Black and White

Кристина ненавидит зеркала. В ее доме им больше нет места. Большое, просто огромное зеркало на всю стену в прихожей занавешено плотной черной материей. Словно кто-то умер, и его дух провожают на тот свет. И лучше бы умер. Так думает девушка каждый раз, когда смотрит на эту тряпку. Маленькие зеркала запрятаны в дальний угол стола. На поверхности есть лишь одно. То, что в пудренице, скрытое картонной коробкой и красивой упаковкой. Кристина боится брать его в руки и смотреть на себя. Ей страшно до одури. Каждый раз, когда она касается этой чертовой маленькой черной коробки, ее руки трясутся. Словно она наркоманка, давно не получавшая дозу. И очень часто Кристина одергивает руки, не трогает заветный футляр. Она просто не может. Слабачка. Два месяца назад Кристина попала в аварию. Крутой поворот, скользкая от дождя дорога. И этого хватило, чтобы стать уродливой на всю жизнь. Она — чудовище. Мерзкое, страшное, отвратительное. Иногда ей хочется кричать. Она более не девушка. Кто посмотрит на такую? Кто скажет ласковое слово? Кто назовет своей? Тогда она очнулась в больнице. Лицо, шея и руки были полностью забинтованы. Их покрывали белые марлевые повязки. И девушку не покидало ощущение, словно ее закутали в саван. Лучше бы тогда так и было. Лучше бы так и было. Она отделалась переломом ноги, не столь серьезными травмами, мелкими царапинами и откуда-то взявшимся ожогом. А еще были шрамы. Жуткие, уродливые. Белесые линии ярко контрастировали с ее смуглой кожей, местами желтеющей болезненной желтизной. Кристина не могла на себя смотреть. Это было тяжело. Не то, чтобы для нее внешность была так важна. Просто… Она ведь женщина. Любая женщина хочет хорошо выглядеть, нравиться себе и окружающим. Кристина больше никогда и никому не сможет понравиться. Это очевидно, столь ясно, что злые, жгучие слезы наворачиваются на глаза и приходится стирать их резкими, порывистыми движениями пальцев. Однажды девушка набирается смелости. Однажды Кристина смотрит на себя в зеркало. Однажды она целиком и полностью осознает всю цену своей беды, своего несчастья, настигшего ее столь внезапно и в самом расцвете сил. Большой, широкий шрам прочерчивает ее правую щеку. Змеится от уха до губ, задевает точку родинки и сворачивается у складки рта. С другой стороны лица мелкий шрам белеет на брови, кончиком залезая на дугу век. Еще один прочерчивает ее нос, делит его практически на ровные половины, касается глаза, отчего правый глаз Кристины теперь не открывается полностью. Теперь она будто щурится все время и постоянно. Это раздражает. На ее шее раскинута сетка тонких шрамов. Один, крупный и уродливый обвивает ключицу и обрывается под тканью кофты. Небольшой, но столь явственно выступающий на коже, что его хочется соскрести ногтями, выдавить пальцами как угорь или прыщ. Но это шрам. И с ним нельзя ничего сделать. Еще у Кристины пострадали руки. На тыльной стороне ладони ветвисто расползаются тонкие шрамы, вгрызаясь в кожу, как настойчивые гарпии в тела своих жертв. На другой руке шрам вьется от запястья и выше. Большой, длинный, тонкий и постоянно зудящий. Кристине слишком часто хочется его чесать. Это желание столь велико, что приходится сцеплять свои руки в замок, сдавливать пальцы, чтобы не сделать хуже. Она отвратительная. Настолько жуткая, что больно смотреть. — Ты — дура. — Голос ровный и твердый. — Уходи. — А ее просящий, с истерическими нотками. — Открой мне, — приказ, требование. В стиле Эрика. Кристина прижимается лбом к деревянной поверхности двери и слушает удары своего сердца. Там, за тонкой перегородкой, что люди зовут дверью, скрепленной хлипким замком с таким же деревянным косяком, стоит Эрик. Ее Эрик. Хотя нет. Уже не ее. После ее внешнего уродства, всех этих травм и того отвращения, что чувствовала девушка по отношению к себе, она прогнала его. Приказала выметаться из своей жизни, не видеть ее, не звонить ей, не приезжать. Просто не знать. Вычеркнуть, убрать со страниц жизни. А он, упрямец, не соглашался. — Кристина, открывай. Иначе я вышибу эту дверь к чертовой матери. Клянусь. Она узнает это раздражение, эту вибрацию тона. Эрик злится. Кристина смаргивает слезы. Она — уродка. Зачем он пришел? Она сняла с него обязанность быть с ней, видеть это лицо и эту кожу. Какого хрена ему надо? В груди зарождается злость, и, ведомая ею, девушка распахивает дверь. — Пришел полюбоваться? — Цедит она сквозь зубы, а глаза полыхают. — Истеричка, — выплевывает Эрик и заходит в дом, бесцеремонно отодвигая Кристину в сторону и захлопывая за собой дверь. — Что тебе надо? — Ты. — Эрик… — У девушки перехватывает горло, и она прижимается к стене, опускает голову. — Я ужасна. Даже я боюсь сама на себя смотреть. Эти шрамы… — Мать твою, Кристина, ты действительно дура или прикидываешься? Брюнетка непонимающе хмурит брови, а Эрик хватает ее за руку. — Ты думаешь, что мне важны эти чертовы шрамы? Кристина сглатывает. В ее глазах застывает такая уязвимость, такая женская беззащитность, что у Эрика нервно дергается кадык. Она похожа на ребенка. Маленького, испуганного и потерянного. Боже, какая глупая и несуразная девочка. Его девочка. — Ты дурочка, — мягко произносит он. — Стань ты даже инвалидом, мне бы ты была нужна. — Он подносит ее руку ближе к своему лицу и проводит теплыми губами по шраму на запястье. Кристина тонко всхлипывает и быстро облизывает губы. Глаза девушки влажнеют. И она забирает ртом воздух, вдыхая глубоко. — Ты красивая. — Продолжает мужчина и касается пальцами ее лица. — Для меня ты всегда будешь такой. — Подушечки его указательного пальца следуют путем ее шрамов, оставляют горящий след, и Кристина всхлипывает сильнее. — Правда? — Тихо и совсем по-детски. — Правда, — со вздохом Эрик привлекает ее к себе и утыкается подбородком в макушку ее головы. — Ты не давала мне сказать это целых два месяца. Бегала словно трусиха, пряталась. Хорошо, что я упорный, правда? Кристина издает слабый смешок, тонущий в складках мужской одежды, куда она уткнулась лицом. Глупая. Точно такая. Не во внешней прелести дело, а дело в прелести души. К тому же, со временем шрамы станут суше и жестче, потускнеют и не будут столь яро и отчетливо выделяться на ее коже. Она это знает.