Драбблы Spacehusbands and Co

Гением быть тяжело, это Паша Чехов понимал с детства. Когда ты заговариваешь с людьми о чем-то по-настоящему серьезном, у них в голове поселяется большая обезьяна с литаврами и методично в них бьет. Когда ты приходишь в класс, учителя начинают нервно пить таблетки. Когда ты смотришь девушке в глаза и стараешься думать не головой, а чем пониже, собственный мозг назло генерирует идеи, всеми силами пытаясь тебя отвлечь. Поэтому Паша решил, что пора съезжать из аквариума в большой мир. Где-то же должны водиться люди, которым тоже мозг мешает жить? В смысле, кроме психлечебниц? Гении действительно водились, на знаменитом федеральном звездолете Энтерпрайз. Паша иногда, правда, сомневался, то ли Энтерпрайз - федеральный заповедник, в котором гении могут спокойно спасать мир, а на досуге двигать науку… то ли Энтерпрайз - большой федеральный дурдом, в котором гении безвредно для Земли носятся по космосу и мешают жить только друг другу. Хотя какая разница? Зато на Энтерпрайз всегда весело и нет проблем с тем, что ты гений и тебе семнадцать. Не было. До недавнего времени. Сначала, конечно, с тем, что семнадцать. У всяких докторов с повышенной принципиальностью, но недостаточной стойкостью. Вот что бывает, когда в жизни много принципов и мало удовольствий, разве что вот подгадить по мелочи коммандеру Споку или насмерть залечить капитана Кирка. Гением быть тяжело, - сокрушенно думал Паша, вычерчивая систему координат и утыкивая таблицу данных условиями. Захочешь сказать что-нибудь такое простое, человеческое, а не можешь. Вот у какого-нибудь безопасника язык бы рано или поздно повернулся - чисто за неимением других вариантов. А ему тут еще полночи корпеть… - Спок, ну хоть ты скажи мне, что это такое? - ворчливо взмолился Маккой, вламываясь в каюту коммандера и толкая ему старомодный бумажный листок. - Система координат и довольно простая задачка, доктор, - мельком взглянув, ровно сообщил тот и снова уткнулся в отчет. - Это для вас, умников, простая! - взъярился Боунс. - А мне что делать? - Не решайте, - довольно нелюбезно, но крайне логично предложил вулканец. - Не ваши непосредственные обязанности. Если это важно, обратитесь к энсину Чехову… - Так это он мне и пихнул, как рождественскую открытку, с таким дебильно-радостным лицом, что я аж занервничал! - всплеснул руками доктор. - Пояснять отказывается, говорит, как решу, так и пойму. Чертовы гении… Спок дописал последнее слово в отчет, прикинул в голове время, нужное, чтобы отвязаться от доктора и по-тихому слинять в капитанскую каюту на ежевечернюю порцию шахмат и жаркой любви, и быстро сцапал листок. Минут двадцать он медитировал на него. Маккой ворчал, создавая подходящую рабочую атмосферу. На двадцать второй минуте Спок принялся чертить что-то в падде, а потом как-то очень не по-споковски хмыкнул. Точно, хмыкнул, Маккой чуть суеверно не перекрестился (еще бы он знал, как). Леонард заглянул в готовый чертеж и понял, что краснеет. А уж он не краснел так давно, что по праву считал себя старым повидавшим виды сухарем. - Сентиментальный мальчишка, - проворчал Маккой, но Спока не обманул. Тот, еще раз подозрительно хмыкнув, вернул доктору листок. Точно все Джиму растреплет, - понял Боунс. И ведь сам виноват. Но и Чехов тоже хорош, не мог, видите ли, по-человечески… На корабельных часах был час их собственной космической ночи. Леонард Маккой наивно уверял себя, что зайдет всего на минутку, промоет влюбленному идиоту мозги и гордо удалится в медотсек дезинфицировать душу с помощью крепчайшего бренди. Паша Чехов в своей каюте нервно проклинал собственный ум и жаловался потолку на то, как трудно быть гением. На сохраненном чертеже в падде старпома стыдливо мерцали сердце и три буквы внутри, сообщавшие доктору Маккою (и Споку заодно), что его любят. Воистину, тяжело быть гением!