Last Man Standing

Им было негде больше прятаться. Все Чистилище охотилось за деликатесом в виде человека и ангела, которые вообще не должны были здесь находиться. Они были экзотической закуской для не имеющих сознания существ и предметом охоты для более искушенных монстров. Чистилище было отвратительной игрой, в которую им приходилось играть. Борьба за жизнь была ежедневным занятием и единственным, что Дин делал хоть с каким-то подобием оживленности. Когда он смотрел на Каса, который вглядывался в лес, ловко поворачивая в руке ангельский клинок, он понимал, что в этом Богом забытом месте они смогли вернуться к тем дружеским отношениям, которые были между ними в тот короткий момент так называемого мира после того, как остановили апокалипсис. Они привыкли к войне. Борьба пробуждала лучшее в них, или, по меньшей мере, лучшее в их дружбе. И, хотя его жизнь была полна тьмы, жестокости и усталости, Дин был почти счастлив. Кастиэль быстро освоился в этом полном насилия месте, учитывая, что еще пару месяцев назад был убежденным пацифистом. Он говорил себе, что в Чистилище нет пчел. Ничего прекрасного и естественного, за чем можно наблюдать. Он грустил о прежнем, более невинном Кастиэле, который постепенно исчез в этом месте, слишком легко снова став воином. Его немного пугало то, как уверен он был, что дни сражений остались позади, что больше он не станет проявлять насилия, и как легко он изменил свое мнение. Кастиэль начинал сомневаться, создан ли он для мира. Он слишком преуспевал для этого в войне. Но все же оставалось нечто, какая-то отдаленная грусть сверкала в его глазах, когда он быстро и неумолимо разрезал глотку какого-нибудь монстра, Дин замечал этот взгляд. Кастиэль никогда не получал удовольствия от убийства, определенно – в этом он был уверен. Но он и не грустил от этого, хотя иногда Дин чувствовал его печаль, помимо оживления от охоты. Дин не задумывался о том, будет ли теперь каждый день таким же – полным адреналина, запаха крови, и ненависти, возникающей так быстро, что его бросало в дрожь, но придающей силы убивать. Он не задумывался, потому что здесь не было дней. Не в Чистилище. Было легче не пытаться измерить прошедшее время. Он определял течение времени по настроению Кастиэля – по его взгляду, по выражению лица, когда они в очередной раз кого-то убивали. После сражений они оба чувствовали своего рода возбуждение, будто они были солдатами из древнего мира, улыбающимися при мысли о невозможности выиграть битву. Навряд ли победители, почти гордые собой. И в эти лихорадочные моменты, со сбившимся после нападения дыханием Дин смотрел на Кастиэля, и огонь в его глазах и кровь на губах заставляла задуматься… Возможно, не они должны бояться населения Чистилища, а наоборот. И он знал, что это так, потому что тоже улыбался. В этом было что-то маниакальное. Нечто, что всегда было в них. Нечто жестокое, пронзительное и настолько странное, что в человеческом мире оно не проявлялось. Но теперь оно вышло на поверхность – сильнее, чем когда-либо. Ранее, когда Кастиэль проявил лишь часть этой жестокости, вина от содеянного свела его с ума. Но здесь не было общества. Не было моральных норм. Не было пугающего, не было запретов. Здесь все было просто… Убей – или будешь убит. Клише, которое Дин думал, что понимал, как никто другой, по-настоящему он понял только сейчас. Не было сомнений, как когда Дин просто был человеком в обычном мире. Каким он уже не вполне являлся – догадывался Дин. Но, когда он стоял рядом с Кастиэлем, жестко ухмыляющимся и лениво вертящим в руке клинок в ожидании очередного зверя, его посещала темная и пугающая мысль, что возможно, они стали чем-то… большим. Меньше, чем человеческим существом, но больше, чем человеком. Чем-то… другим. И то странное изменение, что он заметил в себе, проснувшись в пещере, будто он больше не был отдельной личностью, замешательство, в котором не мог толком разобраться – ощущение, что он уже не Дин, каким был до этого. Кроме того, они с Кастиэлем разделяли нечто, разделяли личность и убивали, чтобы выжить, даже не задумываясь о том, чтобы остановиться. Без сомнений о том, заслуживала ли их цель смерти. Без пощады. Без мыслей. Все было простым, инстинктивным. Ни сделок, ни уловок. Просто борьба. И каждый раз Кастиэль рядом. Они общаются, не говоря. Не думая. Это стало происходить автоматически, как мышечная память или фантомная конечность*. Это происходит само по себе, без всякого усилия с их стороны. Но по-прежнему приходится бороться с их физической уязвимостью. Плечо Дина все еще болело. Время от времени в нем появлялась резкая боль, отчего он вздрагивал и раздражался. Кастиэль часто прикладывал руки к его ране, иногда совсем не осторожно, будто из-за собственного раздражения, чтобы успокоить боль. Хотя ангельская сила уже не исцеляла, Дин всегда с благодарностью принимал это прикосновение. Он никогда не признал бы, но иногда он притворялся ради Каса, что ему легче. Дин ценил его попытки и любой, даже самый малый намек на облегчение, которое они приносили. Боль была глухой пульсацией, которая иногда превращалась в острое покалывание. Это было похоже на чувство голода, думал Дин. Боль, глубокая и надоедливая, позже становящаяся резкой. Но этой боли он больше не чувствовал, что было само по себе крайне непривычным. Кастиэль заставлял его есть. Обычно – плоть убитых существ, поджаренную на их небольшом костре. Дин, разумеется, сопротивлялся, не чувствуя голода и, более того, находя саму идею поедания монстров совершенно отвратительной. Будто их плоть могла сделать его хуже. Кастиэль же считал, что после всего, что они пережили и того, через что Сэм прошел с Руби, мысль Дина была совершенно нелепой. Он был уверен, что если Дин и мог погибнуть, то это произошло бы, когда он лежал в той пещере, холодный и неподвижный. И тем не менее Кастиэль настаивал на том, чтобы Дин ел, для чего даже самостоятельно разделывал невезучее животное и готовил его. Он отчаянно хотел, чтобы Дин сохранил хотя бы видимость жизни на земле, даже если сам Дин легко подчинился неестественному обитанию в этом месте. В первый раз Кастиэлю пришлось почти силой запихивать мясо в рот Дина, прижав его рукой поперек груди к полу пещеры. Чувствуя некоторое смущение от принудительного кормления, Дин подчинился. Все это время Кастиэль не снимал с лица маски безразличия. С той поры Дин беспрекословно ел все, что Кастиэль предлагал ему – целиком, хотя без радости. Кастиэль видел, с каким трудом он глотает. Он помнил, какой аппетит Дин некогда имел ко всему, даже если Дин уже не помнил. *** Дину и Кастиэлю повезло, что на Земле они никогда не жили долго в одном месте. Постоянные перемещения по Чистилищу могли бы свести нормального, домашнего человека с ума уже после первой сотни передвижений. Но Дин и Кастиэль не привыкали ни к чему, кроме друг друга. У них никогда не было настоящего дома, они не задерживались нигде дольше, чем это было необходимо – а после просто собирали вещи и уезжали. Не было привычки, не было сентиментальности. Долго оставаться в одном месте значило быть убитым. И ни один из них не был готов умереть ради временного удобства. Они разжигали костры, если это не было слишком рискованно. Они спали, спрятавшись в кустах, или маскировались в ямах, прикрываясь ветками. Обычно они спали по очереди, но, если очень уставали и чувствовали себя в непривычной безопасности, по возможности спали одновременно. Лежа близко друг к другу, спиной к спине, сжав в руке оружие. Они не говорили о том тревожном факте, что Кастиэль нуждался во сне. Однажды Дин проснулся оттого, что Кастиэль сильно сжал его руку, открыл глаза, встречая взгляд широко открытых голубых глаз. Дин узнал этот взгляд – он слушал. Внимательно к чему-то прислушивался. Чем бы это ни было, оно подошло достаточно близко, что Дин мог его слышать, отчего его сердце глухо застучало. Это означало, что существо уже слишком близко. Оно продиралось сквозь лес, не пытаясь двигаться бесшумно – это было незачем. Не здесь. Вендиго. Он знал это, хотя не понимал, откуда. Зато он знал, что у них не было необходимого оружия, чтобы справиться с вендиго. Они лежали, казалось, на протяжении многих часов, прижавшись друг к другу всем телом – от головы до переплетенных ног, едва дыша, а существо наверху ожидало. Потом оно оставило попытки отследить их запах. И, когда они, наконец, выбрались наружу, воздух казался им слишком холодным и слишком открытым после тепла их подземного укрытия. Это было достаточно зловещим предупреждением, говорящим «что-то не так» за секунду до того, как нечто злобное и твердое бросило Дина на землю. Он поднял голову, видя полный клыков рот. Он старался держать вампира максимально далеко от своего горла, слыша, как Кастиэль делает то же самое и все еще слабо надеясь, что у ангела хватит сил победить. Он отбросил вампира достаточно далеко, чтобы успеть встать – теперь они сражались наравне. Но их схватка быстро прервалась, когда Кастиэль отрубил голову вампира, глядя, как она упала на землю. Дин почти огорчился, что ему не довелось сделать это самому. Он оглянулся и увидел еще двоих обезглавленных вампиров, лежащих рядом в грязи. Он посмотрел на Кастиэля, который показался ему пугающе спокойным. И тогда Дин понял, что Кастиэль достаточно силен, и почувствовал легкий укол совести из-за того, что сомневался в нем. Кастиэль вытер кровь с клинка о свой плащ и пошел; Дин последовал за ним. *** Чистилище постепенно пробуждает древний обычай, давно забытый в человеческом мире – животное желание получать все, чего хочешь, так много, как можешь, просто потому, что можешь. Убивать, пока останется нечего защищать, пока не придет долгожданный соперник, который убьет тебя. Это опрометчивый, неверный образ мышления, но Дин и Кастиэль без сомнений с головой погружаются в него. Дин и Кастиэль не задумываются о смысле убийства. Их не страшит смерть и то, что она окружает их со всех сторон. Все, что они чувствуют, кажется неизбежным и необъяснимо общим. И в кои-то веки они полностью согласны друг с другом. Во время схваток они движутся, как единое целое. Они одинаково опасны и вдвойне эффективны в своей способности работать совместно молча. В сражении они чувствуют себя в своей стихии – как это всегда и было. И нельзя отрицать – в этом они хороши. Каждый борется за жизнь другого, пылая праведным гневом, словно кислотой, с каждой каплей крови соперника. Потому что этот гнев давно предопределен. И все их прошлые пытки, все тренировки наконец-то окупаются. На задворках сознания они оба думают о том, чтобы очистить Чистилище от зла, убить каждую тварь, пока не останутся только они и этот лес. Возможно, эта цель недостижима, но она дает им силы двигаться вперед. В конце концов, ангелы – воины. Как и Винчестеры. А воинам нужна миссия. *** Иногда Кастиэль ломает голову над тем, как он может вытащить их – или хотя бы только Дина – отсюда. Обычно он думает об этом, пока Дин спит, но тот всегда чувствует, что эта мысль посещала Кастиэля, отчего чувствует тревогу и беспокойство. Кастиэль тоже чувствует, что Дину не нравится идея оставить его здесь, и эта мысль ему нравится. Но не меньше Дина печалит эта бесконечная гонка за недосягаемым спасением. Он предпочел бы не скучать о том, к чему – он знает – теперь никогда не сможет вернуться. Ему легче представить, что Сэм, реальный мир и солнечный свет никогда не существовали, чем смириться с мыслью о том, что никогда не вернется к ним. Но Кастиэль не перестает иногда думать о том, глядя на спящего рядом с ним Дина, как можно вытащить его отсюда. Действительно спасти его. *** Дин не до конца понимает, в первый раз чувствуя это – как что-то тянет внизу живота, когда он смотрит на ангела, видит равного и хочет его. Он не так много думает, поэтому не анализирует. Он еще не узнает это ощущение, этот инстинкт – трахаться. Трогать, кусать и сжимать, выплескивая весь накопившийся адреналин, пока они не станут единым – неразделимые, вместе, во всех смыслах этого слова. Дин еще не понимает, чего именно он хочет. Но Кастиэль видит по его лицу. И когда Дин смотрит на него хищным взглядом, странно ухмыляясь и быстро дыша, Кастиэль не боится. Он понимает, что должен быть напуган – он и был бы, будь они в реальном мире. Но это было так давно и так далеко. Инстинкт опасения основных потребностей из-за их греховности почти забыт. Так что, глядя в ответ на Дина, он остро чувствует себя живым, и что-то, что он не утруждается определить, приятно тянет в его животе. Будь что будет. Им больше не за что нести ответственность. Нечего скрывать. Не здесь. *** Однажды утром (по крайней мере, это похоже на утро – воздух кристально чистый, а небо светлое) Дин понимает, что он уже долго ничего не говорил. Как и Кастиэль. Он понимает, не особо волнуясь, что уже и не помнит, как. Он прочищает горло чтобы узнать, может ли еще, и испускает низкий хриплый звук, будто бы голос человека после очень долгого сна. Кастиэль встречает его взгляд. Они ничего не говорят. Их это не волнует.