть крыльями и снести тут что-нибудь к чёртовой матери… Прайм потом сказал, что это и есть пробуждение носителя, второго-меня. Но, если сравнивать и определять, это казалось мне ближе к Когтю, чем к Аллмарку. Коготь, правда, как-то вот крылья имел всегда вполне механические, а эти можно было сравнить с птичьими, серые такие, даже сизые, как у обыкновенного городского голубя. Так родилась смутная, до конца не оформленная гипотеза другой жизни Когтя, каким-то образом предшествующей трансформерской. И в мои глюки о крылатой женщине в хрустальной усыпальнице это укладывалось вполне.       Гальв, надо сказать, не поддерживал и не опровергал этих глюков. Я и сам, правду сказать, не знал, как решиться говорить об этом. Это было как-то смутно связано с прошлым, к которому мне не было хода, с первым неудачным союзом, с холодной зимой в чужом городе… Просто она очень любила его, а он её предал. История простая, житейская, но был ведь у неё и какой-то другой, не высказываемый подтекст…       Что характерно, с этим Праймом мы за религию не то чтоб не бодались – просто время от времени зацеплялись языками и вели дискуссии. Вот как-то ему мозги клевать мне особо не хотелось, хотя выбор удивлял. Решить, к чему я отношусь хуже, к католичеству или православию, я б не смог, ну те же яйца, только в профиль. Я б очень много мог сказать, как можно причислить себя к бандформированию, которое в Средневековье столько народу пошутило, но не предъявлять же за это Прайму, он тогда не жил. Ну, допустим, сейчас они другие… Но всё равно непонятно. Прайм же, пожалуй, был из считающих, что «бог – чувак хороший, только фанклуб у него ни к чёрту», списывающих перекосы Ветхого Завета и Средневековья на политику, а вообще выбирающих то, где лично им свезло найти наиболее адекватных и понимающих чуваков. У него вот так сложилось с католической церковью. Он говорил, что вообще чем дальше от метрополий, от власти и центральной кормушки, тем любая формация тише и адекватнее, в каких-нибудь неправославных странах и православная церковь, может быть, ничего так… Не знаю, не был.       Прайм, можно сказать, ненавязчиво пытался примирить меня с Отцом. Затея, по определению обречённая на провал. Как это можно понимать как-то по-другому? Это значит – объявить ложью вот это всё и придумать себе какого-то другого бога. Угу, не придумать, открыть в своём сердце… В моём сердце сперва была закономерная обида, что он не ответил мне, когда я его звал – мне не нужно было чудес, просто знак, ощущение его присутствия, существования, ну не могу я давать и давать авансы без какого-либо отклика. Потом – уже «чем дальше ты будешь, тем лучше», ну не в состоянии я не принять, ни оправдать то, что было в Ветхом Завете и потом в Средние Века. Корень-то один – «за бога можно вообще всё». Да ни один бог такого не стоит. Любая из авраамических религий, ищущих апологетики вот этому, после этого может быть мне только врагом. Возможно, правильнее называть меня не бывшим православным, а бывшим евреем, коль у меня столько претензий именно к Ветхому Завету? Но у меня и к Новому были. Принцип «ударившему тебя по щеке подставь вторую» никак ко мне не прирастал. У меня будет то самое «и при этом хук левой». Я же помешан на справедливости. Прощать обидчикам раньше, чем они попросят прощения, как минимум непедагогично. Если вы будете спускать им обиду, они ничему не научатся, они будут считать, что так – можно, и этим вы вернее погубите их душу, чем своевременным отвешиванием по морде. Я был таким тысячи лет назад в войнах знаков, таким остался и теперь. Нет, при том, совершенно точно, я никогда не был и не стал бы большим поклонником войны, я ненавидел конфликты – «не вынуждайте меня быть очень недобрым». Развитие и анализ этот вопрос получил уже в более поздний период, в моей последней игре, по «Вавилону». С меня слишком хватило в жизни той войны вообще и Истребителя в частности, чтобы я когда-либо мог тащиться с армии, формы, присяги и всего такого. Говоря младшим о дисциплине, я имел в виду самодисциплину главным образом. Мы начинались как народное ополчение, в словах тех, кто называл нас такой же бандой, как шайка Мегатрона, была правда. Кадровых военных с той и другой стороны в разные периоды было разное количество, но оно не было превалирующим, и не было главным условием. Не умеешь – научим, не хочешь – заставим. И никакого безусловного авторитета только на основании возраста и ранга, никакого безусловного подчинения. Я шипел на Прайма за его излишний пацифизм, мои подчинённые шипели уже на меня за разрывание шаблонов, до драк всё-таки не доходило, но скандалы бывали хорошие. Это у нас, у нас жизнь многое расставляла по местам, жизнь образовала наш совещательный офицерский орган и ситуацию, в которой Коготь, может, и падла, но падла полезная и удобная. Упрямства мне хватало с избытком, и если я считал, что прав, я настаивал. Освобождая Прайма от ответственности за то, за что ему отвечать не очень хотелось. У десептиконов ситуация другая – им даже наиболее массовый приток кадровых военных после эвакуации с Кибертрона помог мало, потому что властолюбие Мегатрона с самодурством очень даже граничило, советов он не любил, неподчинения не переносил, впрочем, десы и совещательное управление… И может быть, они б его даже сместили, и заменили на кого-то более толкового, но хронически не способны были договориться между собой. Десептиконы бывали двух видов – те, что жаждали власти для себя и те, что могли только подчиняться, будучи сами не способны практически ни на что. Культ грубой силы всё-таки не доводит до добра. Если бы десептиконы не тратили столько сил на утверждение авторитетов и устранение конкурентов, они б нас, возможно, давно победили. Но никакие навороченные трансформы, никакое оружие – кибертронское, квинтессонское – не поможет, если нет ума и совести. Добро исключительно рассудочно, говорил я. Отсюда недалеко до постулата, что всякий убивший – безумец. Я мог только потешаться над теми, кто говорит о каких-то извечных ценностях, «веками существовавшей морали». Морали, какой мы её знаем сейчас, не так чтобы и века. В этом смысле прямо музыкой для ушей были споры Белой с Праймом – она тоже на филфаке училась, она знает, какие мифы лежат в основе каких сказок, она знает, как менялась эта самая мораль от эпохи к эпохе. Нет никаких вечных ценностей, как нет и установки свыше. Но есть – эволюция. Обретая разум, учась рассуждать, человек выходит за рамки животного эго, велений инстинктов, которые, может быть, и нашёптывают ему, что конкуренция – это правильно. Он учится ставить себя на место другого, не противопоставлять себя остальным, а отождествлять. И тогда на смену «у меня корову украли – плохо, я корову украл – хорошо» приходит «не делай другим того, чего не хочешь себе». Но этот постулат всегда будет мертворожденной формулой, пока он будет постулатом религиозным, пока люди будут делать или не делать чего-то из страха или желания одобрения высшего существа. Бог далеко, а воспитательный кулак ближнего здесь, рядом. Немыслимо было говорить о какой-то морали в том, что мы там, тогда, делали. У Управляющих, если на то пошло, была своя мораль, согласно которой мы ломали естественный порядок вещей, погружая мир в хаос. Мы, а не Мегатрон. Я действительно долгое время был наивен, не понимая позиции «разумного большинства» - почему им всем не поддержать нас, ведь Мегатрон это начал, почему же мы одни что-то делаем, а они в лучшем случае пытаются изобразить, что и нам, и его шайке в равной степени чего-то вот не живётся спокойно? Кому-то эволюционная ступень – гуманизм, а кому-то – политика. Мегатрон был удобен. Прямо уступать ему власть никто, конечно, не собирался – кроме тех, не заявлявших этого явно, кто надеялся что-то иметь в случае его прихода к власти. Но на него многое можно было списать, в далеко не идеальной жизни нашего общества. Потом уже списывали в равной мере на обе стороны. Авария, срыв плана, обещанного финансирования так и нет? Так война же, террористы… А ещё Мегатрона можно было напустить туда, где слишком уж выступали Рабочие. И проблему решить, и у самих руки чистые. И у общества формируется правильное мировоззрение – все проблемы от того, что кто-то пожелал жить не так, как сейчас мы живём. Только вот кто как, а я отнюдь не собирался ограничиваться тем, чтоб победить Мегатрона с его милитаристскими планами на этот мир и оставить всё как было. Потому что мы, если угодно, вестники эволюции.       Так что – хороший вопрос, можно ли меня вообще было считать военным. Я делал просто то, что считал правильным. Гальв вот полагал, что нельзя. Тем более я не был политиком. Я ненавидел войну и поэтому желал закончить её как можно быстрее, эффективнее, окончательно – да, если для этого потребуется уничтожить одну из сторон, то невелика потеря, коль скоро это десептиконы. Своим единственным значимым противостоянием – со Старскримом – я не дорожил настолько, чтоб не оторвать ему голову, если подвернётся случай. И он об этом прекрасно знал, поэтому такого случая мне не дал. И я не горевал, что так и не узнал, был ли он тем самым О-Гаки, не узнал, как он мог так опуститься… А политика – это война без выстрелов и взрывов. Война, в которой нет правых и виноватых и нет окончательной победы. Гальв и Найт могли уметь наслаждаться процессом, и им важно было найти, с кем сцепиться. Для них иное значение, чем для меня, имел спор…       Именно с ними впервые, как никогда, я вступил на неизведанную и очень страшную для меня дорогу. Понять – в сознании очень близко к «принять». Я не могу принять без понимания. И пока это принятие частичное – ещё можно жить, иметь какие-то иллюзии… А потом я хочу понять всё. Всё узнать, представить, пропустить через себя. Для кого-то большой сложностью бывает отождествление, приравнивание себя к другому, у меня это стало маленькой такой манией. Я должен уметь представить, прочувствовать всё, что есть суть, жизнь, мышление другого существа, понять, каковы его боль и радость. Иначе… зачем всё? Ну, думаю, не странно, что в одном из следующих игровых миров я был телепатом?       Понять врага… Об этом много любят философствовать, и боже мой, как часто у этих людей были враги? Если я пойму врага – либо он должен перестать мне врагом, либо… либо это понимание будет не до конца. Вглядываться в бездну – либо стать ею, либо отвернуться. Но не пыриться же на неё дальше хрен знает сколько. Вот понимал я десептиконов? Я мог прекрасно знать, как они мыслят и предугадывать их действия, я знал их цели. В конце концов, они довольно примитивны. Внутри себя после того разговора с Церебросом я мог часто возвращаться к вопросу – не из-за этих ли добавочных программ? Но на выходе мог только дать ответ – это тут ни при чём. Программы – инструмент, то, что мы с их помощью делаем – вот что имеет значение. Если угодно, я изучал Управляющих все годы учёбы в Академии изнутри этого серпентария. А понимания в том плане, которое граничит с оправданием, не было и не могло быть. Ну, знаю я, чего они хотят. И могу совершенно точно сказать – хрен им. Речь ведь не о том, чтоб поделить те или иные капли энергии, тот или иной планетоид, даже не о том, кому жить на Кибертроне. Речь о том, равны мы в правах и возможностях, или нет. Наше – признайте, что равны, или будете уничтожены. Их – покоритесь, или будете уничтожены. Это именно конфликт идеологий, в котором мира быть не может. Такое понимание ни жалости, ни сопереживания не предполагает. Это очень чёткое понимание, почему их нужно уничтожить. Именно на такого врага ориентирован я – о котором не думаешь, что он же, бедный, ведь тоже сражается за то, во что верит. Во что ты веришь, то ты и есть.       Мне сказали, что я способен понимать дестронов. Способен, в той же мере, что и кибертронцев, ну может ли это не привести в трагедии? К счастью, не привело. Но ведь это только одна игра…       Я устроен так, что могу либо любить, либо ненавидеть. Зачем же мне непременно так везло на тех, кто пытался научить меня делать это одновременно? Не излишне ли это жестоко – даже со мной? Мы, говорят, находим в жизни то, что ищем, чего у судьбы просим, и вот я не могу понять, почему же я ищу этих непонятных для меня, с надломленными задолго до меня душами, наших партий ночами напролёт, когда снова бьёшься над шарадами их жизни и миропонимания, а самое главное – я не могу понять, зачем они ищут меня.       Вот о чём мы с Праймом говорили – это о гармонии в партнёрских отношениях, о правильном выборе. О том, что если «мы такие разные, и всё-таки мы вместе» – значит, либо не такие уж вы разные, либо совершенно зря и в общем ненадолго вы вместе. Не помню, кто мне рассказывал историю о юноше и девушке, которые по дороге в ЗАГС в разговоре выяснили, что в мире Средиземья они сочувствовали разным сторонам. И они расстались на пороге ЗАГСа. Кто как, а я эту историю понимал. Я не понимал скорее того, почему же в моей жизни не так.       Прайм говорил, что очень долго беседовал со своей будущей женой, выясняя все нюансы, которые могут когда-либо поставить их по разные стороны. Делать выбор между идеей и человеком – лучше пожелать врагу. Она сказала: «Значит, мне нужно будет сделать так, чтобы тебе не пришлось делать этот выбор».       Только всё ли можно предусмотреть? Сперва, узнавая человека, ты обращаешь внимание на ваше сходство, потом этим сходством оправдываешь, окупаешь ваши различия… Люди не могут быть одинаковыми, мы думаем, что вот это и даже это мы можем принять…